Максим Матковский - Попугай в медвежьей берлоге

Так сказал директор еще перед самым первым моим визитом на станцию.

Когда мы проезжали КПП, я положил коробку в ноги и достал пропуск. Военные проверили нас, перекинулись парой словечек с Мусой, и мы поехали к станции. Да, с Мусой все не прочь языком потрепать, даже военные, я не удивлюсь, если он общается и с призраками, и с людьми из тонированного микроавтобуса. На мой вопрос о призраках он ответил коротко:

– Больше не спрашивай про них.

И мы никогда не возвращались к этой теме.

Муса остался на улице возле машины, к нему сразу набежали сирийцы, и он принялся развлекать их анекдотами да байками. Люди инстинктивно тянулись к нему, как к неиссякаемому источнику веселья, бывший бедуин никогда не выглядел хмурым, он не конфликтовал, не сплетничал и не ругался, видимо, так его воспитали в пустыне. Первое время я хотел было стать похожим на Мусу, перенять его наплевательское, возведенное в философию отношение к житейской суете и смерти, но потом понял, что Муса находится на недосягаемом уровне.

Хотелось быть кем угодно, только не собой.

Специалисты наши уехали домой, и я каждый день вспоминал о них, накладывал их, точно шаблоны, на свои неразрешенные проблемы и много думал: а что бы сделал Сашка на моем месте? Как бы повел себя Валик и что бы сказал по этому поводу Евгений Дмитриевич? Я завидовал им и тоже хотел стать технарем. Просыпаешься и работаешь, мысли о бесконечности и преобразовании одной кодировки в другую тебя не гнетут, ты работаешь руками, и всё тут. Человек труда – как много о нем молчат, и как много болтают о человеке праздном, потому что у человека труда нет времени и желания болтать о себе. А филологи и прочие художники только и рады потрепаться про эмоции, внутренний мир, психологические портреты и всякую другую шелуху.

Мир инженера Валика понятен – это удовольствие и боль. Мой же мир – это постоянная неопределенность и страх пустоты. Желание описывать все подряд словами отобрало у меня удовольствие. Я готов терпеть боль, только бы мне дали хотя бы порцию удовольствия. Думает ли Валик о смерти по ночам и представляет ли он, как его руки, ноги, хребет, шея ломаются в одночасье, глаза лопаются, вываливается язык, а внутренние органы гниют? Между тем у Валика обязательно появятся жена и дети, через пару лет он, как настоящий профессионал, будет востребованным в любой точке мира, где есть гидроэлектростанции. Валик в миллион раз больше знает о мире, чем я!

Вот коробка опять начинает вибрировать, механический зверек внутри подстегивает меня к действиям, и я действую. Захожу в администрацию и предъявляю пропуск.

– Ты куда? – спрашивает охранник.

– В машинный зал, – отвечаю.

– У тебя есть пропуск в машинный зал?

– Да. – Я предъявляю ему дополнительный пропуск.

– А что там делать будешь?

– Да надо кое-какие документы Аббуду занести…

– Стой, подожди, что это за коробка?

– Купил себе новые туфли.

– Лакированные?

– Да.

– Где брал? На базаре?

– Нет, в Алеппо специально ездил.

– И сколько стоит? Мне тоже надо туфли…

– Эти очень дорого обошлись.

Двери лифта, наконец, раздвигаются, и я нажимаю кнопку минус восьмого этажа. Лифт резко ухает вниз. Давным-давно я учился в спортивном интернате, у нас там был свой 25-метровый бассейн, занятия по плаванию проходили три раза в неделю, а соревнования – один раз в месяц. Плавал я почти что хуже всех. Хуже меня плавал только горбатый Андрей, горб у него рос из груди и с каждым годом увеличивался. Не знаю, почему я так медленно плавал, хоть и очень старался, видимо, виновата генетика: ни в брассе, ни в кроле, ни в баттерфляе мне так и не удалось преуспеть. Возможно, мои далекие предки просто-напросто не из океана вылезли, а всегда жили на суше? Хорошо еще, что был горбатый Андрей. Так вот если закрыть глаза, стоя в машинном зале станции Евфрат, то можно представить, будто ты только что попал на занятия плаванием в интернатовский бассейн. Фокус этот срабатывал благодаря идентичным звукам и запахам: плеск воды из турбинного отделения, солоноватый запах хлорки… Крики работников, разносящиеся эхом по залу, можно легко доработать с помощью воображения и принять за крики соревнующихся детей. Ты в синих плавках, и тебе снова десять. Ты становишься на бортик и по свистку готовишься прыгнуть в воду щучкой.

