Вся синева неба - да Коста Мелисса

Эмиль потирает подбородок, проводит рукой по лицу, по бородке, которую он упорно отращивает уже год. Вообще-то ему трудно признать, что на его объявление откликнулся в точности такой человек, для которого он его и написал. Так что же? В чем проблема? Почему теперь он не доверяет и опасается? Эмиль смотрит на себя в зеркало заднего вида. Темная бородка, угадывающиеся под ней ямочки, карие миндалевидные глаза. Только-только намечаются морщинки в уголках глаз. Гусиные лапки. Почти незаметные. Он уверен, что никто, кроме него, не обращает на них внимания. Он рассматривает свое встревоженное лицо, складку на лбу.

На самом деле он не верил. Просто не представлял, что кто-то откликнется на его объявление. Во всяком случае, не женщина. Вот что так его тревожит. В Лоре было это безумие, эти спонтанность и безбашенность, но никогда, никогда-никогда она не откликнулась бы на такое объявление. Никогда не ввязалась бы в подобную авантюру. А ведь Лора была самой эмансипированной, самой непосредственной женщиной из всех, кого он знал. Поначалу, во всяком случае. Та Лора, в которую он без памяти влюбился.

От размышлений его отрывает телефонный звонок. На экране высвечивается слово «Мама», и он выжидает долгих три секунды, прежде чем ответить.

— Эмиль? Где ты?

— Все хорошо, мама. Я вышел в магазин. Что случилось?

— Мы зашли к тебе в студию. Звонили, никто не открыл…

— Так подожди меня. Я буду через десять минут.

— Я просто хотела узнать, как ты. Твоя сестра здесь… С близнецами.

Он сдерживает вздох. Заставляет себя ответить ласково:

— Я вернусь как можно скорее.

С тех пор как вынесен приговор, они не дают ему ни секунды передышки. Ни одни, ни другие. Они душат его. Ему не терпится уехать, покончить со всей этой комедией. В сущности, им даже станет легче. Пока им больно и они полны благих намерений, но в конечном счете это станет всем в тягость. Им надо заново начинать жить. Никто больше ничем не может ему помочь. Но они — они должны жить.

Возбуждение одолело сомнения. Эмиль отринул тревогу, опаску. Он провел день с матерью и сестрой. Они хлопали над ним крыльями, как над умирающим. Он едва не взорвался. Видел, как они обмениваются мученическими взглядами, сдерживают слезы. Он чувствовал всю тяжесть приговора, повисшего над их головами в квартире. Даже близнецы, сыновья Маржори, это чувствовали. Они вели себя тихо, слишком тихо для трехлетних пацанов. Если он останется, это будет ад. Смерть станет занимать все больше и больше места, задушит все остальное, и между ними не останется ничего, кроме этого едкого запаха, этого горького вкуса приближающейся смерти.

Он должен уехать. И быстро. Пока все еще почти по-прежнему.

Жоанна не ответила. Полночь, Эмиль лежит на кровати, окна распахнуты настежь. Он один в квартире. Судя по всему, ей не очень хочется застревать на этой теме. Интересно, от чего же бежит она? Он-то объявил масть. А она нет. Может быть, и не бежит ни от чего, может, просто с левой резьбой. Или нимфоманка. Ему плевать. Он все равно умрет. Ничто больше не имеет значения. Он все же снова пишет ей, чтобы быть уверенным, что она не передумала.

У Эмиля до странного сильно бьется сердце, в горле ком. Он сам не знает, что делает. Ему трудно вести кемпинг-кар. Раньше он никогда их не водил. На светофоре он мельком бросает взгляд в зеркало заднего вида. Лицо как в худшие дни. Под глазами круги. Бородка взъерошена. Он прибавляет громкость музыки. Ему не хочется думать о том, что он сделал, о том, что оставил позади, вернее, о тех, кого бросил. Он сделал это быстро, очень быстро, чтобы не передумать. Еще вчера он колебался, а сегодня утром уезжает.

Загорается зеленый. Он едет по указателю к автостраде, минует круговую развязку. Уже виден выезд номер три. Здесь он сворачивал на автостраду почти двадцать шесть лет, с родителями и сестрой, когда они ехали на Юг. Он отгоняет воспоминания. Он их больше не хочет. Не сейчас. Он должен сосредоточиться на том, что будет.

Он убавляет громкость музыки, въезжая на маленькую парковку у автострады. Никакой толпы в этот вторник, в час обеда. Эмиль смотрит на часы на приборном щитке. Он приехал раньше на десять минут. Она вряд ли уже здесь. Парковка пуста. Кто ее привезет? Знакомый? Родственник? Что она им скажет? Он останавливает кемпинг-кар, тянется выключить зажигание и тут замечает движение на краю площадки. Там дерево, в самом конце. Единственное дерево, выросшее на крошечном клочке травы при съезде с автострады. У его подножия сидит женщина. Нет никаких сомнений, это она. Большой красный рюкзак лежит рядом с ней. Она смотрит на Эмиля нерешительно, приставив руку козырьком к глазам, чтобы защититься от солнца. Эмиль заглушает двигатель, и девушка на краю парковки встает. На ней очень длинное черное платье до щиколоток, скрывающее формы. Он не уверен, она еще далеко, но кажется ему худенькой, даже хрупкой, утопающей в этом огромном платье. Он шагает вперед. Она тоже. Он чувствует себя глуповатым и неуклюжим. Еще хуже, чем на первом свидании. Вот она и перед ним. Действительно хрупкая. Очень маленькая. Худенькие плечи. Интересно, как она может носить такой большой рюкзак? Под широкополой черной шляпой скрывается тонкое лицо, небольшие карие глаза без блеска, спутанные светло-каштановые волосы, не вьющиеся, но и не совсем прямые. Она, наверно, может быть красивой, когда хочет, когда причесывает волосы, рисует черные стрелки у глаз, когда не тонет в слишком широкой одежде и не прячется в тени своей шляпы. Но сейчас она выглядит просто маленькой. Маленькой и довольно тусклой. И неухоженной.

— Привет, — говорит он, сглатывая ком в горле.

Она задирает голову, чтобы ответить ему. В ней не больше метра пятидесяти семи, она сказала правду.

— Привет.

Больше она ничего не добавляет. Он чувствует себя немного застигнутым врасплох. Он представлял ее иначе. По тону ее первого письма угадывалась девушка, которой комфортно жить, с легким характером, немного развязная, немного с приветом. Не эта кроха, прячущаяся под своей шляпой и такая робкая. Он чувствует себя обязанным продолжать, зная, что она этого не сделает: