Кристиан Барнард - Нежелательные элементы

— Мне было только приятно, — сказал Мартин.

— О, Деон, — продолжал Глив, — как хорошо, что вы пришли. Вы уже знакомы, не так ли?

— Да, — отвечал Деон.

— Позвольте представить вас остальным, профессор Дэвидс.

Глив суетился, а Филипп переходил рядом с ним, от одного к другому, высокий, со спокойной улыбкой, сквозь которую, впрочем, проглядывала легкая усмешка. Деон подумал: неужели и он тоже слышал, что сказал декан?

Профессор Снаймен оживленно закивал, обмениваясь с Филиппом рукопожатиями.

— Дэвидс. Я помню вас. Середина пятидесятых, а?

— Я кончил в пятьдесят четвертом.

Старик продолжал кивать.

— Ну конечно, я прекрасно всех помню. Вы были у нас среди первых.

Филипп Дэвидс добродушно улыбнулся ему и с той же улыбкой оглядел просторный вестибюль.

— Вот уж никак не ожидал, что снова буду здесь, — сказал он.

Никто из белых ничего на это не сказал.

Зажглась кнопка лифта, и прозвенел звонок. Стальные дверцы с лязгом раздвинулись. Профессор Глив рванулся вперед, поставил ногу, чтоб они не закрылись.

— Джентльмены! — воззвал он, обращаясь к стоявшим у лифта. — Прошу вас, джентльмены…

Они всей группой двинулись к лифту, но у дверей замешкались, вежливо пропуская друг друга; Деон не выдержал и, решительно подтолкнув Филиппа, заставил его первым войти в лифт. Глив так и расплылся от удовольствия, благодушно кивая направо и налево, он вошел последним и прижался в уголок — подальше от панели с кнопками.

— Четвертый этаж, — весело возвестил Робби и кулаком надавил на кнопку. — Пиявки и водные процедуры!

Ему ответили принужденным смешком. На четвертом этаже размещались отделения гематологии и урологическое. Робби был записным паяцем — ему спускали даже плоские шутки.

Снова лязгнули двери, на этот раз сдвинувшись, и они поехали наверх в напряженном молчании, какое обычно наступает, когда люди — совершенно посторонние — вдруг оказываются вместе. Ущемление территории, подумал Деон. Когда едешь вот так, в битком набитом лифте, создается ощущение, будто все эта люди заняли твою территорию. Стоит, пожалуй, над этим призадуматься.

— Боюсь, профессор Дэвидс, вас ждет одно маленькое испытаньице, — заговорил Глив доверительным полушепотом, словно стесняясь тою, что их могут услышать. — Пресса, как и следовало ожидать. Они пронюхали, конечно, о вашем приезде, и нам ничего не оставалось, как согласиться на небольшую пресс-конференцию, если вы ничего не имеете против.

На лице д-ра Малколма тотчас появилось выражение загнанного зверя. Директор питал глубокое недоверие к журналистам и фоторепортерам, он их просто боялся.

Глив заметил, как изменилось лицо д-ра Малколма, и ледяным тоном сказал:

— Вы были своевременно предупреждены, Мак.

— Я знаю, — проворчал д-р Малколм, но ему от этого было явно не легче.

— Вообще-то говоря, — продолжал Глив, испытывая злорадное удовольствие от сознания, что нашел способ пустить директору шпильку, — событие как раз из тех, за которыми гоняются эти ребята, разве нет? — И добавил, словно читая воображаемые заголовки: — «Цветной врач, ныне всемирно известный ученый-генетик, возвращается читать лекции в свою alma mater».

Деона передернуло. Глив слыл человеком, способным яростно защищать своих друзей и свое дело, но тактичностью он никогда не отличался. Малколм залился краской. Деон скосил глава на Филиппа, стоявшего рядом с ним. Широкоскулое лицо его было бесстрастно.

А он тоже похудел, подумал Деон. И волосы серебрятся, и вообще сдал, явно сдал. Вот так — все воображаешь себя юным, и вдруг голос из прошлого объявляет: ты уже стар.

Старина Филипп! Сколько же времени прошло? Деон почувствовал неожиданный прилив симпатии и теплого чувства к нему и, не сдержав порыва, дружески похлопал стоявшего рядом с ним долговязого человека по спине.

— Я рад, что вы вернулись, — сказал он.

Филипп повернул голову, посмотрел на Деона, и морщинки побежали вокруг его глаз.

— И я рад, что вернулся, — сказал он.

Лифт тряхнуло, и он резко остановился; двери раздвинулись. Выходили, строго придерживаясь протокола — гость впереди, так, все правильно, профессор Глив на нравах хозяина замыкает шествие.

Филипп остановился, и взгляд его скользнул вокруг.

