Иселин Херманн - Домино

Но, Роз… а как же Лулу?

Ты никогда не признавал отцовство. Я сама позабочусь о Лулу. И если ты когда-нибудь покажешься снова… то… знай, у тебя больше нет дочери.

Но, Роз, ты не можешь взять и…

Уж поверь, могу. Слезы исчезли. Она просто зла. Она с коляской перебегает на красный свет. Велосипедист тормозит, падает, кричит ей вслед. Но Роз ничего не слышит.

Для счастья и несчастья действует одно и то же правило — закон Маттеуса: тому, у кого есть, нужно давать, и у него всего должно быть в изобилии; но у того, у кого нет, нужно забрать даже то, что у него есть. Странный принцип заключается в том, что состояние умножает и усиливает себя:

когда ты счастлив, то тебе попутный ветер: люди улыбаются, тебе предлагают работу, возвращают деньги с налогов, ты не выигрываешь в лотерею, потому что удачлив в любви. Но когда счастье отворачивается, то ты все еще не выигрываешь в лотерею, потому что неудачи преследуют тебя. Возникает трещина в любви, рушатся иллюзии, растет квартплата и ты падаешь с велосипеда, так что покривилось заднее колесо. Токе помогает мужчине подняться и сует ему коричневую денежную купюру, но велосипедист плюет ему в лицо и бросает купюру на землю. Ему, черт возьми, не нужно сочувствие. Сумасшедшая!

Сабатин приоткрывает дверь в комнату Фредерика. Его дыхание легкое и ровное. Бейсбольная бита стоит около письменного стола, плакат со Снуп Догом над его кроватью еле держится. Она отлично это знает. Он все еще спит с медвежонком. Она не осмеливается идти к Колетт, она так чутко спит, что ее легко разбудить. Франсуа сидит на кухне. Его глаза стеклянные. Бутылка вина, стоящая перед ним, вряд ли первая. Она садится напротив.

Ты можешь меня простить?

Как много раз они сидели вот так, напротив друг друга. Как много раз она смеялась над тем, что он сказал. Это доставляло ему радость. И ей.

Ты считаешь, мы должны говорить об этом? Могу ли я простить тебя? Простить, что ты разбила нашу жизнь? Он подавлен. Сабатин, ты помнишь, когда мы говорили о той синей картине, которую я закончил и которую ты не видела законченной? Тогда я сказал тебе, что я просто почувствовал, что закончил ее. Полностью закончил. Думаю, лучше поговорить об этом.

Но, Франсуа, я не такая. У меня все не так, и ты это отлично знаешь.

Это не только вопрос о том, что чувствуешь ты, как чувствуешь себя ты. Мы обещали друг другу… Франсуа встает, оставляет кран с холодной водой включенным, брызгает водой на лицо. Но разве сейчас это имеет значение. Все не важно. Все, что осталось, — это подмести после представления фантики и попкорн.

Наша жизнь была не такой. Это не было просто походом в кинотеатр, и ты тоже так не думаешь.

Я не знаю, что я думаю, но все разрушить решила ты, Сабатин.

Я не хотела разрушать… это было, просто… как будто меня больше не замечали. Говорят, что двери брака открываются изнутри. И мне казалось, что ты скорее был женат на своей работе, чем на мне. И вот внезапно появился тот, кто увидел меня.

Что я должен сказать в свое оправдание?

Это не обвинение, Франсуа. Это же мне… она сидит и смотрит в потолок, пока слезы текут по ее шее… мне стыдно. Стыдно, что моя жизнь рухнула. Я просто не могла по-другому.

Я это слышал. И знаешь что? Мне кажется, тебе надо идти своей дорогой.

А как же дети? Как же они? Всхлипывает Сабатин. Они что-нибудь знают?

Может быть, ты не чувствовала себя увиденной, он произносит слово с насмешкой, не чувствовала, что тебя чествовали, что за тобой ухаживали, как за принцессой. Но я на самом деле хороший отец и неплохой добытчик. Естественно, я не вмешивал в это детей.

Ты пьян, Франсуа, и это не с сегодняшнего дня. Может, мне остаться переночевать? На диване.

Проваливай к своему Дон Жуану и пусть он отымеет тебя, это же единственное, чего ты хочешь. Я не хочу тебя видеть.

Франсуа, перестань! Позвони мне завтра, ладно? Позвони мне. Я буду у Берт.

Улица тиха. Одинокая машина. Ставни и ворота закрыты. Двое крепко обнимают друг друга. В некоторых окнах горит свет. Что делают люди, когда не спят? Звук на улице, четыре тона, как флейта, — откуда они?

Метро закрыто. Она ловит такси. Улица Драгон.

Простите? Шофер поворачивается к ней.

Улица Драгон, говорит она так, чтобы он ее услышал. Номер 15.

