Ричард Бирд - Дамаск

Он снова нажал на кнопку звонка, испытав облегчение, когда на первый звонок никто не открыл дверь. Раз в доме никого нет, Генри не сможет никому навредить, если, конечно, он уже этого не сделал. Дождь усиливался, и мистер Мицуи поднял воротник блейзера, наконец, признав, что как отец он потерпел фиаско. Иначе бы он здесь не стоял. Он не смог подготовить Генри к жизни, которая была лишена радостей, привычных ему с детства, он не мог получить от нее все, что хотел, и не все в ней оказалось возможно. Жизнь не изобиловала ни исполненными желаниями, ни замечательными приключениями, ни волевыми победами над обстоятельствами. По улице, где сейчас стоял мистер Мицуи, шли люди, в их толпе мистер Мицуи мог видеть и тех, кто к концу рабочего дня вряд ли станет мэром Нью-Йорка или Торговым Представителем Года, или объявит о помолвке, сыграет свадьбу, родит ребенка. Настоящая жизнь – у того, кто не погиб от рук террориста, не умер от перенапряжения, участвуя в международных состязаниях по бегу на длинные дистанции, не был задушен или не умер от менингита. Настоящая жизнь – это несчастные случаи, которые так и не произошли, те, о которых не пишут в газетах. А еще это двери, которые почему-то не открывают.

Тут он услышал, как с той стороны повернулась ручка замка.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Омаге или Хаверхилле, в Ланкастере или Ранкорне, в Ньюбридже или Эксмуте, в Хирфорде или Дарлинтоне Хейзл Бернс сидит, скрестив ноги, на кровати, в пальто, вокруг валяются кучи раскрытых смятых газет. Она говорит по мобильному телефону. Она объясняет:

– Дублин находится не в Англии, нет. Нет, это не Дублин, а Белфаст. Это долгая история.

Или:

– Да, в Англиканской церкви есть священники женского пола, нет, Маастрихтский договор этого не изменит.

Или:

– Панджаби, гуджарати, бенгали, хинди, урду и валлийский.

Она ведь преподаватель института заочного обучения и уже научилась разговаривать со студентами особенным голосом. Она старается вести себя так, чтобы у студентов сложился образ немолодой, строгой дамы в очках, и единственное, что отвлекает ее от работы, – неизменный утренний ритуал собирания в пучок своих длинных седеющих волос. Не желая показаться слишком властной, она добавляет к своему голосу теплые кошачьи нотки, чтобы он звучал, как голос библиотекарши или как голос старомодной девы, синего чулка. Ей приходит в голову, что раз уж она так много времени проводит у телефона, может, ей удастся вернуть то ощущение безграничной радости долгих разговоров со Спенсером. Им было по пятнадцать лет, и было это в бесконечном золотом веке ранней юности. Сейчас ей двадцать три, а она уже знакома с ностальгией. Некоторые события она может вспомнить так отчетливо и явно, как если бы они случились сегодня. Почти во всех воспоминаниях она видит родителей.

Ее отец, хоть его и выбрали Лучшим торговым представителем 1993 года, пребывает в весьма затруднительном положении: на него заведено уголовное дело по факту мошенничества. Его обвиняют в том, что он якобы дает взятки итальянскому правительству, или занимается экспортом препаратов, усиливающих сексуальное влечение, или продает куриные супы в пакетиках, где больше соли, чем мяса. Он утверждает, что невиновен, говорит, что этим занимаются все, но Хейзл, как и тысячи чужих ему людей, полагает, что говорит он не по делу. Мать, наконец, поняла, что брак – вовсе не членство в спортивной команде, не единство противоположностей и не два народа с одной столицей. И уж, конечно, не удостоверение личности, а просто сущий ад на земле. Вот что это такое.

Хейзл иногда с грустью вспоминает аварию и мать, которая держалась прекрасно. Жаль, что сама она тогда была еще слишком мала, чтобы это оценить. Сейчас, став старше, она знает, что не забудет об этом никогда.

Звонит телефон, еще кто-то желает чему-нибудь научиться на безопасном расстоянии.

– Щеверица отличается коричневым, почти бурым оперением. А вот краснобокая синехвостка – она рыжая.

Или:

– Да, несомненно, только переговоры могут положить конец восьмисотлетней истории противостояния.

Или:

– Его производят из касторовых семян, и он широко применялся спецслужбами Болгарии.

Но если бы кто-нибудь попросил ее ответить на простой вопрос, начала ли она жить своей собственной жизнью, она не нашла бы ответа. Для того, чтобы избежать чреватого проблемами столкновения с жизнью, у нее есть мобильный телефон, возможность жить там, где она захочет, и переезжать с места на место. У нее достаточно денег, чтобы оплачивать учебники и почтовые услуги по доставке ее собственных рефератов и диссертаций по естествознанию, точным наукам, по английской литературе, по океанологии или по физиологии.