— Ничего не изменилось. — Он посмотрел на стены, окрашенные кремовой краской. — Даже краска старая, — сказал он.

Д-р Малколм не понял и, боясь новой подковырки, задиристо возразил:

— Нет, почему же, мы то и дело обновляем краску. — И продолжал тоном заправского гида: — Да и вообще многое здесь изменилось, профессор Дэвидс. Клиника выросла почти вдвое с тех пор, как вы отсюда уехали. Например, открыто новое амбулаторное отделение, в котором мы принимаем до пятидесяти тысяч пациентов в месяц. Сдан новый корпус под акушерскую клинику, и в ближайшие полтора года будет закончено строительство нового кардиологического корпуса для профессора ван дер Риета…

Этот покровительственный тон начал надоедать Деону.

— Я слышу об этом уже полтора года.

Малколм посмотрел на него испепеляющим взглядом.

— Очень интересно, — сказал Филипп. — Вы тут просто чудеса творите.

— Мы строим планы с учетом будущего, — гордо произнес директор. Он явно чувствовал себя как в осажденном городе, причем в осаде он был один.

— И это заметно, — Филипп с улыбкой повернулся к Деону и, стараясь разрядить возникшую напряженность, искренне сказал: — Вы, безусловно, заслужили новый кардиологический корпус.

Деон кивнул. Что-то — он сам не мог понять, что именно, — ему мешало. Что-то такое, что было и ушло или чего никогда раньше и не было, а теперь появилось.

— Прошу вас, профессор, — сказал Глив наигранно бодрым тоном. — И да встретим трудности, не дрогнув! Это здесь, в малой аудитории, не забыли?

Он повел Филиппа по коридору, и тот послушно следовал за ним. Его стройное мускулистое тело в модно сшитом костюме двигалось легко и непринужденно.

Вот оно, подумал Деон. Вот чего раньше не было. Раскованности. Он больше не скован, полностью владеет собой. А всегда был зажатый, угловатый, застенчивый. С годами он приобрел уверенность в себе. Вот что. Но и это не все.

И то, что он не может уловить, в чем состоит это недостающее звено, раздражало, как ноющая зубная боль. Вот оно, ну вот рядом и все-таки ускользает.

Он вспомнил, что должен позвонить. Телефон — у входа в актовый зал. Он невнятно буркнул: «Прошу извинить» — и чуть ли не бегом кинулся к телефону.

Студенты последнего курса, которым Филиппу предстояло читать лекцию, были уже в сборе. Тихий ленивый гул голосов доносился через закрытую дверь. Вот их куда загнали, чтоб не мешались. Особый случай. Нечего тут всяким путаться под ногами, когда первые скрипки пожаловали. Деон иронически усмехнулся при мысли, что и его самого, по-видимому, считают здесь одной из первых скрипок. Интересно, что эти котята в самом деле думают о них — ну, о нем и о Филиппе, о всех других? Вот эти юноши с неопрятными космами и девушки с холодными глазами? Хотя, может быть, сказал он себе, не очень уж все и изменилось. Точно так же, как у всех молодых людей, — нарочитая непочтительность и подсознательное уважение. Он снял трубку, все еще прислушиваясь к гулу голосов за дверью.

Разве что они гораздо уверенней, чем мы были в их годы, подумал он. Больше знают. А больше ли? Может, эта уверенность просто ширма, которой каждое новое поколение отгораживается от критических взглядов предшествующего?

Он заставил себя сосредоточиться и набрал номер детской клиники. А что, может, лучше было бы все-таки имплантировать искусственный митральный клапан? Он умышленно его не трогал: ведь ребенок откуда-то с фермы, какая уж там может быть антикоагулянтная терапия. А может, все равно стоило бы? Нежные створки плохо зарубцевались — явно ревматическое поражение.

Когда на другом конце подошли к телефону, Деон быстро заговорил, рубя слова:

— Питер? Этот митральный клапан, как там дела?

Четкий голос сообщил:

— Он проснулся, Деон. Все пока в норме. Венозное давление десять, в левом предсердии… снизилось до пятнадцати.

— А было какое?

— Двадцать пять. Артериальное давление — семьдесят пять.

— Периферийная циркуляция в порядке?

— Вполне. И я только что смотрел снимок грудной клетки. Явно меньше тень.

— Ну что ж, неплохо. Я на лекции в клинике, если понадоблюсь.

Но и повесив трубку, спокойным он себя не почувствовал. То, что он пропустил, не увидел дефекта межжелудочковой перегородки, лишало его присутствия духа. Он всегда вот так терзался и терял в себе уверенность, если больной умирал, и особенно если оказывалось, что смерть можно было предотвратить.

А можно ее действительно предотвратить? Он уже насмотрелся, какая тоненькая ниточка разделяет успех и поражение, жизнь и смерть.