Су Тун - Последний император

Я — Царь Канатоходцев!

Я — птица!

Сянсянь слыл средоточием не знающего печали и забот веселья. И хотя на народ той зимой обрушивались, одно за другим, и нескончаемые тяготы войны, и природные бедствия, жители Сянсянь, погрязшие в разврате, по-прежнему искали увеселений. Однажды я стал свидетелем того, как один пьяный бросался, как безумный, за каждой женщиной, проходившей по кварталу красных фонарей, а несколько сынков богачей, окружив собаку, воткнули ей в зад ракету и подожгли длинный фитиль. Когда ракета взорвалась, обезумевшая собака стала носиться вокруг с бешеным лаем, и люди в страхе бросались от нее врассыпную. Просто в голове не укладывалось, как можно так обращаться с безобидным псом, какое в этом может быть развлечение.

У «Чарующего Феникса» по-прежнему было полно людей и экипажей. Я не раз задирал голову, глядя на неясные фигуры в окнах, подсвеченных фонарями, и слушая доносившиеся изнутри звуки флейты и шэна, переливы голосов незнакомых женщин, а также грубый, раскатистый смех клиентов борделя. Хуэйфэй к тому времени в «Чарующем Фениксе» уже не оказалось. Фонарь с именем «Чистая Девятая Сестра из Пиньчжоу» убрали, и его место перед входом заняли фонари с именами «Девица Ли из Тачжоу» и «Девица Чжан из Цисянь». Я прохаживался перед борделем, когда вышедший на улицу служитель снял один из фонарей и скользнул по мне взглядом:

— У девицы Ли гость, а вот девица Чжан свободна. Не желает ли благородный господин подняться и познакомиться?

— Я не благородный господин. Я — Царь Канатоходцев.

— Цирковой артист? — Служитель окинул мою одежду оценивающим взглядом. — Ну и что, что цирковой артист, были бы деньги, — хихикнул он. — В наши дни нет ничего более стоящего, чем заплатить за хорошо проведенное время. Как знать, ведь можно упасть с каната и разбиться насмерть, а если разобьешься, будет уже не до веселья.

— Я — Царь Канатоходцев и не разобьюсь никогда. — Подойдя к нему, я спросил, не знает ли он, куда делась Хуэйфэй. — Я заплачу, если скажешь, куда уехала Девятая Сестра, — пообещал я.

— Девятая Сестра уехала в столицу, на большие деньги. Все говорят, что делать такие вещи, как она, больше не умеет никто. Эта штучка, да будет тебе известно, владеет тайными приемами, известными лишь во дворце, она когда-то служила государю. С хозяйкой заведения что-то не поделила, устроила скандал и уехала, — шепнул он мне на ухо. Вдруг ему что-то пришло в голову, и он уставился на меня широко открытыми глазами. — А ты вообще кто такой? Крутишься здесь все время, Девятую Сестру, что ли, поджидаешь?

Не зная, что сказать, я наобум ляпнул:

— Я — ее мужчина.

Служитель переменился в лице: сначала на нем отразилось изумление, потом любопытство, изо рта вырвался какой-то смешной шипящий звук, и он даже уронил на землю фонарь.

— Мама дорогая! — вдруг возопил он. — Вы — свергнутый государь Дуаньбай! Ищете в «Чарующем Фениксе» Чистую Девятую Сестру, отвергнутую наложницу, верно? — Он с восторгом схватил меня за рукав и чуть ли не бегом потянул в бордель, приговаривая на ходу. — Поднимайтесь наверх, выпейте чашку чая, не возьму за это ни медяка. Кто бы мог подумать, что именно я первым разгляжу ваше царское обличье?

В это время мой рукав у него в руке порвался. От сделанного служителем открытия меня охватили паника и страх. Вырвавшись из его цепкой хватки, я бросился бежать по улице. Слышно было, как этот находчивый и смышленый тип кричит от входа в «Чарующий Феникс»:

— Вернись, император Се, я найду тебе Девятую Сестру и ничего за это не возьму! — Махнув ему тем, что осталось от рукава, я крикнул в ответ так же громко и возбужденно:

— Нет, не надо искать, оставь ее. Никогда даже не пытайся это делать!

Это был настоящий крик души. Моя прекрасная, но несчастная Хуэйфэй, она тоже стала свободно парящей белой птицей, но другой. Теперь мы будем летать под одними небесами, чтобы при встречах и расставаниях лишь торопливо махнуть друг другу рукой, и все это лишь еще одно подтверждение нашего преклонения перед птицами и мечты стать ими.

Мы достигли одной цели, но разными путями.

Новость о том, что служитель из «Чарующего Феникса» приоткрыл закулисную историю бродячего цирка Царя Канатоходцев, взбудоражила весь город. На следующий день родовой храм семьи Дун, где мы остановились, окружили местные жители. Перед воротами в храм в две шеренги выстроились уездные чиновники при всем параде, терпеливо ожидая, когда мы выйдем. К ним присоединился уездный правитель Ду Бичэн.

