Ольга Исаева - Мой папа Штирлиц

Он был на целую голову выше её. Всю дорогу она простояла, уткнувшись лицом в колючий ворот его пальто. Убаюканная теплом и мерным покачиванием, она впала в блаженное полузабытьё, озвученное микрофонными хрипами объявлявшего остановки водителя и воплями какой-то неуёмной гражданки: "Товарищи, ну пройдите же кто-нибудь в середину! Нельзя же быть такими эгоистами!".

Никуда Антошке проходить не хотелось. Хотелось ехать и ехать, не ища новых тем для разговора, не боясь показаться глупой, нескромной, смешной, ехать куда не важно, прижавшись щекой к Артуровой груди, краем глаза любуясь конусом его подбородка, линией щеки, выбившимися из под шапки чёрными прядями со светящейся сквозь них малиновой мочкой. Артур тоже не делал никаких попыток заговорить, а, когда за мостом толпа начала редеть, не поспешил отодвинуться, так что Антошке самой пришлось напомнить себе о девичьей скромности и, незаметно сделав шаг назад, сказать:

– Смотри, вон два места освободились!

– Да нам выходить на следующей.

Что-то изменилось с того момента, как они оказались в автобусе, будто полчаса, проведённые вплотную друг к другу внутренне их тоже сблизили. Антошку не так сильно тяготило молчание, будто что-то очень важное они друг другу уже сказали, а Артур при выходе подал ей руку: "Держись, а то поскользнёшься".

Стеклянный фасад кинотеатра с длинной очередью был виден от остановки, и почему-то сразу же стало ясно, что билеты кончаются. Оставив Артура стоять в хвосте, Антошка побежала проверить, не стоит ли кто из знакомых поближе к кассе и в двух шагах от окошечка заметила Мишку с Андрейкой. Вернувшись, она думала Артура обрадовать. "Можешь не волноваться. Я знакомых встретила. Давай деньги", но он замялся: "Неудобно без очереди, люди стояли...".

Ему-то хорошо, он в ботинках, да ещё, небось, с шерстяными носками, а ей каково?

– Давай деньги, а то не успеем – заторопила она.

Щуплый Андрейка первым её заметил и, ухмыльнувшись, ткнул Мишку в бок, а тот просиял.

– Какие люди! Тонечка! А я почему-то так и думал, что мы обязательно ещё встретимся.

До кассы оставалось два человека, поэтому тратить время на пустые любезности Антошка не стала, а сразу перешла к делу:

– Ребята, купите нам два билета, а то мы в самом хвосте стоим.

Теперь Мишка подтолкнул Андрейку.

– С подружкой?

– Да нет, с приятелем.

Оба вытянули шеи, чтобы увидеть, стоящих в конце очереди, и дрогнувшим от обиды голосом Мишка спросил:

– Это вон с тем длинным евреем, что ли?

Он так напрягся, что мускулы под курткой, казалось, окаменели, и Антошке сразу расхотелось его о чём-нибудь просить. Она решила, что вернувшись, скажет Артуру, что обозналась, и никакие это не её знакомые, но Мишка остановил:

– Давай деньги.

До начала сеанса оставалось ещё минут десять, в фойе было тепло, на эстраде мерцала фонариками осыпающаяся ёлка, рядом с ней пожилая Снегурочка с железными зубами пела в микрофон дрожащим, как у Людмилы Зыкиной, голосом: "В жизни раз быва-а-ет восемнадцать лет". К буфету, было не протолкнуться, Антошка, у которой с утра маковой росинки во рту не было, увидев, как у столиков жуют бутерброды с колбасой, почувствовала приступ волчьего аппетита, но попросить Артура купить ей что-нибудь не решилась бы, если бы он сам не предложил:

– Ты есть не хочешь?

Сцепив зубы, она отрицательно замотала головой.

– А я страшно хочу. Ничего, если мы в очереди постоим?

Они поспешили к буфету и, пока двигались к прилавку, нет-нет да и посматривали на сцену.

– Сельпо! Никого поприличнее найти не могли, – презрительно хмыкнул Артур.

– Ей наверное до пенсии полгода осталось, – вступилась Антошка, а сама подумала: "Вот если бы меня нарядить и на её место поставить".

Она вспомнила, как в подготовительной группе детского сада, музработник Марьванна назначила её быть на новогоднем утреннике Снегурочкой. Девчонки, сразу же, чтоб не она воображала, устроили ей бойкот, а она и не воображала, просто очень радовалась, но перед самым утренником Снегурочкой, как и во все предыдущие года, назначили дочку заведующей Ленку Маныкину.

Артур спросил, какие книги она читает, и Антошка призналась, что любимые её это "Овод" и "Граф Монтекристо", а он сказал, что увлекается научной фантастикой и особенно любит Станислава Лема, Рэя Брэдбери и братьев Стругацких. Она покраснела, потому что даже имён таких не слышала, но он сказал, что книги эти можно достать только по блату или в "самиздате". Что такое самиздат, она тоже не знала, но спросить, конечно, не решилась.

