Денис Драгунский - Третий роман писателя Абрикосова

Но зато наутро он вышел к завтраку, как всегда выбритый и надушенный, в крахмальной рубашке и галстуке, и заново перемотанный ослепительный бинт на его пальце тоже смотрелся как изысканная деталь туалета, и он заставлял жену и сына почтительно покатываться от смеха, когда он со всевозможными рыбацкими прибаутками рассказывал о своих вчерашних похождениях и называл себя «ваш отважный гарпунщик» и «борец за сохранность рыболовного инвентаря» – имея в виду, что он не бросил эту удочку на произвол судьбы, а полез ее выручать. А перед самым уходом на службу пригласил сына к себе в кабинет, где вручил ему привезенный из Японии фотоаппарат «никон» – подарок по случаю успешного окончания девятого класса. Самый настоящий профессиональный «никон» – конечно, очень дорого, но совсем не жалко, потому что сына своего Ляхов твердо определил в фотокорреспонденты. У него уже была предварительная договоренность с завотделом фотоинформации ТАСС.

Разумеется, Абрикосов обрадовался, что Алена может издать целый сборник, да еще в экспресс-редакции – то есть буквально через полтора-два месяца. Но при этом он предостерег ее от излишней эйфории, заметив, что печататься лучше все-таки в журналах. Вот, она три всего стиха тиснула под хорошей обложкой, и пожалуйста – хоть и небольшой, но вполне определенный успех, перепечатки и даже интервью. А сборник – такие сборники тысячами, штабелями в магазинах пылятся, их и не замечает никто, они куда-то исчезают, будто растворяются.

– И что? – деловито спросила Алена.

– Не ошибиться бы нам, – задумчиво сказал он. – Или знаешь что? Давай Савельича попросим, чтоб он лучше твои вещи по журналам рассовал. Ну, не все, разумеется, хотя бы часть. А потом уж сборник соберем. Так все делают.

– Нет, – сказала Алена. – Неудобно. Сколько можно просить?

– Как бы нам не ошибиться… – повторил Абрикосов.

Но ошибся-то как раз он. Сразу после выхода ее сборника – он, кстати, назывался «Прямое дополнение», это Абрикосов придумал ему такое название – в «Литературке» появилась целая полоса, полемика между двумя критиками. Анатолий Терещенко назвал свою статью «Новые надежды», а Даниил Куракин – «Прежние разочарования». Кроме того, была врезка от редакции, где отдел критики анонимным жирным шрифтом призывал не портить молодого одаренного поэта наклеиванием ярлыков обоего рода. И еще начались телефонные звонки. Абрикосов знал, что в Москве много всяких клубов, студий и поэтических театров, но что их столько – даже он предположить не мог. Особенно же противно было, что все эти звонки начались в сентябре, а Алена довольно прилежно ходила в институт, потому что весной ей в деканате сделали сильнейший втык за плохую посещаемость, так что Абрикосову приходилось записывать звонки из всех этих, так сказать, учреждений и организаций. Как личный секретарь, честное слово! Иногда этих звонков набиралось чуть ли не до десяти в день – все просто жаждали увидеть и услышать Алену, то есть, пардон, Елену Радимцеву. Надо сказать, что Алена отнюдь не ошалела от такого успеха. Наоборот, Абрикосов даже удивлялся, как ловко она, оказывается, умеет ориентироваться: например, поп-студию «Оволс» (то есть «Слово» наоборот) нужно слать подальше, никому не нужны эти комнатные авангардисты, а вот вечер в Курчатовском институте – это серьезно, и вообще, Алена чаще отказывала, чем соглашалась, но звонки все равно продолжались.

Звонили не только по телефону, но и в прямо дверь – однажды в дверь позвонила довольно прилично говорящая по-русски девица – корреспондентка газеты «Кансан Уутисет». Оказывается, она жила в соседнем доме. Кто ей дал абрикосовский адрес, она не рассказала, сославшись на каких-то общих знакомых, но зато в Алениных стихах она усмотрела некую, хоть стой, хоть падай, праалтайскую поэзию – поскольку, как выяснилось, она уже знала, что Алена наполовину чувашка, наполовину эстонка, и объединяет тем самым в себе две великих ветви алтайского пранарода – тюркскую и финно-угорскую, и все это будет очень интересно финским любителям поэзии, поэтому сначала интервью, а там и книжка, у этой девицы много знакомых поэтов, а подстрочник с русского на финский сделает она сама, если, разумеется, будет получено принципиальное согласие автора…

Абрикосова больше всего раздражало, что Алена совершенно не смущается, а точно и скучновато отвечает на все вопросы, адресуясь даже не к самой журналистке, а к ее диктофону.

– Ваш друг? – полуспросила журналистка, улыбнувшись Абрикосову.