Малышку Юйсо так напугал шум и гам толпы на улице, что она забилась в угол и отказывалась выходить. Поэтому Яньлану пришлось взять ее на руки. В то утро я еще как следует не проснулся и, оказавшись перед стоящей на коленях толпой и услышав, как кто-то громко выкрикнул здравицу «Десять тысяч лет жизни!», просто не знал, что делать. Уездный правитель Ду, которому было уже за шестьдесят, тоже опустился на колени к моим ногам, и чувствовалось, что ему одновременно и стыдно, и любопытно, и страшно.

— Прошу простить уездного чиновника за то, что он, имея глаза, не видит, что не смог распознать пурпурную царскую ауру государя Се. — С этими словами Ду коснулся лбом каменных ступеней. — Прошу государя Се почтить мое скромное жилище своим присутствием.

— Я — не государь Се. Разве ты не слышал, что я давно уже низведен до простолюдина?

— Возможно, сегодня повелителя Се и постигло такое несчастье, но он остается государем по рождению, и нам выпала огромная удача, что он остановился в нашем уезде. Об этой новости узнает все больше людей, и народ собирается сюда целыми толпами. Незначительный чиновник обеспокоен безопасностью повелителя Се и покорнейше просит покинуть сей храм поклонения предкам и проследовать в его недостойное жилище, дабы избежать притеснения от простолюдинов.

Перед тем, как отвергнуть это предложение уездного правителя, я для приличия выдержал паузу:

— В этом нет нужды. Теперь я лишь канатоходец, а кто будет что-то замышлять против канатоходца? Я не боюсь, когда меня окружает толпа зрителей. Для циркового артиста чем больше публики, тем лучше. И если столько жителей уезда Сянсянь пришло приветствовать меня, думаю, я буду выступать на канате лучше, чем когда-либо.

В тот день, словно по велению свыше, на выступлении Бродячего Цирка Царя Канатоходцев зрители, как муравьи, облепили на улице все свободное пространство. Эквилибристика на бревне в исполнении Яньлана и Юйсо вызывала один хор восхищенных возгласов за другим, а когда я встал на канате в позу журавля, послышался громогласный восторженный рев. В толпе то и дело раздавались то горький плач, то безумные выкрики: «Государь Се, государь Се, Царь Канатоходцев, Царь Канатоходцев!» Я понял, что завоевал признание как артист, и это было какое-то волшебное, невероятно трогательное чувство.

В ушах у меня раздавался еще один почти неслышный звук: это без устали щебетал слетевший ко мне с карниза крыши «Чарующего Феникса» чижик, издавая знакомый крик, который перекрывал шум толпы:

— Ван… ван… ван.

Начиная с выступления на улицах Сянсянь, слава моего Бродячего Цирка Царя Канатоходцев, впервые завоеванная в этом городе, постепенно росла, и мы даже вошли в моду. Опубликованная впоследствии «Тайная история дворца Се» упоминает, что тысячи людей высыпали на улицы, чтобы посмотреть на блестящее мастерство артистов. Автор этого сочинения, писавший под именем «Ученый Насмешник из Дуньяна», считал успех Бродячего Цирка Царя Канатоходцев неожиданным и случайным: «В последние годы царства Се государство претерпевало упадок, народ роптал, многие ремесла пришли в запустение. В области развлечений и театра процветал лишь Бродячий Цирк Царя Канатоходцев, но не потому, что артисты обладали талантом от природы, а потому что Царем Канатоходцев был свергнутый монарх, и большие толпы любопытных собирались, в основном, не на представление, а чтобы поглазеть на этого человека, чтобы своими глазами увидеть когда-то могущественного правителя, низведенного до циркового артиста. Кому не хочется своими глазами увидеть необычного человека и редкое событие в истории?»

Возможно, данное суждение в «Тайной истории дворца Се» и верно, но я убежден, что никто не знает всех подробностей второй половины моей жизни и никому не дано понять, что на самом деле происходило со мной в тот период времени, — ни «Ученому Насмешнику из Дуньяна», ни любому другому праздному литератору.

К весне следующего года наша труппа расширилась, в ней было уже восемнадцать артистов с двадцатью отдельными номерами, и такого еще не знала история царства Се. Где бы мы ни выступали, после нас оставалась атмосфера какой-то исступленной радости, словно наступали последние дни. Народ валом валил на наши представления: мужчины и женщины, старики и молодежь — всем хотелось проверить странные слухи о том, что я стал цирковым артистом, и увидеть все своими глазами. Я понимал, что они вопили и прыгали потому, что стояли на краю гибели, а я приносил им немного радости, вдыхал хоть какую-то жизнь в города и деревни, над которыми нависли грозные тучи природных бедствий и сотворенных человеком напастей. Невыносимым же для меня было то, что люди падали ниц перед свергнутым монархом. Когда народ бурно приветствовал меня как правителя Се, я не без горечи думал о том, надежды скольких людей, взор которым затмевал царский венец Черной Пантеры, впоследствии оказывались обмануты. Носившему когда-то этот венец удалось избежать этой старой ловушки, но народ, живший за стенами дворца, по-прежнему оставался в плену его очарования. Став одним из тех, против кого была направлена эта грандиозная мистификация, я избавился от нее, но указать этим простым и недалеким людям на их заблуждение мне так и не удалось.