Серж Генсбур - Евгений Соколов

В ту пору бездумного щегольства я передвигался в пространстве на «бентли», – двигатель шесть с половиной литров, салон из черной кожи с отделкой из стали – выпущенном предприятием Харрисон в начале века; за рулем сидел мой слуга, отгороженный от моих эманаций стеклянный стенкой: я устроил так, что он ничего не ведал о моем недуге, вход в святая святых, где я спускал газы, ему был запрещен, так что он так и не узнал, каким целям служила выгородка.

Впрочем, это был простодушный парнишка, застенчивый Пятница, существо без пола, время от времени преодолевавший свою немоту, чтобы потолковать со мной – в бессмысленных, но весьма витиеватых выражениях – об африканской магии и прочем колдовстве.

Иногда я просил его остановить машину у дверей какого-нибудь ветшающего палаццо, где рассчитывал провести остаток ночи. Побродив сперва по его пустынным холлам, чьи ионическо-коринфские своды гулко отражали грозовые раскаты моих выхлопов, я усаживался затем возле барной стойки и накачивался старинными коктейлями – «Леди на озере», «Гоголь-моголь по-балтиморски», «Ту-Ту», «Виннипегская фруктовая смесь», «Лошадиная шея», «В перерыве между танго», «Белая капсула», «Живительная влага» и, наконец, моим любимым – «Монна Ванна и Мисс Дункан»: в тонкий стакан или фужер налить, не смешивая, равными частями «Шерри-бренди» и зеленый «Кюрасао». После чего, пошатываясь, до краев налитый подслащенным алкоголем, я приваливался к стенке лифта, мутным взором следя за мелькавшими номерами этажей.

По контракту я обязан был каждый месяц выдавать Штольцеру полтора десятка рисунков, офортов и живописных полотен, которые обычно хранились у него в запасниках с целью продажи; и вот как-то утром, когда я готовился исполнить третий эскиз – рука на бумаге в ожидании газовой атаки, – мною вдруг овладело легкое беспокойство, быстро переросшее в настоящую тревогу: из моих недр не выходило ни легкого бриза, ни даже слабого дуновения. Лишь под вечер я дождался едва заметного движения воздуха – скорбного вздоха, исторгнутого моим организмом, но рука моя при этом не сместилась ни на йоту. Мертвый штиль повторился назавтра и в последующие дни, – если не считать легких порывов сирокко, но без громовых раскатов, – и, таким образом, ко дню сдачи полотен у меня на руках оказалось лишь три жалких зарисовки. Я попросил отсрочки, но и это ничего не дало. И тогда я решился попробовать рисовать газограммы с помощью одного лишь художественного мастерства. В отчаянных попытках прошел целый день и часть ночи, однако Штольцер, едва взглянув на мои наброски, нахмурился и хлопнул дверью, сухо объявив, что эти жалкие потуги не стоят и кроличьего пука – выражение вызвало у меня поначалу горький смех, после чего я впал в глубокое уныние. «Пердящую задницу, человека реактивного», который давал мне средства к существованию, пока меня не настигла слава, я давно забросил, и вот теперь я знаменит, но полностью зависим от капризов своего желудочно-кишечного тракта. Однако два дня спустя меня разбудил такой могучий выброс газов, что струхнул даже мой пес. Быстро накинув халат, я кинулся к мольберту. Занималась роскошная заря, ни малейший шорох не нарушал мертвую тишину. Однако, к моему прискорбию, ее больше ничто не нарушило почти до самого вечера, и лишь в подступающих сумерках, едва я слез со своего сейсмометрического седла, как мой организм сотрясла новая минометная очередь. Несвоевременность этих проявлений и мрачный комизм ситуации поставили меня на грань нервного срыва. Поразмышляв о том, не попробовать ли закачать воздух в задний проход с помощью велосипедного насоса, я решил сперва почитать медицинскую литературу, чтобы иметь полную ясность относи тельно собственного недуга – разумеется, не с целью излечить его, а напротив – усугубить.

Я добыл исследования В. С. Альвареса Hysterical type of non gaseous abdominal bloating, сочинение А. Ф. Эзбенкирка «Объем и состав желудочных газов человека», книгу А. Ламблинга и Л. Трюффера «Новейшие исследования состава кишечных газов и их взрывчатости при смешении с воздухом», «Болезни кишечника и брюшной полости» Ж. Раше, А. Бюссона и Ш. Дебре, «Заболевания пищеварительного тракта, клинические наблюдения и терапия» Ж. К. Ру и Ф. Мутье, «Метеоризм при гастро-кишечных патологиях» А. Матье и Ж. К. Ру, «Проблемы кишечных газов, неизученные аспекты бактериологии» А. Р. Прево, Concerting action of post pituitary extracts upon gaz in intestines А. Оппенгеймера – и углубился в их изучение.

