Исаак Башевис-Зингер - Каббалист с Восточного Бродвея

— К чему мне эти деньги? Ни к чему.

— Отдайте их мне, — предложил ему Пелта Маннес, баснописец.

— А вам-то они зачем? Хорошо, давайте я куплю вам бисквитное печенье и кофе.

Бендит Пупко был, что называется, писатель-самородок. Он так и не выучился правильно строить фразу, не имел ни малейшего представления об орфографии, но что-то в нем было. Я часто заглядывал в его публикации. Композиционно они были совершенно беспомощны, и тем не менее на каждой странице я находил строчки, которые меня трогали.

Бендит описывал каких-то странных, полубезумных скряг, какие-то тяжбы, длившиеся так долго, что никто уже не помнил, когда и из-за чего они начались, и запутанные любовные отношения, из польских местечек перекочевавшие в многоквартирные дома Ист-Сайда в Нью-Йорке, а затем — в отели для стариков в Майами-Бич. Его абзацы занимали целые страницы. Он вклинивался с комментариями в диалоги собственных персонажей.

В Америке Пупко впервые услышал о Фрейде и с тех пор, объясняя поступки своих героев, все время прибегал к фрейдизму. Ему отчаянно требовался редактор, но Бендит даже знаки препинания не позволял никому исправлять.

Однажды, когда я возглавлял небольшой литературный журнал, он принес мне рассказ, начинавшийся так: «День был пасмурным, а небо — лояльным». Когда я спросил, что он имеет в виду под словом «лояльный», он с негодованием вперил в меня свой зрячий глаз и воскликнул: «Не морочьте мне голову всей этой книжной ерундой. Либо публикуйте, либо катитесь к черту».

Он схватил рукопись и захромал прочь.

Хотя Бендит прожил в Америке сорок лет, он знал по-английски два с половиной слова. Он ничего не читал, кроме идишских газет. Вместо «психология» он говорил «пискология». Один писатель в шутку предложил составить словарь ошибок Пупко. Но порой Бендит рассуждал, как настоящий мудрец. Я знал, что он живет где-то в Браунсвилле и что у него нет детей.

Кто-то рассказал мне, что у жены Бендита Пупко густая борода — когда-то она была черной, теперь поседела. Бендит никогда и нигде не появлялся с женой. Никто не знал, почему она не бреется.

Я уже давно отказался от тщетных попыток что-либо объяснить. Один комик из идишского театра, известный своими солеными остротами, вдруг обратился к Богу, отрастил пейсы и поселился в Иерусалиме, в Меа Шаарим, где живут самые ревностные иудеи. А правоверный раввин, наоборот, развелся с женой, бросил свою синагогу и стал коммунистом. Две преподавательницы иврита оставили своих мужей и начали жить друг с другом в лесбийском браке. Наверное, и богатство Пупко перестало бы нас волновать, если бы он сам постоянно не напоминал об этом. Каждый день он рассказывал о своих последних финансовых достижениях. Он начал давать советы, как инвестировать сбережения.

Как-то он похвастался, что критик Габриэль Вейц пишет о нем книгу. Мы были поражены. Дело в том, что Вейц ругал писания Пупко при каждом удобном случае. Как он только его не обзывал — и невеждой, и доморощенным философом, и подтасовщиком фактов.

— Как это может быть? — спросили мы.

Бендит Пупко моргнул своим слепым глазом и хитро улыбнулся.

— Надо смазать колеса, и телега поедет. — Потом он процитировал Талмуд: — Деньги могут сделать чистым и незаконнорожденного. — Пупко рассказал нам все без утайки: — Все эти литературные шишки недорого стоят. Я поговорил с Габриэлем Вейцем по-деловому: «Сколько ты хочешь, приятель?» И критик назвал цену — пять тысяч долларов.

Мы были шокированы. У Габриэля Вейца была репутация серьезного писателя. Мы решили, что Бендит Пупко блефует, но вскоре вышел журнал с эссе Габриэля Вейца о Бендите Пупко, анонсированным как фрагмент большой работы. Габриэль Вейц называл Пупко признанным классиком и гением. Он не жалел красноречия, рассуждая о выдающейся роли Пупко в развитии идишской литературы. Бендит Пупко не солгал — он в самом деле купил Габриэля Вейца за пять тысяч долларов.

Я спросил Пупко:

— Какой смысл оплачивать такие вещи? Чего стоит подобная слава?

Пупко ответил так:

— Без денег ничего не делается. Если у вас есть жена, нужно ее содержать, иначе она с вами разведется. Если у вас есть любовница, приходится водить ее в ресторан, оплачивать гостиницу и заваливать ее подарками. Ваши собственные дети от вас отвернутся, если вы перестанете их обеспечивать. За все нужно платить. Почему же слава должна быть исключением? — Потом он добавил: — Вы тоже однажды напишете обо мне что-нибудь хвалебное.

