Успеть. Поэма о живых душах - Слаповский Алексей Иванович

И он взял Галатина под локоть — довольно цепко и жестко.

Галатин тут же преобразился. Только что казался он чудаковатым, странноватым, как заблудившийся путешественник среди туземцев, и вдруг так распрямился, так глянул, что сразу стало видно старожила здешних мест.

— Руку убрал, сынок, — сказал он негромко и внушительно.

Сынок удивился, замешкался, Галатин сам взял его руку сильными пальцами и отвел от себя подальше. Подержал ее там в воздухе секунду-другую, словно фиксируя и убеждаясь, что она никуда не денется. Отпустил. Повернулся к женщинам:

— Жаль, что мы не поняли друг друга. Всего хорошего, с наступающим вас!

Он сказал это с полным уважением — ему не хотелось, чтобы в душах женщин осталась обида на него, не хотелось также, чтобы они терзали себя и раскаивались. Считается, что раскаяние полезно, что оно исправляет человека. Не всегда. Оно на пользу только человеку умному и совестливому, а людей обычных злит и вызывает желание не исправить ошибку, а сделать что-то еще более гадкое, причем сделать осознанно, чтобы укрепится в своей злой, но привычной и удобной неправоте.

На старшую это не никак не подействовало, а младшая с неожиданной теплотой вдруг откликнулась:

— И вас так же!

Галатин благодарно кивнул ей и вышел, не глянув в сторону начальственного мужчины, — его реакция Галатина не интересовала.

А тот был тугодум и очнулся лишь тогда, когда за Галатиным закрылась дверь.

— Жизнь полна уродов! — сказал он бодро, показывая женщинам, что небольшое поражение, свидетельницами которого они стали, объясняется его снисхождением к престарелым идиотам — не драться же с дураком! Кстати, что жизнь полна уродов, это была не просто фразой, а его давнишним твердым убеждением. Он любил не уважать людей и ценил моменты, когда его нелюбовь получала подкрепление, это оправдывало ту череду ежедневных пакостей, которые он проделывал по службе для материальной личной выгоды, а вне службы для удовольствия, и об этом типе рассказчик мог бы сочинить целый роман, но и некогда, и противно.

И тут же рассказчику стало совестно. Что значит некогда? Что значит противно? Да, этот маленький начальник был отчасти пакостник, но, чтоб вы знали, он, влюбившись в разведенную женщину с сыном-инвалидом, мальчиком, страдающим редкой болезнью — буллезным эпидермолизом, заботился о нем, как о родном, продолжая делать это, когда появилась своя дочь от любимой женщины. Если жена была на работе, а приходящая сиделка отсутствовала, он сам смазывал ребенку язвы и накладывал повязки, он возил его на консультации к лучшим врачам, а когда нашли наконец эффективные способы лечения, был счастлив не меньше матери. Мальчик, ставший юношей, выздоровел, завел семью, подарил родителям внука и внучку, порадовала и дочь: выучилась на архитектора, добилась международного признания, проектировала здания по всему миру и построила два особняка в Подмосковье — себе и родителям, к тому времени подстарившимся; и весело было видеть, как на общей лужайке меж домами собирались дети, внуки, а потом и правнуки, и наш бывший маленький начальник чувствовал себя кем-то вроде Ноя, родоначальника нового человечества.

Секретарша же, если и ее упомянуть, на Новый год тосковала, встречая праздник одна на съемной квартире, — год назад ушла от родителей, доставших ее разговорами о замужестве. Тем не менее, она собиралась провести с ними новогоднюю ночь, но мама позвонила и сказала, что отец подозрительно кашляет, лучше поберечься. Никто другой, учитывая вспышку эпидемии, ее не позвал, она и сама никого не позвала, валялась на диване, глядя в телевизор и не желая ничего делать, но, глянув на часы — до Нового года всего ничего! — заставила себя подняться, сходила в магазин, купила шампанского и полуфабрикаты для приготовления оливье и селедки под шубой — чтобы все было как у людей. Можно было купить и готовые салаты, но чем тогда себя занять? Однако, взявшись за составление и смешивание салатных ингредиентов, она вдруг сначала заплакала, а потом рассмеялась, сказала: «Да пошли вы со своим Новым годом!» — и вывалила все в ведро, и злорадно заказала пиццу. Пиццу привез молодой человек, веселый и бодрый, несмотря на нелегкую работу. Значит, выносливый и с легким характером, девушка таких всегда ценила. Отдавая в крохотной прихожей коробку и принимая деньги, молодой человек глянул в квартиру-студию, где все было на виду, и спросил:

— Одна встречаешь?

