Светлана Саврасова - С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции

– Добрый день. Это Кася, вы мне уже один раз помогли. У меня к вам горячая просьба.

– Но, простите…

– Умоляю вас! Выслушайте меня! Последние двадцать лет никто меня не слушал!

Может быть, это как раз тайное знание из иного мира? Впрочем, хуже не будет. Могу ее выслушать. Может быть, услышу…

– Я не могу! Я больше не могу! Хочу со всем этим покончить! Я знаю, что вы знали всю правду обо мне и Войтеке. Я все для него делала, но не хочу все время без презерватива, а он заставляет, потому что так почти вдвое дороже для клиента. Вы меня в тюрьме ментам не выдали, но это только дело затягивает. Я вам оставлю номер телефона на бумажке. Как позвонят, так вы скажите, что я сама с собой покончила, что никто меня не принуждал.

Какая бумажка? Какое еще принуждение?

– Вы лучше напишите на этой бумажке вместо номера то, что мне сейчас сказали. Слово в слово. Мол, так и так, прошу в моей смерти никого не винить.

– Никто мне не поверит! Во всем обвинят Войтека! Он всегда меня заставлял все делать! А вам поверят! Прошу вас…

– А откуда я знаю, что Войтек и сейчас вас не заставляет? Может, он стоит рядом с вами с ножом у горла?

– Нет! Я здесь одна!

– Вот видите, не все вас Войтек заставляет…

– Ну, может быть и так, но… Я должна со всем этим покончить!

– Да ради бога! Кончайте себе! Если я потеряю работу из-за ваших неприятностей, на что я буду жить? Может быть, вы мне наследство оставите, а, Кася?

– Умоляю вас…

– Да ни за какие коврижки! Спросят, скажу, понятия об этом не имею.

– Умоляю!

– У меня свои проблемы и своя жизнь. (Хм…)

– А у меня ее уже нет! Почти что нет! Умоляю вас!

– Ну хорошо… Приходите и лично напишите при мне коротенькую записку. Тогда я подумаю.

– Я боюсь! Вы, наверное, скажете ментам, чтобы меня спасли.

– Ну, видите? Оставьте уже меня в покое! Прощайте!

Господи, какое это облегчение, когда можешь сказать людям то, что ты думаешь, и послать их куда подальше! Спасибо, Кася! До этого я ни разу в жизни не бросала трубку! Была всегда такой обходительной девушкой. Спасибо, что позволила испытать это великолепное ощущение, прямо сделала прощальный подарок.

А потом с грустью отдаю себе отчет, что все-таки невольно пытаюсь спасти эту девушку, хотя совершенно ее не помню.

Смутно припоминаю какое-то дело о сутенерстве. Вроде шла речь о том, что группа из четырех десятков парней и Кася поехали куда-то к черту на кулички работать на ферме, нарциссы рвать…

А ведь я могла бы согласиться выполнить ее последнее желание. Формально. Для виду. Сказать ей: «Да пожалуйста!». Скоро ведь мне будет все равно. А пока еще нет…

Черт возьми! Как у нас совпало! Всегда так. Долго-долго тишина, а потом сразу три эсэмэски и два звонка. Автобусы ходят парами. Самоубийцы, похоже, тоже. Неужто какая-то последовательность Фибоначчи?

Снова звонок… Что на меня нашло, когда я выбирала мелодию для этого телефона? Часы с кукушкой! Я услышала ее у Войтека, она мне понравилась, и он мне ее подарил – скинул на мой телефон через bluetooth. А этого типа у Каси тоже зовут Войтек. Знакомец. Что за роковое стечение обстоятельств! Снова! Если эта кукушка будет куковать каждую минуту, придется мне жить вечно!

– Простите, простите, простите! Я на все согласна! Беру такси и еду к вам. Буду ждать в «Старбаксе» на главной площади.

И швыряет трубку! Вот глупая мартышка! Есть люди, которые даже перед смертью хотят, чтобы последнее слово оставалось за ними. Войтека ей жаль, а на остальной мир наплевать. Просто стерва. Чтоб ты провалилась вместе со своим долбаным сукиным сыном! У меня есть свой Войтек. У моего Войтека, сердечного друга, прозвище Большой Янг. Он работает с наркоманами в городке под Варшавой – пробует спасти их от самих себя. Бросил бы уже это занятие, пусть бы они все до единого передохли. Проклятые подонки! Это он мне говорил, знаток, что женщины в детородном возрасте совершают самоубийства только в первый или второй день месячных. Какой-то там гормон приводит к тому, что у них в голове что-то сдвигается. Достаточно женщине переждать, и она снова начинает испытывать радость от повседневных хлопот. И в голове у нее все проясняется. И ты, идиотка, через пару дней, может, сообразишь, что в нашей дыре нет «Старбакса». Нет! А на улице холодно, то есть плюс три. А если ты та Кася, которую я начинаю припоминать, то будешь в кожаной миниюбке. Застудишь себе яичники, а я на том свете окажусь виноватой в том, что у тебя не будет детей от этого Войтека. От твоего уголовного типа, само собой, а не от моего друга с Мокотува, приславшего мне на телефон мелодию с кукушкой, которая не должна стать последним музыкальным произведением, услышанным мной при жизни. Не хочу. Хочу послушать «Адажио» Альбинони, и Нини Россо пусть солирует на тромбоне. Но, странным образом, вместо этого у меня в голове начинает звучать вальс из «Метели» Свиридова. О боже! Русские даже вальсы и мазурки переделывают так, что они звучат как немецкие марши. Черт бы побрал эти мои эстетические представления!

