Хавьер Сьерра - Хозяин музея Прадо и пророческие картины

— Ты еще молод, — устало произнес он. — Смерть пока тебя не волнует. Но когда задумаешься о ней через много лет, тебе захочется узнать больше об этом утраченном искусстве древности.

— А разве существуют другие картины, включающие «написанные» послания?

— Да. Сколько угодно.

Никогда в жизни я не бродил по залам музея Прадо, обуреваемый таким количеством сомнений и противоречивых чувств, как в тот вечер. Инстинктивно я стремился запомнить в подробностях картины, мимо которых мы проходили, но все оказывалось тщетным. Голова моя готова была взорваться.

Доктор Фовел, ускоряя шаг, стремительно увлекал меня вперед, и мы на одном дыхании преодолели расстояние, отделявшее зал Босха от экспозиции Эль Греко этажом выше. Я не знал, куда маэстро ведет меня теперь, но заметив, что он поспешил к собранию неестественно вытянутых фигур Доменико Теотокопулоса, почувствовал необъяснимую тревогу. Если наш путь лежал именно в ту сторону, то меня ожидал резкий и драматический поворот темы нашей беседы. Разве что маэстро нащупал тонкую нить, связывавшую фламандских живописцев с экзотичным греком, обосновавшимся в Толедо, которого всегда характеризовали как независимого? Вскоре мне предстояло это узнать.

Экспозиция, куда маэстро привел меня, занимала не одно, а целых три помещения, расположенных анфиладой в восточном крыле музея. От меня не ускользнуло, что в дверях этого святилища, в двух шагах от «Менин» и «Триумфа Вакха» Веласкеса, доктор замешкался. Он украдкой оглянулся по сторонам, словно изучая обстановку, а затем, не проронив ни слова, решительно прошел в зал.

Фовел задержался около сумрачной «Троицы» Эль Греко и, словно сомневаясь, достаточно ли серьезно я настроен, пробормотал:

— Ты готов?

Это сразило меня окончательно. Разумеется, я кивнул. И он, явно переоценив мой энтузиазм, поделился своим огорчением:

— Очень жаль, что картина, которая лучше других иллюстрирует тему, какую я хочу с тобой обсудить, до сих пор не выставлена в музее, а находится в монастыре Эскориала. Тебе следует в ближайшее время съездить посмотреть на нее.

— Речь об Эль Греко? — простодушно спросил я, учитывая, что из глубины зала на меня смотрело полотно «Воскресение».

— Естественно. Но только не обо всех его картинах. Я имею в виду работу, которая указывает, по мнению многих искусствоведов, что мастер — гений среди гениев — восхищался и подражал созерцательным произведениям Брейгеля и Босха, тем самым, какие я тебе сегодня показал.

— Но ведь вы обычно не придаете значения тому, что говорят искусствоведы, маэстро.

— Верно, — согласился он. — Лично для меня картина служит доказательством вещей более серьезных. Основополагающих. Без их понимания истолкование всех картин, что ты видишь вокруг, будет неполным и ошибочным. Доказательством, что Доменико Теотокопулос, или грек, как его называли при дворе Филиппа II, являлся видным членом апокалиптической общины «Семейства любящих». Еще одним художником в ряду тех, кто считал произведения живописи прежде всего хранилищем заветов революционной веры, то есть пророчества о наступлении новой эры человечества и об открытии прямого пути сообщения с миром запредельным. Не забывай, что Эль Греко был мистиком, а уж потом художником.

— Но о какой картине речь? — с любопытством спросил я.

— В Эскориале она носит название «Сон Филиппа II». В отличие от работ Босха картина осталась на том месте, какое для нее выбрали. Мы уже обсуждали тему, откуда берутся наименования произведений искусства: их придумывает кто угодно, только не сами создатели.

— Мне нравится, если у картины несколько названий, — заметил я. Из опыта общения с маэстро я усвоил, что чем больше названий у картины, тем больше она скрывает тайн.

— У этой работы названий достаточно. Начиная с «Поклонения имени Иисуса», поскольку в верхней части холста выведена примечательная монограмма, и вплоть до «Аллегории Священной лиги», так как в своей нижней трети композиция включает портреты главных союзников короля против турок в знаменитой битве при Лепанто: папы Пия V, дожа Венеции и дона Хуана Австрийского. Но ни одно из них не кажется мне адекватным. Намного предпочтительнее, с моей точки зрения — и скоро ты поймешь причину, — название, которым наделили картину монахи из общины Эскорила: «Глория эль Греко».

— Как и шедевр Тициана?

