Д. Томас - Белый отель

Соня очень горевала из-за того, что не смогла взять с собой виолончель отца, — единственное утешение в черные дни после его ареста. Лиза не могла смотреть ей в глаза. Она хотела как-то выразить сочувствие, попросить прощения, но не находила слов.

Они шли две минуты, останавливались на пять. Мимо уже тянулась стена еврейского кладбища; солнце нещадно пекло. Лиза задыхалась в своей изъеденной молью шубе, но боялась, что если снимет, утащат и ее. Но Коле разрешила стянуть пальто, с условием, что он его не выпустит из рук; она обещала дать ему воды, когда устроятся в поезде. Пакгауз расположен совсем рядом с кладбищем, так что уже недалеко. Наверняка толпа вот-вот сдвинется с места? Как все-таки плохо власти все организовали!

И действительно, они немного прошли вперед. Там виднелась ограда из колючей проволоки, немецкие солдаты и местные полицейские, выстроившиеся по обе стороны улицы. Как на любых вокзалах, стоял ужасающий шум, царила неразбериха: кроме тех, кого отправляли, здесь скопилось множество русских и украинцев, которые пришли проводить родственников, друзей, соседей, либо помочь дойти инвалидам, донести багаж. Одни пытались пробиться сквозь толпу, чтобы вернуться, другие так же настойчиво рвались вперед, желая убедиться, что родные благополучно устроились в вагоне. Лиза даже видела, как прощались мужья и жены: неудивительно, что все так затянулось.

Изнемогающий Коля тяжело, по-стариковски вздохнул; Лиза взъерошила мальчику волосы. Скоро она не сможет так делать, ростом он уже с нее, и продолжает расти не по дням, а по часам. Соня передала, что сейчас подгонят с запасного пути пустой состав: только что отправился в путь переполненный поезд. Говорят, его набили людьми так плотно, что они стояли в проходах, не в силах шевельнуться. Предстоит немыслимо тяжелый переезд.

Им пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить телегу. Возница неистово размахивал кнутом. Доставив чужой скарб к барьеру, он отправлялся за новой партией. Сквозь открывшийся впереди проход, было видно, как все пожитки сваливают слева в одну огромную кучу. Наверное, Соня права: багаж отправят отдельно, в другом поезде, а когда они приедут, вещи распределят поровну. Или они прикрепили к каждому чемодану бирку с данными владельца? Лизу все это уже не волновало, но многие запаниковали, стали лихорадочно отрывать клочки бумаги, привязывать их к чемоданам, чтобы как-то пометить свою собственность.

Поздно: неожиданно за колючей проволокой образовалось свободное пространство, и под напором толпы они ринулись вперед. Трудной работой по быстрой и эффективной укладке багажа руководил высокий, видный казак с окладистой черной бородой. Нельзя было не восхититься его внешностью, спокойной силой и властью, исходившей от него; невозможно не посочувствовать солдатам и полиции, которым приходилось сдерживать разгоряченную недовольную толпу. Лизу и Колю наконец-то пропустили за ограждение. Но никакого поезда они не увидели. Те же толпы застывших в ожидании людей, только место изменилось; и все же сознание, что конец пути совсем близко, прибавило немного бодрости. Как в очереди за билетами в кино, когда после долгого ожидания снаружи, наконец оказываешься в переполненном фойе. Словно чтобы усилить аналогию, у людей стали собирать «теплую одежду». К Лизе подошел солдат и деликатно снял с нее шубу, а потом забрал пальто у Коли.

Никто не проявлял такой вежливости с тех пор, как она перестала выступать.

Лизу пробрала дрожь. Не из-за холода, даже без шубы она страдала от духоты. Где-то рядом время от времени глухо стучал пулемет. Наверное, беспокоиться не из-за чего, но звуки вселяли тревогу. Людей вокруг тоже понемногу охватывал страх; чтобы заглушить панику, они сосредоточились на тривиальных вещах. Соня, к примеру, старательно подкрашивала губы. Конечно, там не расстреливают людей (скажем тех, кто не выполнил приказ о депортации и попал в облаву). Детский плач странным образом действовал успокаивающе: такой привычный, возвращающий в нормальную жизнь элемент повседневности. Сегодня ясный день, звуки доносятся издалека, откуда-то с полигона, или даже с линии фронта. Лиза обняла за плечи Колю, спросила, не хочет ли он пить. Мальчик выглядел совсем нездоровым и бледным. Он молча кивнул.

Она развернула пакет, дала ему стакан и бутылку с водой. Потом поделилась с Соней картошкой и луком, и получила взамен немного черствого хлеба и два кусочка сыра. Другие тоже, присев на свои пожитки, неторопливо ели. Две разных сцены слились в одну: усиливающаяся тревога, даже паника, и тут же — пикник на природе. Над головой низко кружил самолет; через короткие интервалы звучали пулеметные очереди, но люди то ли не слышали, то ли решили забыть обо всем, пока ели.

