Зэди Смит - Белые зубы

Он не видел Хорста после тех гонок, но с нежностью вспоминал этого огромного человека с рыжеватыми волосами, оранжевыми веснушками и тонкими ноздрями, который одевался как всепланетный плейбой и казался слишком большим для своего велосипеда. После гонок Хорст напоил Арчи и снял двух проституток в Сохо, которые, видимо, неплохо его знали («я часто бываю по делам в вашей чудесной столице», объяснил Хорст). Последний раз Арчи видел Хорста, случайно обратив внимание на огромный розовый зад, прыгавший вверх-вниз в соседней комнате. На следующее утро у метрдотеля его ждало первое послание из будущей обширной переписки:

Дорогой Арчибальд!

В оазисе работы и соревнований женщины — поистине удивительное и легкое удовольствие. К сожалению, мне пришлось рано уехать, чтобы успеть на самолет, но прошу тебя, Арчи, будем друзьями! Я считаю, что теперь мы так же близки, как наши результаты! Уверяю тебя, кто бы ни говорил, что тринадцать — плохое число, он был большим дураком, чем твой друг

Хорст Ибельгауфтс

P. S. Пожалуйста, позаботься о том, чтобы Дария и Мелани добрались до дома целыми и невредимыми.

Его была Дария. Ужасно тощая (ребра, как ловушки для омаров, и чахлая грудь), но милая и добрая девушка. Она целовала его очень нежно, у нее были тонкие и гибкие запястья, которые она любила подчеркнуть длинными шелковыми перчатками, — и обошлась она в кругленькую сумму. Арчи помнил: она сняла перчатки, надела чулки, и он беспомощно сказал: «Ты мне нравишься». Обернувшись, она улыбнулась. Арчи понял, что хотя он для нее очередной клиент, он тоже ей нравится. Может быть, надо было не отпускать ее, сбежать с ней в горы. Но тогда это казалось невозможным, слишком много препятствий: как же молодая жена? и будущий ребенок (истерическая ложная беременность, как оказалось: огромный живот, полный горячего воздуха)? как же его хромая нога? как же отсутствие гор?

Как ни странно, Дария была последней, о ком подумал Арчи, прежде чем потерять сознание. Именно из-за проститутки, которую он встретил двадцать лет назад, из-за Дарии и ее улыбки он залил фартук Мо слезами радости, когда тот спас ему жизнь. Он мысленно представил ее: красивая женщина в дверях, смотрящая на него призывным взглядом; и понял, что жалеет о том, что не откликнулся на зов. Если есть шанс увидеть такой взгляд, он хочет попытаться еще раз, он берет дополнительное время. Не только эту секунду, но и следующую, и еще одну — все время, какое существует в мире.

Позже Арчи сделал несколько восторженных кругов по площади Свисс-Коттедж, высунув голову из окна, чувствуя, как поток воздуха бьет по его коренным зубам. Он думал: «Черт побери. Вот значит, каково это, когда какой-то придурок спасет тебе жизнь. Как будто ты держишь в руках все возможное Время». Смеясь как сумасшедший, он пронесся мимо своей квартиры, мимо дорожного знака (Хендон 3 ¾ мили). На светофоре Арчи подбросил монетку в десять пенсов и улыбнулся, увидев, что результат подтвердил: Судьба ведет его в новую жизнь. Как собаку на поводке, которая свернула за угол. Женщины обычно так не могут, но мужчины наделены древней способностью оставлять семью и прошлое. Они просто снимают с себя все обязательства, как будто сдергивают накладную бороду, и снова прокрадываются в общество уже другими людьми. Неузнаваемыми. Вот так скоро появится и новый Арчи. Мы поймали его в переломный момент. Он в том состоянии, которое можно описывать прошедшим временем или будущим совершенным. В том состоянии, которое можно выразить словами: может, так, а может, иначе. Он подъезжает к развилке, сбрасывает скорость, смотрит на свое непримечательное лицо в зеркале заднего вида и совершенно без всякой мысли выбирает дорогу, по которой еще никогда не ездил, улицу, которая ведет в так называемый Королевский парк. Вперед! Вперед, малыш Арчи, говорит он себе. Выжми двести и Бога ради не оглядывайся назад.

Тим Вестли (чаше называемый Мерлином) наконец услышал настойчивую трель дверного звонка. Он поднялся с пола на кухне, с трудом, переступая через лежащие тела, пробрался в коридор и, открыв дверь, оказался лицом к лицу с мужчиной средних лет, одетым в вельветовый костюм и держащим на раскрытой ладони десятипенсовую монетку. Как потом объяснял Мерлин, когда описывал этот эпизод, вельвет очень раздражает в любое время суток. В вельвете ходят сборщики арендной платы. В вельвете ходят сборщики налогов. Учителя истории добавляют кожаные заплатки на локтях. Такое количество вельвета в девять часов утра в первый день нового года — это видение смертельно опасное, хотя бы по количеству негативных эмоций, с ним связанных.