— Да. — Доктор улыбнулся. — Важно, чтобы ты знал почему.

И дальше маэстро Фовел рассказал мне потрясающую историю. Картина не была датирована автором, и также не существовало никаких контрактов или других документов эпохи, которые могли бы помочь позиционировать ее во времени. Тем не менее многие эксперты сходились во мнении, что написана она была примерно в 1577 году, сразу после приезда художника в Мадрид. В сущности, по словам маэстро, эта работа явилась первой, выполненной художником на испанской земле. Доменико не удалось добиться должного признания в Италии, где он овладевал секретами ремесла под влиянием венецианцев Тициана и Тинторетто, а также Корреджо. Большое впечатление произвели на художника поздние работы великого Микеланджело. Но перешагнув через барьер тридцатилетия, он почувствовал тягу к целям более высоким.

— И тогда судьба улыбнулась ему, — драматическим тоном заявил Фовел.

Неизвестно, какие обстоятельства этому сопутствовали, но маэстро из Прадо не сомневался, что грек повстречался в Риме с богословом Бенито Ариасом Монтано. И ученый гуманист — словно по замыслу божественного проведения — сделался наставником живописца. В 1576 году будущий библиотекарь Эскориала приехал в Вечный город, чтобы уладить с Ватиканом разногласия, возникшие в связи с изданием Королевской Библии. Ариас Монтано к тому моменту уже играл заметную роль в общине «Семейство любящих», и для него, как и для его единоверцев, сплотившихся вокруг книгопечатника Плантена, было жизненно важно, чтобы труд получил одобрение папы. В этом случае осуществление идеи конфессионального объединения приблизило бы тайную цель Генриха Никлаэса провозгласить себя мессией нового человечества. Но не все прошло гладко. В Испании ученые из университета в Саламанке сочли переводы Ариаса Монтано неточными, а также заподозрили в иудаизме, поскольку он считал еврейский источник наиболее авторитетным. Критики сумели посеять сомнения среди папской курии, разрушив все планы.

И как раз в этот сложный для себя период Ариас Монтано познакомился с Эль Греко. Очевидно, их встреча состоялась в том месте, где бывали оба, то есть при дворе кардинала Алессандро Фарнезе, который оказывал покровительство Доменико. Во дворце кардинала Эль Греко подружился с его библиотекарем Фульвио Орсини, и, вероятно, именно он представил художника Ариасу Монтано. Остальное получилось само собой. Испанец увидел картины Эль Греко и уговорил отправиться в Мадрид, чтобы принять участие в оформлении грандиозного проекта, каким являлся монастырь Эскориал. В тот период Филиппа II обуревали горделивые замыслы по живописному убранству его любимого детища, и король нуждался в исполнителях.

В начале 1577 года, вскоре после переезда в Испанию и желая добиться расположения монарха, Эль Греко написал «Глорию».

— Нетрудно представить, как Доменико бродил в одиночестве по монастырю, не имея возможности поговорить с кем-нибудь по-гречески, кроме Ариаса Монтано, и созерцая любимые картины короля, — увлеченно рассказывал Фовел. — В королевских покоях висели картины Босха и, наверное, «Триумф смерти» Брейгеля. Я убежден, что рьяный фамилист Монтано объяснил, как следует читать их, и попросил Эль Греко написать свою версию.

— И так он утвердился при дворе.

— В какой-то мере. Разумеется, его «Глория» не ускользнула от внимания, однако не понравилась королю, по свидетельству хрониста монастыря брата Хосе де Сигуэнсы. Вернее, «не удовлетворила его величество». Хотя в композиции получили должную интерпретацию образы, близкие сердцу монарха: акт явления чуда над головой венценосца как символ незримой поддержки небес; разделение праведников и грешников, и даже циклопический левиафан, чудовище, пожиравшее нечестивые души, что соответствовало стилю фламандских художников.

— И не только, доктор, — заметил я.

Маэстро вскинул брови:

— Что ты хочешь сказать?

Возникла неловкая пауза, пока я решал, уместно ли разнообразить наш диалог, дополнив его темой, которая явно выходила за рамки «плана урока» Фовела. Но я рискнул.

— Я имею в виду древних египтян, — признался я.

— Египтян?

— Меня всегда интересовал Древний Египет. И также я знаком с картиной, о которой вы ведете речь. Это, наверное, одно из самых известных полотен Эль Греко. Дело в том, что я вижу аналогию сюжета: монстр, пожирающий грешников за спиной правителя, часто встречается в религиозных текстах эпохи фараонов, написанных около трех десятков столетий назад!