Юнни Халберг - Паводок

Я вдруг понял, что не имею ни малейшего желания уходить из полиции. И эта мысль до смерти меня напугала.

Захлопнув папку, я вышел из архива. Что, если Роберт никуда с Ниной не поехал? Он казался таким спокойным, во всем со мной соглашался, и как раз это должно было меня насторожить. Вдруг он рванул за Хуго? Я как вкопанный замер на до блеска отмытом линолеуме. Третьего дня он сломал челюсть Терье Трёгстаду.

Я пошел к себе, отпер кабинет, положил папку на стол, позвонил по внутреннему телефону дежурному, спросил, где Коре, и услышал в ответ, что он уехал. Ладно, позвоню на Нурдре-гате. Я набрал номер. Включился автоответчик. Я оставил сообщение: пускай они немедля разыщут Хуго и доставят его в полицейское управление.

В коридоре мне опять встретился юрист.

— Коре был отнюдь не в восторге, — сказал он.

— Знаю, — бросил я и пошел дальше.

— Твоя жена заходила.

— Сив? Когда?

— С полчаса назад.

— Просила что-нибудь передать?

— Не знаю.

— Почему ты не попросил ее подождать? — спросил я, направляясь к выходу.

— С какой это стати я должен спасать твой брак? — крикнул он мне вдогонку.

Я вышел на крыльцо. Нужно это сделать. Уже которую неделю меня мучили жуткие головные боли и хроническая бессонница, и конца-краю этому не было. Я повернулся и снова открыл дверь, но в тот же миг возле лестницы затормозила машина, водитель нажал на клаксон. Тиллер с Рогером. Тиллер выскочил на тротуар.

— Едем с нами, — сказал он.

— Сперва мне надо кое-что сделать.

— Нет, ты должен ехать с нами.

Я взялся за ручку двери. Тиллер кивнул на машину.

— Садись.

Скотобойня находилась пониже молокозавода, в Мулёкке, ближе к Квенне. Не настолько близко, чтоб возникла необходимость в эвакуации, хотя вода затопила лес в двух-трех сотнях метров от серой бетонной постройки и превратила его в болото. Сызнова лил дождь. Клубы тумана висели над гребнями холмов, как все последние недели. Я пересек площадку перед бойней, направился к торцу, к двери с надписью «Экстренный забой». Остановился, немного подождал и приоткрыл раздвижную створку. Внутри было пусто. Я опять вышел на улицу, зашагал к главному входу, думая, что делаю ошибку, что буду жалеть, но лучше уж пожалеть, чем видеть, как он в очередной раз выйдет сухим из воды. Пускай получит по заслугам. Вот и вход в забойный цех. Внутри верещал и хрюкал гурт свиней. Дожидался газовой камеры.

Подошел один из местных сотрудников.

— Хуго не видел? — спросил я.

— Только что был здесь.

— Не говорил, куда собирается?

— А он не домой поехал? Нет? Тогда, наверно, он у себя в бытовке.

— У него тут и бытовка есть?

— Ага, за бойней. Ты ведь Хуго ищешь?

Я вышел на улицу и двинул вокруг бойни. Никаких бытовок я тут раньше не видел, впрочем, и на задворки тоже не ходил. Прямо за углом стояли контейнеры с вонючими отходами — старые чаны, в которых когда-то шпарили свиней. Отслуживший свой срок «убойный» автомобиль лежал на боку с сорванной крышей. На поросшей травой площадке, ближе к залитому паводком лесу, стояла муэльвская бытовка. На двери красовался здоровенный висячий замок. А возле бытовки был припаркован грузовичок Хуго. Водительская дверца открыта. Я огляделся по сторонам. Что-то мне подсказывало, он где-то рядом; я прямо-таки чувствовал его взгляд. Подошел к двери, замер и прислушался. Внутри тишина. Подобрав камень, я попытался сбить замок, но он не поддавался. Взял другой камень, побольше, — снова без толку. Наверняка там что-то есть, твердил я себе, пошел к грузовичку, стал на подножку, заглянул в кабину. За сиденьями лежал «Краг». Я взял ружье, спрыгнул на землю, проверил, заряжено ли. Один патрон был в стволе. Сняв ружье с предохранителя, я вернулся к бытовке и пальнул по замку. Он крутанулся, однако ж остался целехонек. Я прислонил ружье к стенке бытовки, сходил к мусорным чанам, пошарил там, выудил железный прут, воткнул его между дверью и косяком и начал отжимать. Порядок! Дверь распахнулась. Я вошел внутрь. В дальнем конце у окошка стол и плетеный стул. У стены три голубых ящика из-под молочных пакетов, набитые старыми бумагами да газетами. На верстаке, приколоченном к стене, паяльник, вольтметр, инструменты и всякие электронные аппараты. Я взял в руки алюминиевую коробочку. Сбоку фломастером написано: СВЕТОЭКОНОМАЙЗЕР. Хуго давно увлекался электроникой. Мамаша считала его «настоящим изобретателем». Он сконструировал устройство, открывающее ворота, и, стало быть, штуковину, которая экономит свет. Если не ошибаюсь, его изобретения постигла та же судьба, что и рисунки. Я положил коробочку на место, подошел к столу, где лежали несколько фотографий и газетных вырезок. Первой мне в глаза бросилась фотография Нины, та самая, из моей комнаты. Да, она всегда была очень красивая, а на этом снимке казалась особенно живой и бодрой. Я спрятал снимок в карман. Потом глянул на газетную вырезку. Из мелхусского «Курьера» за 1942 год. Передовица о расовой гигиене, написанная нашим дедом, Людвиком Йёрстадом. Некоторые фразы о важности проведения генетической селекции среди населения, чтобы «обеспечить ему силу и жизнеспособность», были подчеркнуты. Под статьей помещена фотография трех мужчин в форме, на фоне какой-то казармы. На земле виднелись комья снега. Двое мужчин были в немецких мундирах, третий обведен карандашным кружком со стрелкой и подписью: Л. ЙЁРСТАД. Я видел дедовы фотографии, правда давно, и забыл, как он выглядел. Пока я рассматривал пожелтевший снимок, сердце вдруг учащенно забилось, меня бросило в холодный пот. Не знаю почему, кровь гулко стучала в висках, голова гудела. Я положил вырезку на прежнее место, подошел к молочным ящикам, копнул — старые письма, какие-то дедовы бумаги, а в самом низу в одном из ящиков обнаружилась пачка карандашных рисунков. Я их вытащил. На всех изображена усадьба. На каждом листе — одна или две постройки; ни единого, где бы он нарисовал и жилой дом, и сарай, и гараж, и скотный двор. Это был Йёрстад. Точные рисунки, не беглые наброски, а изящные и очень подробные. Я положил их обратно в ящик, вспомнил фортепианную струну, собаку Трёгстада, мужчину, который стоял в саду, и человека наверху, возле крепости. Прислонился к стене. Меня опять бросило в холодный пот. Я выпрямился, пошел к столу. Рядом, на полу, лежали газеты. Сжечь надо эту бытовку к чертовой матери. Глупость, конечно, но мне не хотелось, чтобы другие это увидели и как-то использовали. Сколько позора может выпасть человеку на долю? Я вынес газеты на улицу, порвал, разложил вдоль стены, вытащил спички и бросил взгляд на бойню.

