Juan Bas - Таверна трех обезьян (пер. Е.Антропова)

В ту пору сеньоре Трини было лет пятьдесят с хвостиком: низенькая, слегка расплывшаяся и все еще очень красивая. Ее золотистые волосы всегда были тщательнейшим образом уложены и спрыснуты лаком, в стиле Энджи Дикинсон эпохи семидесятых. Одевалась она кокетливо – неизменно в превосходных туфлях на высокой шпильке – но, увы, не без излишеств дурного тона, и питала страсть к колье и золотым браслетам.

После развода она жила одна в великолепной квартире, на несколько порядков лучше моей, обставленной вычурно и экстравагантно, со свойственной хозяйке претенциозностью. Ей нравилось готовить, и делала она это великолепно. Очень часто по понедельникам – воскресная ночь была в «Плэйерсе» выходной – она приглашала нас вечно голодных членов братства «свободных профессий» со всего квартала, на незабываемые обеды к себе домой. Она обладала ярко выраженным материнским инстинктом, хотя детей у нее не было. Эту женщину любили и уважали везде и всюду; она принадлежала к людям, которые обладают неиссякаемым запасом дружелюбия и хорошего настроения и просто не способны причинить кому-нибудь зло.

В первый раз, когда я пришел к ней в гости – у меня не было телевизора и я сам напросился, чтобы не пропустить показ нового фильма – я увидел ее фотографии в молодости. Почти все они были черно-белыми. Вставленные в серебряные рамки, они во множестве гнездились на придиванном столике.

Меня поразили три вещи: во-первых, роскошное, совершенное тело, которому нисколько не вредил маленький рост его обладательницы; грудь была несравненной, великолепной; во-вторых, ослепительной красоты лицо; и в-третьих, благодаря чему я имел возможность по достоинству оценить пункт первый, на нескольких фотографиях она позировала полностью обнаженной.

Трини была дамой свободомыслящей, уверенной в себе и не считала нужным обременять себя притворным беспокойством о «хороших манерах». Мне она объяснила, что в течение более десяти лет, в шестидесятых, зарабатывала на жизнь вместе с мужем, выступая в порношоу в разных кабаре восточного Берлина. Номер с настоящим соитием между страстными испанцами – такое представление сложилось у немцев о нации – приносило им массу денег и удовольствия. Красота, сценический артистизм и самоотдача сделали ее звездой низкопробных подмостков. Потому что, как она мне призналась, всегда, в каждой мелочи муж заставлял ее выкладываться. Никакой симуляции: они работали по-настоящему, испробовав в лучах прожекторов все возможные способы анальных и вагинальных сношений. Обоих невероятно возбуждало то, что они занимались любовью на публике, а она особенно заводилась, воображая эрекцию зрителей, пожиравших ее глазами, когда она в судорогах кончала. И хотя им делали предложение усложнить номер, она хотела заниматься любовью только так и только со своим мужем. Собственно, она подчеркивала, он был единственным мужчиной в мире, с кем она спала.

Я отважился спросить, когда и почему они разошлись. Она ответила, что девять лет назад, вскоре после того, как они перестали выступать и вернулись в Барселону. Однако от ответа на вопрос «почему» она уклонилась, и я счел бестактным настаивать. Бросалось в глаза, что на многих фотографиях центр композиции смещен, а край карточки не очень ровный. Я предположил, что муж был снят вместе с ней, и она уничтожила его изображение.

Не однажды я, обуреваемый юношеским тщеславием, ломал голову над тем, должен ли я уложить Трини в постель. Ее знаки внимания и забота, привносившие в мою неустроенную жизнь немного домашнего тепла, наводили на мысль, что она, возможно, хотела бы получить от меня ответную услугу, сексуальную. В конце концов мне представлялось довольно необычным, чтобы пятидесятилетняя женщина так вела себя с малознакомым, к тому же молодым, человеком, если не искала чего-то взамен. Глупость мне нашептывала, будто единственное, чего она могла бы пожелать от меня, это чтобы я ее поимел. Проницательность и безошибочная интуиция позволили ей в корне пресечь мои самонадеянные поползновения. И хотя прошло пятнадцать лет, я помню, что она сказала, почти слово в слово.