Опыт работы научным консультантом в кино помогает ей в поездках по стране, она собирает знания, свято веря, что чем больше знаний о жизни она соберет, тем больше окажется защищена от самой жизни. Каждый день она читает «Таймс», «Телеграф», «Сан» и «Миррор». Иногда пролистывает такие журналы, как «Форин Эфферз», «Прайвит Ай» или «Стрэнд Мэгэзин». Располагая достаточным временем для чтения, она иногда интересуется заграничными новостями, а для этого выбирает «ан-Нахар», или «Коррьере делла Сера», или самую зловещую газету в мире – «Нойе Зюрхер Цайтунг». Чтение газет, как ей кажется, расширяет ее горизонты, дает возможность познать жизнь во всем ее многообразии – такой, какой она предстает перед читателем в данный момент. Хейзл цепляется за этот момент жизни, пытаясь поймать его на пути в прошлое, и, даже если не получается, она все равно не сдается и пытается понять, что означает «жить полной жизнью».

Она надеется, что чем больше будет знать, тем меньше вероятность, что она будет бояться жизни, как ее мать. Но сколько нужно знать, чтобы отличить настоящий страх от ненастоящего? Она изучает птиц, деревья и цветы, королей и королев, надеясь, что знание вытеснит саму жизнь на задний план. Но так не бывает: жизнь все время норовит вылезти, и то тут, то там бесконечно попадается ей на глаза; или же она забывает все, что знала раньше, и тогда возвращается туда, откуда начала, – к птицам и деревьям.

Ей редко попадаются способные студенты – в основном это спортсмены из Азии, Африки или Австралии, которые учатся лишь для того, чтобы получить вид на жительство. Или же скучающие детки богатых родителей со всего мира. Некоторые слишком серьезно относятся к обучению, но это ничего не меняет. Никакой опасности, подстерегающей других преподавателей, вынужденных общаться с живыми людьми, в ее работе нет. Потому что в заочном мире телефонов и компьютеров есть только «кто-то» и «где-то», или все разом, везде или нигде, да где угодно.

Когда Хейзл хочет связаться с настоящей жизнью, она звонит Спенсеру. По старой привычке, она любит пользоваться телефонными карточками, и от ее коллекции ворованных карточек осталось всего пять штук. Она спрашивает Спенсера, что же ей теперь делать.

– В каком смысле?

– У меня заканчиваются телефонные карточки.

– Укради еще немного.

– Воровать нехорошо.

– Тогда приезжай в Лондон, – советует он. – Здесь деньги из воздуха делают.

– Хочешь, встретимся?

– Это же Лондон, – говорит Спенсер. Хейзл думает, он не расслышал, что она сказала. – Здесь все возможно.

Может, и так. Может, не все лондонцы похожи на тех, с которыми она работала в кинокомпании. Может, в Лондоне действительно можно жить и при этом не быть идиотом. Может, там у нее будут более серьезные отношения с мужчинами, а не эти мимолетные романчики с парнями, на которых она даже не может рассчитывать при покупке противозачаточных средств. Презервативы она покупает сама. Лондон так близко, а заочное преподавание подразумевает полное удаление от настоящей жизни. Хейзл все больше поддается искушению уехать путешествовать, без всякой цели, ради самого путешествия. Она уже видит себя за границей, в бедных и опасных странах, рассчитывая научиться чему-нибудь у чужого горя. Или представляет себя где-то в Европе, сейчас все стали европейцами, а Европа теперь наш общий дом. И все-таки ей удается не поддаваться распространенному мнению: жизнь за границей – более настоящая, чем дома. Просто все, что здесь происходит, не так бросается в глаза, а то, что не бросается в глаза, труднее не замечать.

Она сидит на кровати, днем, в пальто, в комнате тепло. Раскладывает последние пять карточек на одеяле в яркую шотландскую клетку. Звонит телефон, и она думает, что пора бы уже снять пальто.

– Какой смысл в жизни, если ты не можешь получить от нее то, что хочешь?

Пришла очередь Генри, это далеко не первый его удар, и Генри казалось, что он уже давно сбился со счета. Ему стало интересно, возможно ли вообще загнать красный шар в лузу. Оба дуэлянта знали, что по закону средних чисел красный шар уже должен быть в лузе., поэтому единственный знак, который послал им бог Хейзл, – то, что никакого знака они, по всей видимости, уже не дождутся. Другого объяснения происходящему они не находили.