Солдаты пропускали их небольшими группами. Они отсчитывали определенное количество голов, отправляли вперед, ждали, потом процедура повторялась. Лиза попыталась проглотить кусочек сыра, но во рту пересохло. Ее рассудок наконец принял то, что она осознала сразу, как только оказалась за колючей проволокой — их сейчас всех убьют. Она вскочила на ноги с энергией двадцатилетней, заставила встать Колю и вместе с мальчиком кинулась к заграждению. Многие до сих пор пытались выбраться, а толпа по-прежнему напирала. Лиза, крепко сжав руку Коли, пробилась к высокому казаку, раздававшему приказы. «Извините, я не еврейка», — задыхаясь, произнесла она.

Он потребовал удостоверение личности. Она порылась в сумке и, к своему счастью, нашла просроченный документ, который ей выдали по прибытии в СССР. Там значились ее прежняя фамилия и национальность — украинка. Казак сказал, что она может идти. «А он?» — Лиза указала на мальчика.

«Он мой сын. Он тоже украинец!»

Но он требовал документы, а когда она стала уверять, что потеряла их, выхватил сумку и нашел продуктовую карточку. «Беренштейн! Еврейчик! А ну, назад!» Он толкнул Колю, и мальчик затерялся в гуще людей. Лиза кинулась за ним, но казак рукой преградил путь. «Ты не жидовка, тебе туда не надо». «Но я должна!» — она задыхалась. — «Пожалуйста!» Казак помотал головой. «Только жиды».

«Я тоже жидовка!» — она старалась протиснуться мимо него. — «Правда! Мой отец был жидом. Я говорю правду!» Он угрюмо улыбался, и не убирал руку.

«Майим раббим ло юкхелу лекхаббот эт-ха-ахава у-нехарот ло йиштефуха!» — прокричала она. Он презрительно пожал плечами, опустил руку, кивнул. Она увидела белое лицо сына, бросилась к нему, расталкивая людей. Он обхватил ее руками, прижался. «Что с нами будет, мама?»

«Я не знаю, милый». Она обняла его и покачивала, стараясь успокоить. Здоровенный солдат из местных ополченцев подошел к девушке, стоявшей рядом: «Дашь мне, и я тебя выпущу». На ее лице застыло бессмысленное выражение. Солдат немного постоял, потом зашагал прочь. Лиза догнала его, схватила за рукав. «Я слышала, что вы сказали той девушке. Я согласна. Я все сделаю. Только выпустите меня и сына». Тот молча посмотрел на сумасшедшую старуху и отвернулся.

Их вместе с другими направили дальше, толкая с разных сторон, чтобы выстроить в цепь. Коля спросил, посадят ли их сейчас на поезд. Она собралась с духом. Да, наверное, ответила она мальчику спокойно, вообще, бояться не надо, она будет рядом. Их группу повели. Все сразу замолчали. Они молча шли под конвоем немцев. Впереди ждали солдаты с собаками.

Они оказались в узком проходе между двумя шеренгами. Солдаты закатали рукава, у каждого в руке зажата резиновая дубинка или палка. На их головы, плечи, спины со всех сторон посыпались удары. Кровь залила ей рот, но она совсем ничего не ощущала, потому что старалась защитить голову своего мальчика. Она содрогалась с каждым страшным ударом, обрушившимся на него, — один попал в пах, — но ее собственное тело стало почти нечувствительным к боли. Его дикие крики стали частью всеобщего стона, в который вплетались счастливый смех и выкрики солдат, лай овчарок, но для нее голос мальчика заглушал все остальные звуки, даже ее саму. Он начал падать; она схватила его за руки и удержала. Им пришлось бежать прямо по телам упавших, которых затравили собаками. «Schnell, schnell!» — хохотали солдаты.

Их согнали на площадке, со всех сторон окруженной военными, заросшем травой клочке земли, на котором всюду валялась одежда. Украинцы-полицейские хватали людей, били, кричали: «Снять все с себя! Быстро! Шнель!» Коля согнулся от боли и рыдал, но она негнущимися пальцами стала расстегивать ему пуговицы. «Скорее, милый! Делай, что они говорят». Она видела, что замешкавшихся избивают кулаками, дубинками, кастетами. Она стянула платье и белье, сняла туфли и чулки, одновременно помогая раздеться мальчику, потому что у него тряслись руки, он не мог справиться с пуговицами и шнурками ботинок. Полицейский стал бить ее дубинкой по плечам и спине, в панике у нее не получалось быстро расстегнуть корсет; в конце-концов, рассвирепев из-за тупости этой плоскогрудой старухи, он просто сорвал его.