Дмитрий Рагозин - Дочь гипнотизера

Но отстранив досадную антропоморфную помеху и откинув змеешипящую штору, Хромов увидел только карту местности, выцветшую и обветшавшую.

Не без труда он нашел на карте виллу Тропинина, обозначенную маленькими вилами. То, что Тропинин мертв, его не удивило, удивило его то, что, даже будучи мертвым, Тропинин не утратил способности двигаться, говорить. Если мои записи кому-то нужны, то только ему, подумал Хромов, глядя на тощую, шахматную фигуру критика. Другим они не в коня корм. А этот эрудированный хищник состряпает из них рецензию или обзор, памфлет, пасквиль, да мало ли еще на что сгодятся мои задние черные мысли! Но он не решился спросить в лоб. Надо вынудить Тропинина признаться в краже, обличить исподволь, шутя подвести к саморазоблачению. Конечно, Тропинин ни за что не признается, но он может выдать себя неосторожным словом, смущенным выражением лица, ложным жестом. Вырвать истину…

Но Тропинин гнул свою линию:

«В своем первозданном виде натура нам неведома, поскольку стоит за нее взяться, приласкать, как она моментально перестает быть первозданной, теряет вкус, запах, превращаясь в снимок, голотипию, которая имеет своих поклонников, но обречена до скончания времен пылиться в запертом на ключ ящике стола. Наши усилия пропадают даром. Мы губим то, к чему стремимся, уничтожаем то, что хотели бы сохранить, ибо сохранение — первый и решающий шаг к уничтожению».

Дохлый номер! — подумал Хромов.

«Не номер, а нумер!» — высокомерно поправил Тропинин.

Хромов закрыл лицо руками. Как он мог совершить такую грубую ошибку?! Стыд! Позор!

Тропинин был в зеленом пиджаке, салатовом жилете, лимонной рубахе и апельсиновом галстуке. Волосы зачесаны назад и слегка золотились.

«У меня для тебя сюрприз!»

Широким взмахом он откинул занавеску:

«Вуаля!»

Вышла девушка в оранжевом купальнике, таком узком, что воображению не за что было зацепиться. Одно резкое движение, и стянутые тесемки лопнут, она окажется вся на виду, теряя силу соблазна. Но именно риск утратить прелесть последнего стыда и разочаровать тупостью телесной формы делали девушку неотразимой. Она не до конца раздета, но уже почти лишена всего того, что удерживает и направляет взгляд. Одно неверное движение, и от нее ничего не останется.

«Советую быть с ней построже!» — напутствовал Тропинин.

Хромов и девушка стояли на сцене. Зрительные ряды уходили в дымку тоскливого изумления. Лица вспучились ожиданием. Чей-то голос, странно знакомый, бубнил в голове, нудил:

«Раздень!»

Он оглянулся, чтобы узнать, кому принадлежит голос, но никого, кроме него и девушки, на сцене не было. Голос продолжал звучать, напирая, вдалбливая:

«Раздень, раз в день, вдень в тень, растение, рождение, рассуждение…»

А почему бы и нет? Зал, зрители были так далеко! Они были по ту сторону, в своем, непонятном и неинтересном мире. Почему он должен отказаться от своего желания только потому, что оно совпадает с желанием другого? Он бы потом себе не простил. Потом было бы поздно.

«Сними! — талдычил голос, заметно раздраженный его медлительностью. Сорви! Сдери!»

Уже девушка, заждавшись, сделала шаг к нему, улыбаясь, качнув бедром, поводя плечом так, как будто ей было тесно в узких путах. Блестящие губы шептали: «Освободи меня!».

Покорный, он окинул прощальным, снисходительным взглядом затаивший дыхание зал и уже протянул руку, как вдруг одно лицо, выражение ужаса где-то в задних рядах, пронзило его. Нет, это не была Роза, у Розы давно уже не было никакого лица, никакого выражения. Это был он сам. Поспешно встав и не обращая внимания на злобное шиканье, он прошел меж кресел и выбежал из зала.

Но шагая по тускло освещенному коридору, он уже жалел, жалел, что не поддался внушению. Опять надо начинать сначала, допуская, что и на этот раз, в результате всех своих усилий, он вновь окажется на сцене и будет хотеть того, что от него хотят. Будь при нем деньги — его выигрыш, все было бы намного проще. Но выигрыш улепетнул, и, чтобы его вернуть, надо перелистывать страницы назад, читать в обратном порядке, задом наперед, дерепан модаз.

«Вы обратились не по адресу! — сказал Грибов, хитро и хмуро щурясь. — Мы не держим книг, оскорбляющих нравственность».

«Что же вы с ними делаете, сжигаете?»

«Мы их не держим!» — повторил библиотекарь.

«И это говорите мне вы, человек, подозреваемый властями в таких грехах, о которых стыдливо умалчивает уголовный кодекс!»