— Типа того.

— Я тоже дома приму на грудь — и спать.

— Принять и здесь можно. Или еще заказы есть?

— Нет, твой крайний. Ты серьезно предлагаешь?

— Конечно. Только, кроме пиццы, ничего и нет. А пицца тебе и так, наверно, надоела.

— Смотря с кем есть. Но я не с пустыми руками! — и молодой человек достал из сумки бутылку виски.

Они выпили ее шампанского, потом его виски, а тут и куранты торжественно ударили, и они поцеловались, как того требовал перенятый нами западный обычай; с этого поцелуя и началась их любовь, а потом возникла семья — ну, и так далее.

Дежурной по вокзалу повезло меньше, она осталась на праздник совсем и окончательно одна. Но это был ее выбор. В прошлом были у нее и отец с матерью, и муж, отец рано умер, мать через год заболела обыкновенным гриппом, но так тяжело, что попала в больницу и не выжила, а муж погиб в аварии. Каждую смерть несчастная женщина воспринимала как конец и своей жизни, но все же оправлялась, продолжала существовать. Не хотела замуж, не заводила подруг, ни к кому не приближалась душой, боясь будущей потери и горя, которое ее доконает. Так жила до старости, а однажды возвращалась домой, и ее встретил у двери подъезда мяукающий полуслепой котенок. Он не просто мяукал, он истошно орал, кинулся к ногам женщины, терся о них, тыкался носом в сумку, где были продукты.

— Даже не надейся, — сказала она. — Пожалеешь тебя, возьмешь, привыкнешь, а ты сдохнешь, мне оно надо? Ко мне вон на вокзале общий кот подласкивается, измором берет, а я игнорирую.

И пошла домой.

Котенок орал и ночью, и утром.

Измученная женщина высунулась в окно, посмотрела вверх, вниз, по сторонам, оглядывая бесчувственно молчащую пятиэтажку.

— Сколько людей, а ни одного человека, — сказала она. И котенку: — Брысь отсюда, имей совесть!

Котенок не ушел, наоборот, заблажил с такой силой, с таким отчаянием, с такой обреченностью, будто его волокли топить.

И она не выдержала, взяла котенка. Напоила и накормила, протерла ему салфеткой глаза. Но тот продолжал жалобно мяукать, словно говоря этим, что ему нужны не только вода и еда, а что-то еще. Три дня возилась с ним женщина, страдая от криков малолетнего животного и от невыносимо вонючего запаха его поноса, на четвертый запихала котенка в старую сумку и повезла к ветеринару. Тот осмотрел, дал попить какой-то жидкости, прописал лекарства, объяснил, как кормить, как глистогонить и как вообще ухаживать.

— Надо же, — удивилась бывшая дежурная. — Сколько мороки с ними.

— А вы как хотели?

— Да никак я не хотела.

И остался котик у женщины, и полюбила она его всей душой, страшась своей любви и заранее тоскуя, что кот умрет, и тут соседи, уезжавшие навсегда за границу, уговорили ее взять их кошку. А потом появилась каким-то образом третья кошка, потом четвертая… Через год было двенадцать кошек. Женщина кормила и лечила их на всю свою пенсию. Соседи ругались, жаловались на запах, она отмалчивалась. Однажды пришли двое полицейских. Один, побледнев и схватившись за нос, тут же вышел, а второй, прижав ладони к лицу, мычал что-то упрекающее. Женщина сказала:

— Закон не запрещает!

И перестала впускать кого-либо в квартиру, общалась только через дверную цепочку.

Запах, конечно, был, хотя она приучала кошек к лоткам, регулярно меняя содержимое, и бранила тех, кто пренебрегал местами общего пользования.