Евгений Коротких - Черный театр лилипутов

Вечером Горе собрал чемодан. Витюшка был в ресторане, когда он зашел попрощаться.

— Уезжаешь? — спросил я.

— Поеду в Отрадное, — мрачно сказал Петя, который после смерти Закулисного долго собирался с мыслями и почти ни с кем не разговаривал.

Мы закурили, каждый думая о своем и об одном и том же.

— Беги отсюда, — сказал Горе, вставая. — Иначе пропадешь. Витюшке привет передавай, хоть я его и презираю… — и, чуть помолчав, добавил: — К Женьку хотел зайти попрощаться, но… — дверь внезапно распахнулась, и с криком, визгом, весь в слезах, со сморщенным, старческим личиком влетел Пухарчук.

— Петякантроп! — закричал он, бросаясь ему на грудь. — А я?! Кто теперь за меня заступится?!

Он вцепился в него и бился своей непропорционально большой головой в грудь.

— А я?! — верещал Женек. — Петякантроп, а я?! Горе еле оторвал его от груди и бросился бежать по коридору, не оглядываясь, прижимая огромные ручищи к глазам.

— А я?! — верещал Пухарчук пронзительным голоском, бросаясь за ним. — А как же я?!

Всю ночь маленькое толстенькое тельце Женька содрогалось от рыданий.

— Женек, ну не надо… — умолял я его.

Как глупо. Чего не надо?… когда петлю затягивают на шее.

Теперь Ирке приходилось и сидеть на кассе, и играть в «черном». Видов был вынужден носить Женька на руках. Ему это было невероятно трудно, не под силу. После каждого представления он выдыхался и обзывал Пухарчука последними словами.

Женек совсем завял. Петякантроп, его любимый Петякантроп, который все годы обещал его расплющить, ныл и жаловался… его не было рядом. Заступиться было некому.

Пухарчук выплакал все слезы, забывал текст во время представления и срывал спектакль за спектаклем. Ирка отвешивала ему затрещины и не могла дождаться приезда девочки. Она уже получила две телеграммы и теперь махала ими перед Женьком и торжествующе кричала:

— Женечек, скоро девочка приедет, маленькая такая лилипуточка, и ты увидишь, каким должен быть настоящий лилипут, — и тут же срывалась на пронзительный крик: — И уж не таким плешивым чудовищем, как ты!

Прошло две недели после отъезда Горе. Видов зверствовал на сцене и лупил Женька за все на свете. Левшин, по настроению, заступался за Пухарчука, но получал от Ирки по голове и надолго замолкал.

Женек продолжал срывать спектакли. Он уже не слышал, когда к нему кто-нибудь обращался, а все плакал и плакал, вспоминая Петю.

В тот вечер я зашел к Женьку позже обычного. У него было непривычно прибрано. На столе — ни пирожков, ни бутербродов, пачка чая стояла не распакованная, постель заправлена, чего в жизни никогда не бывало. Еще на столе лежала подзорная труба и миниатюрный ножичек-брелок, который у него все время выпрашивал Петя. Женек сидел на кровати, его маленькое личико было сморщено от набежавших морщинок, маленький носик был красный от слез. Чемодан, набитый всякими безделушками, стоял рядом с ним.

— Ты куда собрался? — спросил я как можно веселее,

— А-а, — слабо улыбнулся Пухарчук, — это ты, паренек… Евгеша, — тоненько заплакал он, — передай этот брелок Пете, он ему очень нравился… а это, — поднял Женек подзорную трубу, — я дарю тебе… а водяной пистолет мы так и не купили. Я так мечтал о нем, мы с тобой и в войну не поиграли…

— Ты чего, парень? — обнял я его. — Тоже уезжать собрался?

— Ага, — кивнул как-то неопределенно Женек, еще больше морщась, и по этим морщинкам, как по желобкам, одна за другой катились маленькие сверкающие слезинки.

— Куда ты? — еле выговорил я. — Женек, а я? Куда же ты…

— Тебе, Евгеша, туда не надо, — ответил он так тихо, что я ничего не услышал.

— Я тоже уйду, — прошептал я. — Больше не могу здесь.

— Какие все злые, — затрясся Женек, закрывая маленькими ладошками личико. — Почему меня так все ненавидят? За что? В чем я виноват?

Мне нечего было ответить Женьку. Таких друзей, как я, надо живьем сдавать в анатомический музей.

— Евгеша, — попросил меня Женек. — Ты никому не говори, что я собрался уезжать.

— Да куда же ты на ночь?

— А я рано утром, — внезапно засияли глазки Женька. — Еще не решил, правда, но уеду обязательно… туда, где меня уже никто и никогда не обзовет, где нет злых людей. И еще я тебя попрошу, передай от меня Витюшке бабочку… она ему понравится…

Он протянул мне свою любимую огромную бабочку в горошек.