Для начала я определил состав собственных газов из расчета на сто кубических сантиметров: сероводорода – незначительное присутствие, окислов углерода – ноль, углекислого газа – 5,4, водорода – 58,4, углеводорода в метане – 9,8, азота – 26,4. Затем я проанализировал взрывчатость смесей кишечных газов с воздухом в различных пропорциях: при содержании газов в объеме до 7,5 % взрывоопасность равна нулю, при 8,6 % наблюдается значительная задержка взрыва, при 9,9 % задержка сокращается, содержание газа в 11,4 %, 13,2 %, 15,4 %, 20,4 %, 25,8 %, 27,5 % дает немедленный взрыв, а дальше тенденция меняется: 27,9 % снова дают задержку детонации, 28,6 % ее затрудняют, а при 29,7 % ее не происходит вовсе. И наконец я открыл для себя великие имена самых вонючих анаэробных бактерий – Cl. sporogenes, Cl. sordellii, Cl. bifermentans, Pl. рutrificum.

Углубляя свои познания, я выяснил, что в кишечнике постоянно присутствует некоторое количество газов, играющих двойную роль: уравновешивать атмосферное давление и регулировать перистальтику. Происхождением своим, с точки зрения физиологии, эти газы обязаны трем источникам: выделениям из крови в пищеварительный тракт, вдыхаемому организмом воздуху и отходам пищеварительного процесса. И поскольку первые два играют в поставке газов незначительную роль, я решил сосредоточиться на третьем.

Получалось, что малое количество углекислого газа оказывалось результатом нейтрализации соляной кислоты щелочными выделениями тонкого кишечника. В последней его части в процесс пищеварения вступали обычные микробы, помогающие переварить целлюлозу, сахара и крахмал, начинался процесс кислотного брожения с выделением водорода, углекислого газа и углеводорода, в то время как другие микробы сосредотачивались на оставшихся от пищеварения аминокислотах и альбуминоидных выделениях слизистой оболочки. Все ферментационные процессы проходили с выделением аммиака, сероводорода, метана и углекислого газа. Что же до процессов брожения в толстом кишечнике, то они являются основным источником газов, от которых пучит желудок, и потому режим питания, на мой взгляд, приобретал в моих изысканиях первостепенную важность.

С лихорадочным интересом принявшись за его изучение, я обнаружил в своем рационе избыток целлюлозы в виде сухих и свежих овощей, грубо– и толстоволокнистых фруктов, хлебного мякиша, как свежего, так и сухого, явный перебор крахмала в виде риса и макаронных изделий, и напротив, пришел к выводу, что неплохо было бы поесть белковой пищи не первой свежести – подпорченного мяса птицы и прочей убоины, а также колбасных изделий с душком, протухшей рыбы и грибов. После двух недель строгого следования этой диете мне пришлось заклеивать стеклянный потолок мастерской самоклеющейся лентой крест-накрест.

Раскатисто грохотали пахучие залпы, резкие порывы ветров следовали один за другим, процесс газообразования в желудке протекал неукротимо и яростно, запертые в кишечнике газы вырывались на свободу, перекрывая своим громоподобным буйством звуки всех Бергов и Шонбергов, льющиеся из включенного на полную катушку магнитофона; а моя рука тем временем бегала по бумаге как в буйном паралитическом припадке. Между тем атмосфера мастерской посте пенно наполнялась странными ароматами: гнилостными испарениями, невыносимым зловонием, тлетворным смрадом, галлюциногенными миазмами, дьявольским фимиамом и прочими выделениями, настолько отвратительными, что я уже был готов отказаться от своей затеи, как вдруг вспомнил, что где-то в подвале валяется противогаз типа ОСЗ (обычное средство защиты), которым я пользовался, работая над натюрмортами в пору увлечения кубизмом. С этого момента свои резцы, перья и кисти я видел только сквозь круглые стекла противогаза, который отгородил меня, живую падаль, от запахов, а заодно и от окружающего мира вообще.

Надень свою маску, Соколов, и пусть порывы газов гнилостного брожения, что вырываются из твоего кишечника, задуют в фанфары твоей славы, и эти неукротимые ветры преобразят тупые абсциссы и ординаты в величественные анаморфозы!

За четыре года я, незаметно для себя, оброс целой толпой учеников и последователей в Бостоне, Нью-Йорке, Филадельфии, Штутгарте, Амстердаме, Стокгольме, и все сходились на том, что меня можно признать основателем нового направления – гиперабстракционизма, название которому придумал критик Якоб Джавитс на следующий день после моей первой выставки. Впрочем, нашлись и историки-искусствоведы, которые задались вопросом относительно неясных последствий этого течения в живописи, поставив под сомнение даже и самый смысл его появления; кое-кто вообще рискнул оспаривать подлинность моего творческого порыва, пытаясь взвалить на Соколова и его бредовые, похожие одна на другую работы хотя бы часть вины за трагическую стагнацию современного абстрактного искусства. Но все это витиеватое словоблудие оставляло меня холодным как каррарский мрамор – я воспринимал его тем равнодушнее, чем скучнее было сквозь него продираться; чтение подобных поношений в свой адрес я обычно сопровождал мстительным перденьем, мощным и смрадным.

А впрочем, мне не было до них никакого дела. Мои полотна были представлены в лондонской галерее Тейт, в музее Белфаста в Ольстере, в Национальной галерее Берлина, в галерее Йельского университета в Нью-Хейвене и в Музее современного искусства в Нью-Йорке; Штольцер продавал мои работы по бешеным ценам самым богатым людям, и многие из них – в рамках и под стеклом – вальяжно покачивались на стенах покоев роскошнейших яхт, отражая голубую воду плавучих бассейнов и ловя серебристые блики от шейкера, мелькавшего в руках бармена.