Хромов не на шутку разозлился.

«Если вы имеете в виду, что я купил у Агапова Сапфиру, — сказал Грибов, отступая, — то, во-первых, закон не запрещает подобные трансакции, во-вторых, ничто не дает вам повода считать приобретение Сапфиры подозрительным, а в-третьих, как бы вам этого ни хотелось, Сапфира — не книга, у нее нет переплета, нет названия, нет содержания в конце концов!»

Сапфира, которая в продолжение этой перепалки сидела на подоконнике, услышав последние слова, показала язык и спрыгнула на пол.

Вот кто мне поможет, решил Хромов. И впрямь, повернувшись спиной, Сапфира задрала юбку, и Хромов прочитал: «Надо ли распутывать запутанное? Когда говорим: это запутано, предполагается, что запутанное можно и нужно распутать, чтобы овладеть истиной. Но легко доказать, что только в запутанном смысл, в узлах, в сплетениях, в том, что не вполне понятно, неисправно, неисправимо…». Мои это записи или не мои? Хромов не успел прочесть до конца, она схватила его за руку и потащила…

«Куда мы идем?»

Девочка не ответила. Она вела его по улицам, которые казались одновременно знакомыми и незнакомыми. Длинные стены, темные окна, запрокинутые желтые и розовые деревья. Он шел против своей воли. Попытался вырвать руку, но девочка только крепче вцепилась в запястье.

Вот этот дом с маленькими колоннами на втором этаже и нелепо втиснутым балконом он уже видел, видел много раз, но тогда не было никаких колонн, не было балкона, и стены были выкрашены в желтый, а не в этот грязно-красный. Или другой — приземистый, с большой черной дверью, ему уже случалось входить в эту дверь, но сейчас за ней, он знал, вместо уютной гостиной с диваном, с круглым столом, Авророй, разрезающей дыню, теснились каморки, заполненные каким-то человекообразным мусором, пустыми емкостями, исписанной бумагой. Мысль о том, что когда-то он должен будет вернуться сюда и войти в эту дверь, ужаснула его. Нет, ни за что на свете! Ни за ее лодыжки, ни за ее предплечье, ни за подвздошье! Но дома, улицы так быстро сменяли друг друга, что он просто не успевал задержаться на отдельных впечатлениях. Его взгляд ничего не пропускал мимо и ни на чем не останавливался. Девочка бежала, он бежал за ней, отбиваясь свободной рукой от клубов пыли. Надо быть выше своего положения, думал он, или ниже. Надо менять свое положение. Надо выйти из положения. Я в положении…

«Не дури!»

Это были первые слова, обращенные к нему девочкой:

«Мы уже почти пришли!»

Она сунула ключ в замок и дважды с хрустом повернула.

Его встретили с преувеличенным восторгом.

«А вот и наш оригинал!» — завопил Тропинин, брызгая бутафорской слюной и вращая вставными глазами.

Агапов, сгрудившийся в кресле у окна, захлопал в ладоши.

Успенский, приложив руку к груди, перегнулся в ироничном поклоне. Он был в плаще, в широкополой шляпе.

«А где же гипнотизер?» — спросил Хромов.

«Резитонпиг? — презрительно фыркнул Тропинин. — Эта свинья всюду, в каждом из нас. Оглянись вокруг, посмотри в себя… Видишь?»

«Нет», — признался Хромов, к явному разочарованию того, кто так умело и с таким удовольствием выдавал себя за Тропинина.

«Сочувствую», — сказал он.

«Что с Розой?» — спросил Хромов.

«Спит», — ответил Тропинин.

Ему была неприятна торопливость Хромова. Он любил все делать медленно, вдумчиво, по порядку, оставляя самое интересное напоследок.

Отбросив сброд, Хромов вошел в спальню.

Там, где раньше стояла кровать, сейчас он увидел большую эмалированную ванну с нависшими над краем блестящими медными причиндалами. Роза держала в руке стекающую пеной растрепанную мочалку.

«У меня для тебя кое-что есть», — сказала она.

«Есть?» — удивился Хромов.

«Есть».

Она протянула ему руку. Хромов увидел на ладони маленькую катушку с красными нитками (мелькнуло: почему «нитками»? нитка — одна, откуда это множественное число, разве не одно длинное, намотанное, наметанное…)

«Что это?» — испуганно спросил Хромов.

«Книга, твоя книга. Наметанная».

Хромов взял книгу в руки, повертел, понюхал. Ему достаточно было пробежать глазами несколько строк, чтобы убедиться, что — да, это та самая книга, которую он обдумывал и собирался написать. Вся целиком. Ни прибавить, ни убавить.

«И что прикажешь с ней делать?»

«Откуда я знаю. Это твоя книга, не моя. Делай с ней, что хочешь».