— В чем дело? — Мерлин стоял на пороге и, моргая, разглядывал человека в вельветовом костюме, освещенного ярким зимним солнцем. — Энциклопедии или Бог?

Арчи заметил, что у парня неприятная манера акцентировать отдельные слова, поводя головой от правого плеча к левому. Каждый раз завершая полукруг, он несколько раз кивал.

— Потому что если это энциклопедии, то у нас хватает этого добра, этой информации… а если Бог, то вы не по адресу. Тут веселенькое местечко, ясно? Понимаете, о чем я? — заключил Мерлин, кивнул и собрался закрыть дверь.

Арчи покачал головой, улыбнулся и не двинулся с места.

— Э-э… с вами все в порядке? — поинтересовался Мерлин, не отпуская дверную ручку. — Я могу вам чем-нибудь помочь? Вам что-нибудь нужно?

— Я видел объявление, — сказал Арчи.

Мерлин затянулся косяком и, кажется, заинтересовался.

— Вон то объявление?

Он склонил голову и проследил за взглядом Арчи. Из окна верхнего этажа свисала белая простыня. На ней большими радужными буквами было написано: «Добро пожаловать на вечеринку в честь конца света, 1975».

Мерлин пожал плечами.

— Да-а, но ничего не случилось. Сплошное разочарование. Или благословение, — дружелюбно добавил он, — это как посмотреть.

— Благословение, — горячо заверил Арчи. — Сто процентов, bona fide[5] благословение.

— Ну, и вы углядели объявление, так? — спросил Мерлин и отступил в дом — вдруг это какой-нибудь шизик. — Любите такие тусовки? Вообще-то это была просто шутка — и все.

— Оно само бросается в глаза, — пояснил Арчи, все еще улыбаясь как сумасшедший. — Я ехал и выискивал какое-нибудь местечко, где можно выпить, все-таки Новый год… у меня выдалось нелегкое утро… оно просто перевернуло меня. Я подбросил монетку и подумал: почему бы нет?

Мерлин даже растерялся от такого неожиданного поворота.

— Э-э… вечеринка вроде как закончилась. К тому же вы, кажется, слишком взрослый… понимаете, что я хочу сказать… — Тут Мерлин смутился. Несмотря на внешнюю крутизну, в душе он был хорошим мальчиком, которому привили уважение к старшим. — Я хочу сказать, — произнес он после тягостной паузы, — вы, наверно, привыкли общаться с людьми постарше, а у нас молодежь. Тут что-то вроде коммуны.

— But I was so much older then, — с загадочным видом Арчи пропел строчку с пластинки Дилана десятилетней давности, заглядывая за дверь. — I’m younger than that now.[6]

Мерлин вытащил из-за уха сигарету, прикурил и нахмурился.

— Послушайте… Не могу же я впустить в дом первого встречного. А вдруг вы полицейский, или псих, или…

Но у Арчи в лице, большом, невинном, выжидающем, было что-то, напомнившее Тиму о христианском милосердии, о котором каждое воскресенье говорил с кафедры его отец-священник, живший в Снэрбруке.

— Ладно, какого черта… все-таки Новый год. Заходите.

Арчи прошел мимо Мерлина и оказался в длинном коридоре, от которого вправо и влево ответвлялись четыре комнаты с распахнутыми дверями, на второй этаж вела лестница, а в конце коридора был выход в сад. Пол покрывали разнообразные наросты — животного, минерального, растительного происхождения; по всему холлу были разбросаны одеяла и простыни, под ними спали люди — красное море, которое нехотя расступалось перед Арчи. В углах комнат двигались: там целовались, сосали груди, трахались, блевали — словом, делали все то, что, как сообщало Арчи воскресное приложение к газете «Санди таймс», делают в коммунах. Он было подумал, не присоединиться ли к этому бедламу, затеряться среди незнакомых тел (он держит в руках все свое время, огромное количество времени, которое просачивается у него сквозь пальцы), но решил, что лучше глотнуть чего-нибудь крепкого. Он пробрался через холл, оказался на другой стороне дома и вышел в морозный сад. Там потерявшие надежду найти себе место в теплом доме расселись на холодном газоне. Мечтая о виски с тоником, он направился к пластиковому столу, где ему предстало, как мираж в пустыне опорожненных бутылок, нечто похожее по форме и цвету на бутылку виски «Джек Дэниелс».