Машинный зал похож на лабораторию, напичканную невероятно огромными грохочущими, лязгающими механизмами. Работники российского контракта выволокли турбину из отсека и подвесили ее за крюки к потолку. Удивительно, что человек способен управлять всеми этими железяками, более того – извлекать из них пользу. А в то, что человек собственноручно сотворил этих стальных динозавров, мне до сих пор верится с трудом. Я повсюду ищу Аббуда, чтобы передать ему затерявшиеся в суете анализы масла, по сути, результаты анализов уже не имеют никакого значения, ведь последний трансформатор уже ввели в эксплуатацию, и документы нужны Аббуду лишь для архивной отчетности, которую только в случае сбоя начнут проверять.

Кабинет Аббуда оказался незапертым. Не включая света, я захожу внутрь и притворяю дверь. В кабинете темно и прохладно. На железном стеллаже беспорядочно валяются запчасти, документация, много коробок разных форм и размеров. Я отодвигаю несколько коробок, протискиваю в образовавшуюся щель тикающие туфли и сажусь в мягкое кожаное кресло.

Покинуть кабинет мне удалось незамеченным.

По дороге домой мы с Мусой проезжаем через главную площадь города Табки, где находится самый большой в городе монумент Хафиза Асада. Вокруг монумента с кистями и банками белой краски суетятся маляры. Кроме маляров на площади множество полицейских машин, военные с автоматами нервно расхаживают и курят, их рации без умолку трещат. Два полицейских джипа перекрыли дорогу и проверяют встречные машины.

Когда мы подъехали к внезапно образовавшемуся посту, полицейские попросили нас выйти и предъявить документы, они явно нервничали, а один совсем юный паренек без пушка на подбородке наставил на меня автомат.

– Что случилось? – спросил Муса.

– Не твое дело, бедуин, – рявкнул носатый офицер, в котором я узнал Арафата, напарника моего информатора Абу Карима. – Военные учения… Что в машине?

– Ничего особенного.

– Обыскать! – приказал Арафат своим ищейкам.

Трое полицейских обыскали багажное отделение, задние сиденья и увидели коробку на переднем сиденье.

– Что в коробке? – спросил Арафат.

– Туфли, – ответил я.

– Ладно, – сказал Арафат. – Быстро проезжайте!

Его ищейки выпрыгнули из минивэна и пошли к машине, стоявшей за нами.

Только мы начали медленно отъезжать, как неожиданно Арафат помахал рукой и крикнул:

– Стой!

Муса ударил по тормозам. Подойдя к окну с моей стороны, Арафат просунул свою большущую башку в салон и уставился на меня.

– Что-то еще, офицер? – спросил Муса.

– Молчать, бедуин, – огрызнулся Арафат. – Где-то я тебя видел… Где?

– Специалист потерял деньги на старом рынке, – напомнил я. – Мы катались с вами и Абу Каримом ночью…

– А, вспомнил! Ну, ладно!

Мы медленно тронулись, и вскоре Муса свернул на узкую улочку, ведущую к набережной. По улочке шли два маляра в белых робах с ведрами краски.

– Ребята, вы не знаете, что на площади произошло? – спросил их Муса.

– Говорят, что в город прорвались террористы, – сказал маляр. – Они облили монумент черной краской, нам приказали все замазать.

– Террористы? – спросил Муса.

– Да. Говорят, что они хотят взорвать станцию. Так они действуют – обливают памятники, а потом все взрывается. Как было в Алеппо и Дамаске…

Когда мы выехали на набережную, я спросил Мусу:

– Что они имели в виду? Алеппо? Дамаск? Там были теракты?

– Да, – ответил Муса.

– Почему я об этом ничего не слышал?

– Из новостей и газет ты ни черта и не услышишь, – ответил Муса. – Я сам узнал только вчера, мы же просидели взаперти из-за песчаной бури, поэтому слухи так медленно дошли…

– Кто они?

– Группировка «Тимсах», они готовят гражданскую войну по всей стране. Перед взрывами в других городах, памятники тоже обливали черной краской. И как я раньше не замечал, дурак!

– Что?

– Слишком много новых странных людей в Табке. Ты их видел? Таксисты, мотоциклисты и торгаши на рынках… Такие вытянутые морды, как у крокодилов, и зрачки узкие?

– Остановись, – попросил я, схватил коробку и, выпрыгнув из машины, помчал к реке.

– Стой! – крикнул Муса.

– Уезжай! Я пройдусь пешком!

Быстрые воды Евфрата бурлили, как кипяток на большом огне, я занес коробку над головой и что мочи кинул вниз. Булькнув, она ушла на дно, мальчишки с удочками под мостом подняли головы.

– Эй! Не пугай рыбу! – крикнули они.

Да, я не смог оставить коробку в кабинете Аббуда, сидя в кресле, я много думал и перебрал массу вариантов, ведь в коробке могла оказаться не бомба, а просто безвредный для людей некий механизм, выводящий из строя оборудование станции, но если это была все-таки бомба? Что тогда? Сколько людей погибнет? И что произойдет, если плотина даст трещину? Недаром господин Фрайдей посоветовал держаться от станции подальше…