На площадке, в грязи возле грузовичка, стоял Хуго в кожаной куртке и черных резиновых сапогах. Стоял сгорбившись, исподлобья глядя на меня. Этакий глуповатый бродяга, что носится с нелепыми прожектами, с которыми никому неохота связываться. Стоял и косился на меня, сутулый, физиономия кислая, обиженная. Неожиданно он усмехнулся, сухо кашлянул и передернул плечами.

Я бросил спички, шагнул к нему. Он наверняка видел, что я хотел сделать, однако ж не двигался, будто прирос к земле. Рядом были остатки сожженной мусорной кучи, сверху в золе валялась ножка от стула, из какого-то темного дерева. Я на ходу нагнулся, подобрал ее. Тяжелая штуковина. Отлично, подумал я, гикори[13], то, что надо. Хуго не шевелился.

— Ты понимаешь, что наделал? — крикнул я и вмазал ему деревяшкой по морде.

Он отшатнулся, но равновесия не потерял, стоял, по-прежнему ссутулясь, все с тем же глупым видом. Я заорал, чтоб он приготовился к встрече с Создателем, пошел на него и снова взмахнул своей дубинкой. Удар пришелся сбоку, почти в висок. Он покачнулся, правда, на ногах устоял, только скривился и мутным взглядом уставился на меня.

— Соображаешь, что натворил?!

Ответа не последовало.

— Ты что, оглох?

Хуго открыл рот и хрюкнул по-свинячьи. Он всегда ловко подражал голосам животных, и я не раз попадался на обман. Вот и сейчас он хрюкнул точь-в-точь как довольный поросенок, когда его почесывают. У меня потемнело в глазах. Я швырнул дубинку, попал ему по скуле. Он взмахнул рукой и, оступившись, плюхнулся наземь — сел в грязь, вытянув ноги вперед, как мальчишка на капустном поле. Захлопал глазами, того гляди, рухнет навзничь, но сумел-таки сфокусировать взгляд, стал на колени и поднялся на ноги. Из разбитой скулы длинной темной дорожкой текла кровь. Он шагнул в мою сторону, посмотрел на меня, опять хрюкнул и ухмыльнулся. В ухмылке не было ни насмешки, ни уступки. Идиотская, омерзительная ухмылка, будто прилипшая к физиономии. И тут я вконец осатанел. Ишь, хрюкает да лыбится как идиот. Никогда я не бил людей головой. А тут сгреб Хуго за куртку и треснул раз и другой. Шел к домишку, не выпуская его куртки, и лупил головой по лбу, по глазам, по губам, по носу. В горле у него булькало и хрипело, но он не сопротивлялся, мешком висел в моих руках, пока мы не остановились возле бытовки. Один глаз у него был сплошь залеплен кровью, другой тупо пялился на меня. Но сознания он не терял. Разбитые губы по-прежнему кривились в дурацкой ухмылке. Он попытался облизнуть их, закашлялся, снова одним глазом взглянул на меня, хотел что-то сказать. Из горла вырвалось шипение. Он закрыл рот, посмотрел вверх, снова провел языком по губам.