Юрий Коваль - Опасайтесь лысых и усатых

— Только брить хотел, только брить! — объяснял он, пробираясь к выходу из вагона.

Мастер жил на окраине Каширы, и вокруг его дома росли старые яблони. С веток их свешивались сверкающие сосульки, меж которыми летали синицы и воробьи.

Я думал, что увижу человека преклонных лет, но Мастер был вполне молод, с добрым и внимательным, но очень белым, даже белоснежным, каким-то зимним лицом.

Он встретил нас на крыльце, расцеловался с писателем и спросил его:

— Как звать ваших великих друзей?

Писатель познакомил нас и объяснил коротко бамбуковую затею.

— О делах потом, — сказал Мастер. — Прошу вас и ваших великих друзей в дом, к столу. Прошу, прошу, прошу.

Несколько смущенные, мы с Орловым уложили бамбук под яблоню, смели веником снег с ботинок и вошли в дом.

За столом собралась уже вся семья Мастера — дедушки и тетушки, сестры с мужьями, племянники. Мастер представил нас как «великих друзей писателя-путешественника».

Мы краснели, кланялись, не зная, как подтвердить свое величие.

— Да, да! Это мои великие друзья! — поддакивал писатель-путешественник. — Один из них, правда, немного похож на Гусакова, но это сходство чисто внешнее. На самом деле он великий человек. Ему в поезде чуть голову не отрезали!

— Не может быть! — восклицали родственники.

А стол, за который усадили нас, был завален угощеньем: горы салата, застывшие озера холодца. Белоснежное лицо Мастера порхало над столом, мелькали добрые руки тетушек, которые подкладывали писателю-путешественнику и его великим друзьям свеколки с чесноком, селедочки в шубе, картошечки в мундире.

Мастер произнес речь в честь своего великого друга писателя. Писатель-путешественник произнес речь в честь своего великого друга Мастера. Дядюшка Карп Поликарпыч произнес речь в честь великих друзей великого друга Мастера.

— Кстати, — пояснял писатель-путешественник. — Мои друзья задумали великое дело. Они решили построить самую легкую лодку в мире. И тут не обойтись без Мастера, который велик, как гора. Скажем — Казбек.

Тут все принялись обсуждать, какая гора больше, Казбек или Эльбрус, с гор спустились к морю, а на море и оказалась самая легкая лодка в мире. Тут родственники призадумались, какой должна быть самая легкая лодка, кинулись к окнам глядеть на бамбук.

— Бамбук-то легкий! — вскрикивал кое-кто из них. — А можжевельник полегче будет. — А орех?

— Постойте, постойте, — успокаивал Мастер. — Сейчас не время бамбука и других материалов — время борща.

И он принялся разливать борщ таким половником, на котором впору было отправиться в плавание.

— Лодка не получится, — говорил Мастер чуть позже, — если мы не отведаем гуся.

Мы принялись за гуся, у которого оказалось столько ног, сколько людей сидело за столом, — двенадцать.

— А все-таки бамбук не такой уж и легкий, — сказал вдруг дядюшка Карп Поликарпыч.

— Я раньше никогда не работал бамбук, — заметил Мастер, недовольно двинув бровями. — И ты бы, Карп Поликарпыч, лучше бы думал о гусе.

— А я думаю не только о гусе, но и о бамбуке, — ответил Карп Поликарпыч.

Подняв брови повыше, Мастер внимательно оглядел Карп Поликарпыча. В глазах его выражалось сильное сомнение в том, что в голове у дядюшки могут уместиться две такие важные мысли.

Дядюшка глаз своих не отвел, а гусиную ногу стал грызть более напряженно, как бы намекая: вот видишь — ем гуся, а думаю о бамбуке.

Отложив недоеденную гусиную ногу, Мастер встал и вышел из-за стола в кабинет.

В комнате создалась неловкость. Многие родственники глядели на Карп Поликарпыча с большим осуждением. Кто-то из тетушек сильно толкнул его в бок. Карп Поликарпыч, не теряя достоинства, упорно ел ногу, делая глазами вид, что по-прежнему думает о бамбуке.

Меж тем Мастер вернулся из кабинета, держа в руках скальпель, пинцет и увеличительное стекло. Не садясь вновь за стол, он прошел к выходу, и кто-то из племянников накинул ему на плечи полушубок.

В окно мы видели, как Мастер трогает пинцетом бамбук, скоблит его скальпелем и разглядывает в увеличительное стекло.

Вернувшись в дом, он молча уселся за стол и принялся доедать гусиное блюдо. Все напряженно молчали, ожидая, что скажет Мастер. Откашлявшись, Мастер сказал:

— Время компота.

