Эли Визель - Ночь. Рассвет. Несчастный случай (Три повести)

— Именно, — ответила она. — Хочешь?

— Нет, — быстро сказал я.

— Почему?

— Я… у меня нет денег.

С минуту она рассматривала меня насмешливым и понимающим взглядом человека, который все знает и все готов простить.

— Неважно, — сказала она, помолчав. — Заплатишь как-нибудь в другой раз.

Мне стало стыдно. Я испугался. Я был молод и совершенно неопытен. Я боялся, что не сумею сделать, как надо. Но больше всего я боялся того, что будет потом. Я никогда уже не буду таким, как прежде.

— Ну? Так хочешь?

Прядь волос спадала на ее лоб. Снова эта улыбка. Я не знал, первая ли то улыбка, или та, что ее заменила, настоящая она или поддельная.

— Да, — ответил я, — хочу.

Я подумал: «У этой девушки самая неуловимая улыбка, какую я когда-либо видел. Наверное, она и сама об этом не ведает. Может быть, пока я буду спать с ней, мне удастся поймать эту улыбку».

— Позови официанта, — сказала она.

Я повиновался. Я заплатил за кофе, она — за свой лимонад. Мы встали и пошли. Я чувствовал себя неловко, мне было не по себе. Девушка шла слева от меня. Она была ниже меня ростом, и ее голова едва выступала над моими плечами. Я не решался взглянуть на нее.

Она жила неподалеку. Портье в отеле, видимо, спал. Девушка взяла ключ и сказала, что нам на третий этаж. Я шел за ней следом. Сзади она выглядела не такой юной.

Поднявшись на третий этаж, мы повернули направо и вошли в ее номер. Она велела мне закрыть дверь. Я осторожно прикрыл ее, мне не хотелось, чтобы дверь издала хоть малейший звук.

— Не так, — сказала девушка. — Запри.

Я повернул ключ. Неизведанная до сих пор тревога наполняла меня. Я молчал, так как был уверен, что мой голос задрожит. Наедине с женщиной. В гостиничном номере наедине с женщиной. С проституткой. И вот-вот мы ляжем в постель. В одном я был уверен: она проститутка. Иначе, она вела бы себя по-другому.

Я был с ней один, в ее чистой и аккуратной комнате, выкрашенной, в основном, в серый цвет. Моей первой женщиной будет проститутка. Проститутка, у которой странная улыбка — улыбка святой.

Она задернула шторы, сняла туфли, и теперь ждала. Стояла около кровати и ждала. Я чувствовал себя идиотом и не знал, что делать. Раздеться? Только и всего? Я думал сначала я должен поцеловать ее. В фильмах мужчина всегда целует женщину перед том, как лечь с ней в постель. Я шагнул к ней, посмотрел на нее пристально, затем резко притянул к себе и поцеловал в губы долгим поцелуем. Инстинктивно, я зажмурился. Когда я открыл глаза, я встретил ее взгляд, в котором застыл животный страх. Это заставило меня отступить назад.

— Что случилось? — спросил я с бьющимся сердцем.

— Ничего, — ответила она. Ее голос доносился из другого мира. — Ничего. Иди сюда. Давай ляжем.

Внезапно она поднесла руку к губам. Ее лицо побледнело, словно жизнь покинула его.

— Что случилось с тобой? Скажи что-нибудь!

Она не отвечала. Прижав руку ко рту, она смотрола сквозь меня, будто я был прозрачен. Ее глаза были сухи, как у слепого ребенка.

— Я тебя обидел? — спросил я.

Она меня не слышала.

— Хочешь, я уйду?

Она была далеко, в таком убежище, куда чужие не допускались. Мне оставалось только ждать снаружи. Я понял, что поцеловав ее, я привел в действие какой-то неведомый механизм.

— Скажи мне что-нибудь! — умолял я ее.

Моя мольба не достигала ее. Она казалась безумной, одержимой. «Может быть, я жил только ради этой встречи», — подумал я. Ради встречи с проституткой, которая хранит в себе печать невинности, подобно сумасшедшим, которые в разгар своего безумия проявляют признаки рассудка.

Так продолжалось несколько минут. Затем она словно проснулась, ее руки опустились. Усталая и бесконечно печальная улыбка озарила ее лицо.

— Прости меня, — мягко скачала она. Я все испортила. Извини, это било глупо с моей стороны.

Она начала раздеваться, но мне уже не хотелось ложиться с ней в постель. Теперь я хотел только понять ее.

— Подожди, — сказал я, — давай поговорим.

— Ты не хочешь спать со мной? — спросила она встревоженно.

— Потом, — заверил я ее, — давай сначала немного поговорим.