Бутербродов с колбасой им не досталось, но и бутерброд с сыром показался вкуснее всего на свете. Газировку допивали наспех, давясь колкими пузырьками, так как уже прозвенел третий звонок и фойе стремительно пустело. В зал вбежали, когда свет погас и начался журнал. Луч света из кинорубки освещал сплошные ряды голов в шапках и без, свободных мест не было. Можно было бы поискать, но Антошка твёрдо решила, что лучше рядом с Артуром на полу сядет, чем в кресло, где-нибудь отдельно от него.

Откуда ни возмись прибежала администраторша и накинулась, где ж мол раньше-то черти носили, но вдруг изменившимся голосом спросила:

– Тонь, ты что ль?

Антошка всмотрелась.

– Ой, Люд!

На них зашикали. Кто-то басом сказал: "Хулиганство". Людка Шибаева, бывшая Антошкина вожатая и соседка по бараку, год назад вышедшая замуж и переехавшая к родителям мужа на Гагаринскую начальственно прикрикнула: "Товарищ, не мешайте дело делать, а то щас вызову наряд и будет вам "хулиганство", когда из зала в наручниках выведут, – а Антошке шепнула, – пойдём, на балкон вас отведу, там ремонт, но где-нибудь приткнётесь". По перегороженной стремянками и ведрами с краской лестнице она провела их на второй этаж, строя из себя начальство, долго гремела ключами и, отворив, наконец, дверь, прежде чем впустить в пахнущую побелкой тьму, предупредила: "Не очень-то тут у меня распоясывайтесь".

Артур скрылся за дверью, Антошка хотела было юркнуть за ним, но Людка задержала её: "Симпатёвый у тя кавалер, армянин что ль?". Та чуть со стыда не сгорела.

Фильм оказался цветной и очень красивый, но в чём там было дело, Антошка понять не успела, так как, когда по экрану ещё только титры ползли, Артур облокотился на спинку её кресла, а она, решив, что он хочет её обнять, прильнула к нему. Некоторое время она сидела так, окаменев от мысли, что Артур теперь точно решит, что она нескромная, но, когда он передвинул руку ей на плечо, успокоилась и принялась мечтать. Она мечтала о том, что после фильма он скажет ей: "Давай дружить", а она ответит: "Давай", и они станут вместе ходить в кино и на танцы. Пацаны из класса, как в фильме "Вызываем огонь на себя" будут кричать ей вслед: "Эх, Морозова!", а девчонки, хоть и зауважают, но за спиной, будут нарочито громко хихикать и сплетни распускать.

Вспомнив, что через полгода Артур поступит в институт, она ужаснулась, но, решив, что каждую неделю будет ездить к нему на электричке, и все будут знать, что у неё в Москве парень, успокоилась. Незаметно для себя она уснула, а проснулась, когда зажёгся свет, и оказалось, что у Артура спина белая, как у снеговика, потому что в темноте они сели на испачканные побелкой сидения. Она принялась его отряхивать и старалась вовсю, а когда подставила ему свою спину, он только один раз погладил её.

– Не стесняйся, три как следует, – подбодрила она, но Артур смущённо сказал:

– Да у тебя-то спина чистая.

После тьмы кинозала на улице было как-то особенно светло. Сугробы искрились, небо было синее-синее, у людей, как у волшебных драконов, изо рта клубами валил пар, а деревья все в инее, как на параде стояли, не шелохнувшись. До остановки было недалеко, и Антошка замирала при мысли, что в любую минуту может придти Артуров автобус, и пробормотав "пока", оскользаясь на накатанных льдинках он побежит к нему и уедет, так и не предложив ей дружить.

А ведь она мечтала об этом с самого детского сада! То есть не о том, что именно он предложит, они ведь всего три года назад познакомились, а вообще какой-нибудь хороший мальчишка. Об этом мечтают все девчонки, даже совсем некрасивые. Только одни в этом честно признаются, а другие делают вид, что им всё равно. Что же касается красивых, так тех хлебом не корми дай похвастаться: то один дружить предложил, то другой. Антошке пока ещё никто не предлагал, и хоть она, конечно, переживала, но всё ж с ума-то не сходила. Не то что некоторые.

Взять хотя бы Маринку Лесину. В прошлой четверти на уроке химии та уронила на пол какую-то бумажку. Химичка велела её подобрать и выбросить в мусорное ведро, но на перемене Колька Фролов эту записочку оттуда выудил и громко на весь класс прочитал. Оказалось, что там было написано: "Марина, ты мне нравишься, давай с тобой дружить. Алёша". Тут все начали задирать Скворцова, потому что он у них в классе единственный Алёша, а Маринка, хоть и отличница, но очкарик и ябеда. Тогда Скворец, чтоб доказать, что это не он писал, стал совать всем под нос тетрадку со своими каракулями, а Светка Сысоева схватила Маринкину тетрадь, чтобы почерк сверить, и выяснилось, что записку эту Лесина написала себе сама! Тут состоялось такое массовое ликование, что ей ничего не оставалось как отпроситься домой и до самых каникул в школе не появляться.