– Надеюсь, это снимет груз с твоих плеч: ты не должен чувствовать себя обязанным тащить эту колоду в постель. Знаю, ты мне благодарен и испытываешь ко мне привязанность, как и я к тебе, и что по этой причине ты готов предложить себя, особенно сейчас, когда ты разгорячился, воображая, как я охотно – она указала на наиболее откровенную фотографию – отдавалась на глазах у всех. Не беспокойся, хотя мне, конечно, льстит, что такой молоденький мальчик, как ты, был бы не прочь покувыркаться со мной. Могу поручиться, ничего ужасного с тобой не случилось бы… кто имел меня, тому есть, что вспомнить, – меня восхитило ее кокетство, – но я уже перепробовала все, что можно попробовать в этой жизни. И, пойми меня правильно, я почти убеждена, что ты не дотянешься ни по количеству, ни по качеству до того, к чему я привыкла. Мне нравится твое общество, нравится делать маленькие одолжения. Я считаю тебя другом, молодым другом. Может, тебе это покажется странным, но это все, чего я хочу от тебя…

В тот самый вечер, вслед за просмотром в энный раз моего любимого фильма, который ее нисколько не заинтересовал и показался чрезмерно жестоким, сытно накормив, она пригласила меня заглянуть в бар «Плэйерс», приобретенный на немецкие накопления.

Меня восторгали ее мудрость и стиль, она досконально знала, как устроены мужчины – побудительные мотивы и мельчайшие нюансы их поведения, поэтому так замечательно играла в покер против мужчин. Она приняла душ и одарила меня (или наказала) зрелищем, которое едва меня не доконало, повергнув в ступор, что вполне естественно после экскурса в ее трудовую жизнь, после отказа – до предложения переспать, так и не высказанного вслух – и после того, как я пожирал глазами ее старые фотографии, точно распаленный молокосос. Она вернулась из ванной обнаженная, но в домашних туфлях без задника, разумеется, тоже на шпильке, расчетливо прикрыв черным полотенчиком только выступающий живот. Грудь, хотя и слишком крупная, была все еще весьма аппетитной: почти не обвисшая, несмотря на габариты, с выпуклыми тугими сосками и широкими ареолами, темными и неровными. Трини приоткрыла густую растительность на лобке, не знавшем депиляции, всего на несколько секунд – вполне достаточно, чтобы доказать, что она натуральная блондинка. Она отправилась в свою комнату одеваться, продемонстрировав на ходу прелестный зад и заметив напоследок с иронией:

– Как видишь, ты ничего не потерял.

Мы отправились в «Плэйерс» на ее машине во втором часу ночи. По дороге она сказала, что сегодня ночью ей хочется сыграть парочку-другую партий, и что я наверняка смогу познакомиться с Лупасом, ее бывшим мужем.

Лупас – я пока не знал, откуда взялось прозвище – не пришел. Сеньора Трини советовала мне не ввязываться в игру. Мое увлечение покером не простиралось дальше безобидных посиделок со студентами Университета Деусто и скорострельных партий в обманный покер в местном баре. Карточные ставки могли нанести смертельный удар моему тощенькому бюджету. Однако она всегда внимательно и с пониманием прислушивалась к биоритмам тех, с кем имела дело, и щедро вознаградила меня за бесплодное томление, разбуженное во мне ранее, предложив общество одной из девочек, которая ублажила меня в темном уголке наилучшим образом, причем за счет заведения.

Впоследствии я частенько возвращался в «Плэйерс» и играл по мелочи. Мой статус приятеля хозяйки позволял мне делать небольшие ставки за ее столом, когда она играла, и мне разрешалось покинуть игру в любой момент, выигрывал я или проигрывал. Иначе и быть не могло в моем случае. Фишками не пользовались. Ставки вносились сразу наличными и только банкнотами. Тысяча песет для начала и ставки, предел которых ограничивался остатком денег партнера – минимально в пять тысяч. Сдающий устанавливал вариант покера по своему желанию, но в основном играли в соотношении три к одному втемную, в остальных случаях на открытых картах или предпочитали смешанный тип; в банке всегда набиралось слишком много денег для такого голодранца, как я.

Иногда мне везло, и я забирал двадцать или тридцать тысяч песет – суммы для меня значительные. В другой раз я потерял пятнадцать тысяч, месячную плату за квартиру, и мне пришлось туго. Когда я выигрывал, сдавала сама сеньора Трини, и после она заставляла меня уйти из-за стола.

– Пока ты не закусил удила и не нарвался на неприятности… – по-матерински увещевала она меня под слабые протесты остальных игроков: она правила в своем доме, никакие возражения не принимались.

Да, я познакомился с Лупасом и даже пару раз играл с ним. Стало понятно, почему его так прозвали: он носил бифокальные очки с толстенными стеклами, настоящие лупы. На каждой сдаче он подносил карты к самому носу, практически утыкался в них линзами и только тогда чуточку приоткрывал веером, чтобы посмотреть: он напоминал первооткрывателя близорукости. Ему было под шестьдесят, среднего роста, тощий, плешивый и некрасивый. Мало того, угрюмый, брюзгливый и без проблеска чувства юмора. Мне показалось невероятным, что этот недоносок провел многие-многие годы подле такой очаровательной женщины, какой была его партнерша по порношоу, а особенно удивляло то, что он был единственным мужчиной ее жизни.