Эти слова возмутили меня до глубины души, и я сказал:

— Я с уважением отношусь к вашей литературной деятельности, но ни за какие деньги не буду о вас писать.

Он рассмеялся и тут же посерьезнел.

— Даже за десять тысяч долларов?

— Даже за десять миллионов.

Кто-то из сидящих за столом сказал:

— Бендит, ты сам себе все портишь. Рано или поздно он и так бы о тебе написал.

— Возможно, — сказал я, — но теперь это исключено.

Бендит Пупко кивнул.

— Однако, если бы вы знали, что благоприятный отзыв обо мне обеспечит вас на всю оставшуюся жизнь и вместо того, чтобы кропать бесконечные статьи, можно будет припеваючи жить где-нибудь в Калифорнии, вы, наверное, не торопились бы с ответом. Да и вообще, разве это такой уж грех — сказать, что у Бендита Пупко есть талант?

— Это не грех, и у вас действительно есть талант, но так как вы начали подкупать критиков, я не напишу о вас ни строчки.

— А если бы к вашему виску приставили пистолет, вы бы согласились?

— Пожалуй, — отозвался я в нашей застольно-шутливой манере. — Умирать из-за этого уж совсем глупо.

— Ладно. Ешьте свой пудинг. Между прочим, я пока еще не предлагаю вам десять тысяч. Вы обойдетесь мне гораздо дешевле.

И он расхохотался, показав свои зубы, кривые и черные, как ржавые гвозди.

Прошло около года. Однажды я зашел в кафетерий и сел за наш стол. Мы принялись обсуждать поэму нашего коллеги, недавно опубликованную в журнале. Один из нас сказал, что она гениальна, другой — что в ней нет ничего, кроме пустых фраз. Мы спорили до тех пор, пока баснописец вдруг не сказал:

— Вы слышали о Бендите Пупко?

— А что с ним?

— У него рак.

— Стало быть, конец его богатству, — заметил кто-то.

Мы продолжали есть рисовый пудинг и пить кофе, но вопрос о том, является ли поэма шедевром или ничего не стоящей поделкой, потерял свою остроту. Кто-то сказал:

— Мы уходим, а молодые не появляются. Через двадцать лет о нас уж никто и не вспомнит.

— А если вспомнит, нам что — от этого легче будет?

Посидев еще немного, я отправился домой, в свою холостяцкую квартиру. Мой письменный стол был завален статьями, рассказами и неоконченными романами. На всем лежал слой пыли. Раз в неделю ко мне приходила убираться домработница-негритянка, но я запретил ей дотрагиваться до моих бумаг. Кроме всего прочего, она была старая и полупарализованная. Я неоднократно платил ей за день работы и отсылал домой, потому что видел, что она еле дышит. Я всерьез опасался, что она свалится без чувств в моей квартире.

Я лежал на диване и читал письмо, которое, судя по дате, пришло два года назад. Я нашел его во внутреннем кармане пиджака. Разобрать адрес отправителя было уже невозможно. Вдруг я услышал стук в дверь. Я открыл дверь и обмер: на пороге стояла бородатая женщина в поношенном черном платье, мужских туфлях и шляпе. Она опиралась на палку. Я сразу догадался, кто это. Мне совсем не хотелось, чтобы мои любопытные соседи ее видели.

— Заходите, госпожа Пупко, — сказал я.

Она бросила на меня удивленный взгляд. Первой в моей квартире оказалась ее палка.

— У вас лифт не работает, — сообщила она низким мужским голосом. Мне пришлось пешком подниматься на пятый этаж.

— Извините, это старый дом. Садитесь, пожалуйста.

— Можно закурить?

— Конечно.

Она зажгла сигару. Может, это мужчина, подумал я. Но у нее был большой бюст. Или андрогин?

— Мой муж очень болен, — сказала она.

— Да, я слышал. Это ужасно.

— Вы виноваты в его болезни, — сказала она резким тоном.

Я вздрогнул.

— Как вы можете такое говорить?

— Могу. Вы как-то сказали ему, что не будете о нем писать ни за какие деньги. Для вас это были просто слова, повод покрасоваться. Но есть такая пословица: «Удар забывается, а слово — никогда». Вы оскорбили его этими словами. Намного больше, чем можете себе представить. Чем он это заслужил?

У моего мужа — большой талант. Габриэль Вейц написал, что он гений. Бендит вас очень уважает. Когда вы сказали, что ни за что о нем не напишете, он воспринял это очень болезненно. Вы нанесли ему ужасную рану. Он в тот день вернулся домой бледный как полотно. Я спросила его, что случилось, и сначала он не хотел ничего рассказывать, но я все-таки вытянула из него правду. Можете мне не верить, но с этого дня он уже никогда не был прежним. Несмотря на все свои болячки, он всегда был жизнерадостным человеком. Он планировал дела на много лет вперед. Но после этого случая он не написал ни строчки. У него начались желудочные колики.