Берт не спит. Сидит в гостиной, завернувшись в одеяло. Бледная. Пойдем, Саба, я заварила чай.

Не снимая куртки, она усаживается на стул. Что она наделала? Что же я наделала?

Ты должна пойти и стереть тушь, она уже вся на твоих щеках.

Сабатин снова входит в гостиную. Я просто не понимаю, что я сделала.

Ты же иначе не могла. Венеция была прекрасной?

Сабатин пожимает плечами. Бе-Бе, я чувствую себя такой… виноватой.

Существует ли что-то более невинное, чем влюбленность? Нет, я просто спрашиваю. Разве ты не поступила в согласии с собой? На самом деле, я думаю ты, вопреки всему, проявила уважение к Франсуа, не обманывая его.

Да нет же, Бе-Бе, я лгала ему.

Но недолго.

К честности, знаешь, не применимы степени сравнения.

Оставь свои детские представления, слышишь? Есть люди, у которых годами длятся отношения. Разве это не более предосудительно, чем то, что сделала ты? Человек совершает ошибки не в силу того, что делает, но в силу того намерения, которое скрывается за поступком. Намерение — вот что главное. И твоим намерением не было причинить ему боль. Ты это сделала, да. Но это не было чем-то, что ты сделала специально. Ошибаться в любви не то же самое, что не любить. И, может быть, кто знает, может быть, вы с Франсуа справитесь с этим?

Нет, к сожалению, я знаю, что, несмотря ни на что, пути назад нет. Грехопадение не то, что можно перечеркнуть. Мы не найдем пути к той невинности, к той откровенности, к тому доверию, что были раньше. Но даже не это самое страшное. Самое страшное — дети, и что ничего не будет, как прежде. Это как позитив и негатив, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Тогда посмотри на это иначе. Ты хотела, чтобы жизнь как-то изменилась. Смотри на это как на открытие, как на возможность, как на необходимость. Я знаю, изменения пугают. Но они необходимы. Не Толстой ли говорил, что изменение — дыхание Бога? Прямо сейчас Франсуа чувствует, что его выкинули из кабины пилота, но ему был необходим толчок. Разве он не замкнулся в себе?

Прости, Бе-Бе, на самом деле это некрасиво по отношению к тебе. Ты начала делать химиотерапию, а я сижу здесь и ною.

Знаешь что, я скажу тебе сейчас одну вещь. Моя болезнь — это просто болезнь. Тебе плохо, и это намного, намного хуже, чем болеть.

Ты не можешь так говорить.

Могу, так как я довольна своей жизнью.

Когда они расстались в аэропорту, то договорились встретиться завтра, то есть сегодня, в брассери «Balzar» на улице дез Эколь. Сабатин кусок в горло не лезет, и она не знает, как ей доехать до назначенного места. То есть она отлично знает, что это в двух остановках от места, где она находится. Но как? На ней все еще шелковое платье в цветочек, и солнце греет ее в спину, когда она выходит на улицу и идет мимо музея Клюни. Она ждет встречи. И боится снова увидеть его.

Зэт уже ждет ее в ресторане и при ее появлении встает.

У каждой ситуации своя хореография. Они стоят лицом друг к другу между столиками. Он берет ее сумку, потому что на ней нет пальто и потому что он должен что-то взять. Освободить ее от чего-то. Хотя мужчина с женской сумкой всегда выглядит нелепо.

Как я нервничал перед этой встречей с тобой, говорит он. И все ее беспокойство исчезает. Он взял его на себя, хотя, может, это совсем не правда, что он нервничал. Что ты хочешь? Он протягивает ей меню.

Тебя.

Меня, к сожалению, нет в меню.

Но я хочу тебя!

Он облокачивается на стул. Ловит взгляд официанта и заказывает бутылку Vouvray. Но, видишь ли, это, может быть, не так просто.

Он смотрит в окно. Когда ты закончил, осуществил что-либо, хочется упасть. Может, потому что не веришь, что сможешь подняться выше.

Что ты имеешь в виду, Зэт?

Я не знаю, что я имею в виду, просто у меня такое ощущение. Я не думаю, что что-то получится. Мне, по крайней мере, нужна пауза.

Официант наливает белое вино и ставит бутылку в ведерко. Оно кислое, у нее во рту остается неприятный привкус.

Пауза! Ты о чем? Дать волю слезам в общественном месте — особенная месть: смотрите все, напротив какого идиота она сидит. Все могут это видеть. Она даже не пытается сдержать слезы. Что ты хочешь? Чего ты хочешь от меня? Шепот может быть более пронзительным, чем крик. Его слышат все.

Он пьет вино маленькими глотками, отодвигается от стола. Может, не так важно, чего я хочу. Качается на стуле, как непослушный школьник.

Но если ты ничего не хочешь, ты делаешь всех несчастными. Это кончится тем, что ты все потеряешь. Потеряешь жену, потеряешь меня, дочь.