Какой же я был дурак, унося под мышкой подзорную трубу, бабочку и в кармане подарок для Пети. Мне еще хотелось спросить у него об операции, но, как всегда, не повернулся язык.

Женек закрыл за мной дверь, не раздумывая насыпал горсть таблеток в стакан, выпил и со счастливым личиком лег на неразобранную кровать.

— Да разве это бегемот?! — кричал Закулисный, бегая вокруг клетки. — А ну-ка, дай сюда буханку!

Он вонзил в хлеб иголки, одну за другой, и с размаху бросил буханку в раскрытую пасть Стелле.

— Ха-ха-ха! — засмеялись люди.

— Сожрал и не подавился! — веселились дети.

— Смотрите! — закричал Видов. — Как вон та обезьяна на нашего лилипута похожа.

— Она симпатичнее его в сто раз, — презрительно возразила Ирка.

— За что?! — закричал Пухарчук, бросаясь к бегемоту. — Что вы сделали?! Стелла же больше не вынырнет!

— А почему в зоопарке нет клетки с лилипутом? — ужаснулась Елена Дмитриевна.

— Да, да! — заволновались кругом. — Почему?

— Вот свободная клетка, — показала Ирка рукой. — Сажайте его туда!

Женька бросили в клетку.

— Теперь все — как и должно быть! — радостно потирали руки учителя и воспитатели. — Дети, быстрее, быстрее, бегите сюда! Это вам не какой-нибудь там бегемот или слон!

— Витюшка! — закричал Женек, хватаясь за прутья.

— Витюшка, выпусти меня отсюда!

Но Витюшке махали руками крошки, ему, как всегда, было некогда. Левшину надо было объять необъятное…

— Евгеша! — пытался разогнуть огромные прутья тоненькими ручками Пухарчук. — Ты ведь говорил, что ты мне друг, выпусти меня отсюда!

Но Евгеша стоял, смотрел и думал… Дешевый наблюдатель, и он не бросился на помощь.

Толпа ревела от восторга. В зоопарке появилось новое зрелище.

— Не надо… — стонал Женек. — Я ведь тоже человек!

Толпа бросала камни, Женек метался по клетке, его ширяли палками и кричали:

— Да разве это лилипут? Нас опять надули! Ах ты, чудовище, ты нам ответишь за все! Его надо отдать в цирк — отдрессировать.

— Дети! — захлебывались от восторга администраторы этого зрелища. — Хотите, он у нас сейчас полетит? Без всяких там веревочек, ниточек…

— Хотим! — раздался звериный рев.

— Петя! — из последних сил прохрипел Женек, про-тЯгивая окровавленные ручки к обезумевшей от жажды зрелища толпе. — Где ты? Петякантроп, спаси меня!

Горе прорывался сквозь толпу, но его подмяли и забили ногами.

— Спасите-е! — затрепыхалось маленькое тельце на лрутьях — и затихла жизнь в Человеке.

Мать увезла хоронить Женька в Находку. Ирка после всех разбирательств была в ярости. Витюшка погрузился в страшное оцепенение, лишь изредка вставая с постели, охая от боли в желудке.

Я до конца не мог поверить в случившееся. Все происходило как в страшном сне. Ирка пыталась напоить Левшина и затащить его в постель, но Витюшка, который плевать хотел на все на свете, плюнул ей в лицо.

— Кто следующий? — заплакал он.

Всю дорогу до Куралесинска Левшин думал о Женьке. Его смерть сломала начисто весь бесконечный Витюшкин оптимизм.

В Куралесинск я приехал только через год. Когда позвонил Левшину, родители, которые никогда не церемонились с теми, кто ему частенько звонил, вдруг спросили: — Простите, а кто это?!

Я представился. Мать зарыдала… Следующим за Женьком был Левшин. Я отказался в это поверить.

— Десятая палата, — сказала мне его мать.

На следующий день я пошел проведать Витюшку, наивно предполагая, что все окажется не так, что все это неправда. Я зашел в больницу и поднялся на второй этаж.

— Простите, — обратился я к дежурной сестре. — Где десятая палата? Виктор Левшин, может быть, знаете такого?

— А-а, Витюшка, — улыбнулась грустно женщина. — По коридору третья дверь.

— Извините, — еще раз обратился я к ней. — А это правда?

— Не знаю! — тут же оборвала она меня. — Проходите, не задерживайтесь!

Я подошел к палате. Сердце на мгновенье остановилось и, проклятое, чуть не разорвало грудь.

«Господи! Этого просто не может быть. Витюшке нет еще и тридцати…»

Я открыл дверь. В палате стояла всего одна кровать, на которой лежал незнакомый мне парень. Рядом с ним в белом халате сидел мужчина. Я растерянно поздоровался и вышел. Потом снова посмотрел на номер палаты.

— Простите, — вновь открыл я дверь, обращаясь к больному. — Вы не подскажете… мне сказали, что в десятой палате находится Виктор Левшин.