– Мой учитель, – как будто репетировала сто раз, ответила Алена. – Филолог, философ и прозаик. Общение с ним оказало решающее влияние на меня и мою работу. Все мои стихи посвящены ему. – И она, поджав губы, зло посмотрела на журналистку.

Журналистка слегка поклонилась Абрикосову:

– Вы воспитали гениальное дитя!

Когда она ушла, Абрикосов сказал:

– Следующий раз предупреждай, пожалуйста.

– Я же не знала, что она придет, ты что?

– Да, да, конечно, – покивал Абрикосов. – Но если вдруг узнаешь заранее, ты предупреди.

– А что такое? – Алена посмотрела на него.

– Ничего. Тебе что, трудно?

– Нетрудно, – вздохнула Алена.

– Вот и хорошо, – кивнул он, уселся за свой стол, зажег лампу и зашебуршал бумагами, всячески показывая, что он занят работой. Алена тихонько вышла из комнаты, повозилась на кухне, а потом умылась и почти что на цыпочках отправилась спать. А он работал до половины четвертого ночи. И чем чаще звонили Алене разные корреспонденты и редакторы, тем злей и настойчивей Абрикосов дописывал свой роман. Надо сказать, что последние месяца два Абрикосов немножко забросил свой роман, и объяснял себе это круговертью Алениных дел, и злился на нее, что она ни разу не сказала что-нибудь вроде «что-то ты давно не работал». Значит, она все пляски вокруг собственной персоны воспринимает как должное? Нет, зря он, конечно, так думал. Она просто не смела его понукать, не смела вторгаться в его внутреннюю жизнь, но на самом-то деле она очень страдала, что он не работает, и не работает, можно сказать, из-за нее. Абрикосов это точно знал, он это почувствовал по тому, как она приносила ему чай, как робко и заботливо ставила чашку на краешек стола, а если он случайно проливал на стол несколько капель, то бегом бежала на кухню за тряпкой, и все это осторожно. Бесшумно и ласково. Она даже телефон отключала по вечерам, а если ей самой надо было позвонить, то она утаскивала телефон на кухню, закрывала обе двери и говорила вполголоса. И Абрикосов подумал – как это было бы хорошо и замечательно: жить вот так, сочинять роман, а тихая и некрасивая жена чтобы ходила на цыпочках, подавала тебе чай и подходила к телефону. «Извините, он занят, он работает. А кто его спрашивает? Ммм… Хорошо, я передам». Даже не хотелось, чтобы роман кончался.

Роман кончился неожиданно, сам собой. Последний лист с хрустом вылетел из машинки. Абрикосов вышел на кухню. Там Алена пила чай.

– Все? – спросила она.

– Все, – выдохнул Абрикосов, налил себе чаю и уселся за стол.

– А можно поглядеть?

Это «поглядеть» царапнуло. Что происходит? Значит, он навоображал себе тихую и заботливую жену писателя? Поглядеть и оценить? Ах да, она же теперь большой поэт, праалтайские ритмы, как напела ей эта финская красавица. Ах да, «упрямый синтаксис Радимцевой» – так, кажется, писали про нее в журнале «Родник»? Что же она тогда из себя строила этим чаем и ходьбой на цыпочках? А может быть, ничего не строила, а просто отвечала заботой на заботу, вниманием на внимание, просто, что называется, как порядочный человек? Ничего не понятно.

– Конечно, можно, – пожал плечами Абрикосов.

– Но ты как хочешь, – сразу же поджалась она.

– Не пойму, – вдруг сказал он, понимая, что говорит лишнее, но не умея остановиться. – Не пойму – это ты у меня просишь почитать рукопись, которую я, кстати, еще сам не перечитывал, но готов дать тебе первой, первее себя, понимаешь? Или это я у тебя прошу – прочитай, не откажи в любезности! Черт знает что…

– Как знаешь, – сказала она, допила чай, встала и пошла из кухни, но в дверях остановилась. – Я в самом деле хочу почитать. Честное слово. Мне ужасно интересно. Нет, правда, можно?

– Слова, – сказал Абрикосов.

– А?…

– Можно, можно, сколько раз говорить. – Она двинулась в комнату. – Постой! Вся рукопись в папке сверху всего, а последние странички неразложенные еще.

– Ладно, разберусь, – ответила она уже из комнаты.

Абрикосов остался в кухне. Он насладил чай, сделал бутерброд с брынзой и вдруг вспомнил, как прошлой весной Ляхов вот точно так же читал Аленины стихи в комнате, а они сидели на кухне, боясь пошевелиться. Он доел бутерброд и вошел в комнату. Алена сидела за столом, по-школьному сложив руки, и читала.

– Я пойду пройдусь, – сказал Абрикосов.

Она подняла глаза, кивнула. В ее взгляде Абрикосов увидел что-то редакторское, более того – что-то менторское. Ну-с, молодой человек, поглядим, что вы там написали…