И только когда прикатили бочку компота, когда всякому были выданы и груша сморщенная, и черносливина, и яблочко, и виноград, и мирабель, Мастер ободряюще поглядел на меня:

— Приезжайте через месяц. Не знаю, будет ли это самая легкая лодка в мире, но самую легкую в Кашире я сделаю.

Ровно через месяц я снова поехал в Каширу. Теперь я ехал один. Самую легкую лодку я должен был легко — одной левой — принести домой.

Уже был март. Сосульки на яблонях в саду у Мастера доросли до земли, белоснежное доброе лицо его к весне поголубело.

— О делах потом, потом, — встретил меня Мастер. — Вначале — к столу. Все уже в сборе. Ну, как поживают наши великие друзья?

Родственники, собравшиеся за столом, встретили меня как родного, а с дядюшкой Карп Поликарпычем мы даже расцеловались.

— Ну как лодка? — нетерпеливо расспрашивал я. — Где она?

Оказалось, лодку никто не видал. Мастер до поры до времени скрывал ее где-то, возможно, в сарае.

Снова начались салаты и кулебяки, речи в честь отсутствующих великих друзей, занятых великими делами, потом наступило время борща, время гуся, время компота. За столом говорили о чем угодно, только не о лодке. Как только кто-нибудь заикался насчет лодки, Мастер смыкал брови и недовольно кашлял.

К концу обеда нетерпение присутствующих достигло предела. Компот все уже пили кое-как, и я глотал груши целиком. Только Мастер не торопился, просил добавки, внимательно изучал черносливину, прежде чем отправить ее в рот. Наконец он встал, скромно потянулся и сказал: — Теперь бы соснуть часочек.

Но тут все возмущенно зафыркали, не решаясь, впрочем, голосом выказать неудовольствие.

— А что, — говорил Мастер, похлопывая меня по плечу. — Устраивайтесь на диване. После обеда полезно передохнуть.

— Да ты что! — сказал Карп Поликарпыч. — Построил лодку или нет?

— Какую лодку? — как бы удивился Мастер.

— Самую легкую в мире.

— Ах ты про это! Вон оно что. Да ты что ж, Карп Поликарпыч, разве не видел ее?

— Не только я. Никто ее не видел. Пойдем в сарай.

— Зачем в сарай? В сарай идти незачем. Уберите стол, поставьте стулья вдоль стен, а посреди комнаты надо постелить ковер. Тот, новый, который на шкафу в прихожей.

Родственники начали суетиться, а мы с Мастером, обняв друг друга за плечи, прошли в кабинет. Мастер усадил меня в кресло, предложил выкурить трубку «Капитанского» табаку.

— Все готово! — крикнул из-за двери Карп Поликарпыч.

— Уж больно вы торопитесь, — недовольно поморщился Мастер. — Расстелили ли ковер?

— Расстелили, все готово.

Мы вернулись в гостиную. Посреди комнаты был расстелен ковер «Богатырь», а родственники чинно сидели вдоль стен. Для меня чуть вперед было выставлено кресло.

— Ковер попрошу зря не топтать, — сказал Мастер и вышел из комнаты.

Долго он пропадал в глубинах дома и наконец вернулся. В руках у него, к нашему изумлению, ничего не было.

Зато сам Мастер был в новом темно-синем костюме, белейшей рубашке и при галстуке.

Он вышел на середину комнаты, слегка поклонился и сказал:

— Друзья! Лабораторный анализ показал, что бамбуку, который я должен был работать, не менее ста лет. Он долго ждал прикосновения человеческой руки, так подождите и вы несколько секунд, и я покажу вам лодку. И мастер снова вышел из комнаты.

Скоро он вернулся, держа в руках с десяток тонких реек, которые хотелось назвать палочками. Мастер показал эти палочки зрителям и принялся раскладывать их на ковре.

Совершенно потрясенный, смотрел я на палочки в руках Мастера. Мои бревна, мои чудесные толстые, массивные, не виданные никем в Москве бревна превратились в бамбуковую щепу. И родственники глядели на Мастера недоверчиво. Они тоже, видно, никак не ожидали, что Мастер так искрошит бамбуковые бревна.

Разложив бамбуковинки в некотором порядке, Мастер вышел и принес еще с десяток точно таких же палочек. Среди них имелась и штуковина, которая напоминала лесенку. Уложивши лесенку среди палочек, Мастер успокаивающе помахал нам рукой и снова вышел.

Эти бесконечные его уходы и приходы совершенно измучили нас.

Родственники смущенно пожимали плечами и боялись смотреть мне в глаза.

Палочки и лесенка были такие тонкие, что всем ясно было — ничего, кроме детской игрушки, составить из них невозможно.