Даже умирая, не могу избавиться от таких парадоксов и конфликтов. Надеюсь, что несчастный Пауль Тиллих видит мои мучения с того света и уже знает вместе с де Голлем, что такие мудрые изречения как «Decision is a risk rooted in the courage of being free» («Решение – это риск, укоренившийся в мужестве свободного бытия»), – просто ни хрена не стоящие фразочки. С сожалением примиряюсь с возвращением в жизнь. Черт бы побрал эту идиотку, эту Касю. Сползаю с кровати. Нужно идти на главный вокзал встречать лахудру. Такси она хотела взять. Интересно, есть у нее восемь фунтов, чтобы заплатить водиле? На всякий случай беру с собой кошелек.

Вместо лахудры в мини и туфлях на высоких каблуках вижу девушку в белых брюках и кроссовках. Понятно: оделась для собственных похорон. А на кой черт ей гитара?

– Это вам. Насовсем. Только эту гитару мне жалко.

Мы сидим в «Cafе Nero» на углу Сент-Мэри стрит и Милк-Вэй авеню. Я беру двойной эспрессо. Кася ничего не хочет.

– Мне ничего в рот не лезет, – говорит она.

– Как хотите, Кася. Последняя жрачка в жизни все-таки.

Через минуту она решается на клубнично-шоколадное мороженое. Я добавляю от себя фисташковое. Для цветовой гаммы, хотя она уже почти все съела. А ест она медленно, потому что вместе с мороженым глотает потоки слез. Когда она заканчивает, я делаю полную отвращения мину и говорю:

– Мороженое было с моей стороны дурацкой идеей. Особенно это зеленое, фисташковое. Прошу прощения.

– Почему? – спрашивает Кася.

– Ну, знаешь, оно не успеет перевариться. Выйдет такая масса. Не завидую тому, кто тебя найдет…

Кася, и без того белая, буквально синеет.

– Как это?

– Ну как… Физиология. Все мышцы расслабляются. Все, что у человека внутри, выходит наружу.

Кася сидит, глупо уставившись в свой вазончик. Ее лицо начинает приобретать цвет, как здесь говорят, off white. А я сегодня не беру пленных.

– Короче говоря, каждый труп находят лежащим в содержимом его кишечника и мочевого пузыря. Отсюда и ритуал омывания тела перед положением вo гроб.

Ничего странного, что Кася чувствует рвотные позывы.

Заведение уже закрывают. Мы остались последними посетителями. Я предлагаю пойти ко мне. По дороге покупаем кое-что в «TESCO».

Четыре часа спустя в мою дверь стучится сосед. Я открываю.

– Sorry-sorry-sorry, Майк, – говорю я. – I am so sorry. We’ll be quiet! Promise! Мы будем тихо-тихо…

Возвращаюсь в комнату, забираю у Каси гитару. Она не хочет мне ее отдавать. Я шепчу:

– Если он вызовет полицию по поводу нарушения тишины в ночное время, я-то объяснюсь! А ты?

Кася отдает гитару и начинает тихо икать.

За минуту до этого мы едва не подрались. Выпили водки, и Кася рассказала, как ее первый мужчина, Войтек, продал ее в Чехии в бордель в Пльзне. Там она встретила Катю из Минска, которая научила ее петь «Красную рябину» на русском языке.

– Хороший перевод, – говорит она.

– Что? Ах да, ты права – хороший перевод на польский, – говорю я.

– Это польская песня! Хороший перевод на русский! – говорит она.

– Что?! Ну-ка, прогуглим это дело! – кипячусь я. – Во! Слова Пилипенко, музыка Родыгина! Это русская песня «Уральская рябинушка»! Понятно?!

– Ну ладно, пусть так. Что ты кричишь? – говорит Кася.

– А что, я у себя дома! Хочу и кричу! – говорю я.

– Ну хорошо, давай споем еще раз, – просит она.

– Почему опять ту же самую? – протестую я. – Давай что-нибудь другое. Например, мою любимую – «Утомленное солнце». Знаешь ее? У тебя чудный голос…

– Я музыкальную школу окончила, – отвечает Кася. – Поехала в Чехию в консерваторию поступать, там было два места для меццо-сопрано. И проспала, опоздала на прослушивание.

– Ну, поехали с этим солнцем! – говорю я. – Почему ты начинаешь с середины? Давай сначала.

– Это и есть начало. Оригинальная версия, – говорит она. – Песня начинается со слов «Сейчас не время искать отговорки. Факт, что все прошло…»