— О чем ты хочешь поговорить?

— О тебе.

— Что ты хочешь спросить?

Она машинально расстегнула юбку.

— Кто ты?

— Девка. Такая же девка, как и другие.

— Нет, — возразил я, — ты не такая, как другие.

Она сбросила юбку на пол и теперь расстегивала блузку.

— Откуда ты знаешь? — спросила она.

— Интуиция, наверное — сказал я смущенно.

Она осталась только в черном бюстгальтере и трусиках. Медленно она растянулась на постели. Я присел рядом с ней.

— Кто ты? — снова спросил я.

— Я уже тебе сказала. Девка, такая же, как другие.

Я бессознательно гладил ее по голове.

— Как тебя зовут?

— Неважно.

— Как тебя зовут?

— Сара.

Привычная печаль охватила меня.

— Сара, — сказал я. — Красивое имя.

— Мне оно не нравится.

— Почему?

— Иногда оно пугает меня.

— Мне нравится это имя, — сказал я. — Так звали мою мать.

— Где она?

Я все еще гладил ее волосы. На сердце у меня стало тяжело. Сказать ей? Я не мог произнести простые, такие простые слова: «Моя мать умерла».

— Моя мать умерла, — сказал я, наконец.

— Моя тоже.

Молчание. Я думал о моей матери. Если бы она увидела меня сейчас… Она бы спросила:

Кто эта девушка?

Моя жена, — сказал бы я.

А как ее зовут?

Сара, мама.

Сара?

Да, мама. Сара.

Ты что, с ума сошел? Ты забыл, что меня тоже зовут Сара?

Нет, мама. Я не забыл.

Значит, ты забыл, что мужчина не имеет права жениться на женщине, которая носит то же имя, что и его мать? Ты забыл, что это приносит несчастье? Что мать умирает из-за этого?

Нет, мама. Я не забыл. Но ты не можешь еще раз умереть. Ты уже умерла.

Ты прав… Я умерла…

— Ты действительно хочешь узнать?

Голос Сары вернул меня на землю. Она глядела прямо перед собой, словно смотрела сквозь стены, годы и воспоминания, чтобы добраться до первоисточника. Там небо прикасается к земле, и жизнь призывает любить. Сара задавала мне этот вопрос так, как будто именно я сотворил мир.

— Ты действительно хочешь узнать, кто я?

Ее голос стал жестким, безжалостным.

— Конечно, — ответил я, скрывая страх.

— Раз так…

Временами я проклинаю себя. Мне не следовало слушать. Я должен был убежать. Слушать рассказ при таких обстоятельствах, все равно, что играть в нем роль, принимать ту или другую сторону, говорить «да» или «нет», идти тем или иным путем. С этого момента начинается «раньше» и «потом». И даже попытка забыть превращается в трусливое соучастие.

Мне следовало убежать или заткнуть уши. Или подумать о чем-нибудь другом. Я должен был закричать, запеть, поцеловать ее в губы, тогда она перестала бы говорить. Я должен был переспать с ней, сказать, что я люблю ее. Все, что угодно, только бы она перестала говорить.

Я не сделал ничего. Я сидел на краю постели, рядом с полураздетой женщиной, и слушал ее рассказ. Мои пальцы сдавливали мне горло, словно тиски.

Теперь, всякий раз, когда я думаю о Саре, я проклинаю себя, и проклинаю тех, кто не думает о ней в те минуты, когда она раздевается. Ее загадочное лицо напоминало лицо больного ребенка. Она глядела прямо перед собой, в ее глазах не было страха. Она пронизывала взглядом стены, будто различала за ними хаос, предшествовавший сотворению мира.

Я думаю о ней и проклинаю себя, также как я проклинаю историю, сделавшую нас такими, какие мы есть — мы стали источником проклятия. Я проклинаю историю, которая заслуживает смерти и разрушения. Каждый, кто выслушает Сару и не изменится, кто войдет в ее мир и не создаст новых богов и новую веру, заслуживает смерти и уничтожения. Только Сара имеет право решать, где добро и где зло, право отличать истину от того, что принимает облик истины.

А я сидел рядом с ней, полуобнаженной, и слушал. Каждое слово стягивало тиски, я был готов удушить себя.

Мне следовало уйти, быстро-быстро. Я должен был убежать, едва она открыла рот, как только я заметил первые признаки беды.

Я остался. Что-то удерживало меня. Я хотел страдать вместе с ней, испытать те же мучения, что и она. Я также понимал, что она собирается унизить себя. Возможно, это помешало мне уйти.

Я хотел разделить с ней ее унижение, я надеялся, что ее унижение коснется и меня.