Эдуард Пашнев - Хромой пес

– Бывали такие случаи, – задумчиво проговорил Машинное масло, – когда собаки от тоски сходили с ума. – Он попробовал погладить Геленджика, тот доверчиво вильнул хвостом. – Так вроде нормальная собака, а как он кинулся. Ты что же это, собачья твоя душа, так кинулся? Вот мы займемся с тобой чистописанием, сразу станешь образованным. Дай лапу. Ну?.. Лапку…

Пес встревоженно озирался, не понимая, чего от него хотят. Все, что он умел, прочно забылось.

– Что ты к нему привязался? – вмешался Борщ. – Сначала надо накормить, а потом спрашивать. Пойдем, Геленджик, пойдем. – Пес послушно пошел за ним. – Ну, рассказывай, как ты тут жил? – шутливо обратился к нему кок, наливая в миску ароматный суп. – Натерпелся небось. Вот и нога у тебя хромая. – Борщ взял его за ногу, и в ту же секунду Геленджик резко обернулся, готовый вцепиться в руку. Кок успел спрятать ее за спину. – Ты что – сдурел? Нервный какой. Я же к тебе по-старому, по-дружески, а ты кусаться.

В голосе кока звучала такая неподдельная обида, что даже Геленджик это почувствовал и, поняв, что сделал оплошность, виновато завилял хвостом и даже перестал есть.

Кок замолчал. У него пропала всякая охота разговаривать с собакой, которая его только что едва не укусилa. Он сердился на Геленджика помимо своей воли.

Сытный обед разморил собаку, и Геленджик, спрягавшись за бухту каната, задремал.

Мимо ходили люди, и каждый раз пес вздрагивал, приподнимая голову, собираясь бежать, но, вспомнив что-то, снова ложился.

Через минуту напряжение, делавшее его мускулы сильными пружинами, спадало, мускулы расслаблялись, и он снова начинал дремать.

Проснулся Геленджик перед вечером, Он снова был голоден и хотел пить. Медленными шагами, словно раздумывая, пес дошел до камбуза. Где-то далеко слышались веселые голоса, кто-то играл на гитаре. В камбузе никого не было. Геленджик шагнул внутрь, открыв мордой дверь так же тихо и бесшумно, как он это делал, когда забирался в хижины рыбаков, чтобы украсть у них что-нибудь из еды.

На полу стоял тазик с мутной водой. Геленджик воровато напился и вдруг почувствовал запах мяса. Он поднял голову, несколько секунд принюхивался. Поняв, где оно, встал на задние лапы и, упершись передними в стол, попробовал дотянуться. Это ему удалось. Но в тот момент, когда он сволакивал кусок на пол, дверь отворилась и на пороге остановился изумленный кок с большим ножом, который он ходил точить в машинное отделение. Кусок мяса шлепнулся на пол, а Геленджик, застигнутый врасплох, ринулся в дверь и выскочил прочь, чуть не сбив с ног кока

– Вот так штука, – сказал тот и долго стоял в задумчивости.

Все-таки он решил пока ничего не говорить капитану. Если капитан узнает о том, что пес стал еще и вором, он его моментально спишет на берег, тем более что на сейнере есть уже одна собака. Надо будет пока прятать мясо подальше, а когда выйдем в море, тогда все и рассказать.

Но обстоятельства сложились так, что коку пришлось рассказать раньше.

Два дня после случая с куском мяса Геленджик вел себя примерно. Глядя на него со стороны, можно было даже подумать, что он сам осуждает свой низкий поступок, потому что, когда встречался глазами с Борщом, виновато отворачивался и отходил, поджав хвост. Машинное масло добился от Геленджика почти невозможного он помирил его с пуделем и снова научил подавать и правую и левую лапу. Пудель на занятиях присутствовал в качестве нерадивого ученика. Он ласкался и все время пытался играть, но Геленджик от более дружеских отношений уклонялся.

Целыми днями пес ходил по сейнеру и вспоминал, вспоминал, пока не вспомнил, что когда-то он один был хозяином на корабле. И песок в трюме принадлежал только ему одному, и миска, из которой сейчас приходилось есть вместе с глупым пуделем, принадлежала только ему одному. Это воспоминание его огорчило. Ночью третьего дня он долго ворочался за бухтой каната, глухо стуча головой и лапами о настил, и все никак не мог заснуть. Когда на корабле наступила полная тишина, он встал и крадучись стал пробираться на полубак, где спал пудель.

Борщ, Табак и Машинное масло проснулись от дикого, страшного собачьего крика. Они немножко замешкались и выскочили на палубу, уже когда вахтенный отнимал полузадушенного, с перекушенной задней лапой пуделя.

– Так он может нас всех перекусать, – грустно сказал капитан, – мы не имеем права его брать с собой. Надо взять шлюпку и отвезти его на берег.

Пес не понимал, почему люди, его возвращенные из прошлого друзья, так защищают глупого пуделя, которому не место на корабле. Очутившись на берегу, Геленджик даже обрадовался, что сможет показать Борщу свои владения. Солнце было яркое, море спокойное, а лица у людей хмурые. Пес пытался развеселить их веселыми прыжками. Он не знал, что на корабль уже не вернется.

В полдень сейнер медленно выбрался на середину залива, развернулся и полным ходом пошел к выходу из бухты. Геленджик заволновался. Услышав, как на сейнере выбирают якорь, он сначала приподнял голову, потом вскочил на ноги и застыл в тревожном ожидании. Его оставили одного, и Геленджик терпеливо ждал, когда за ним приедут. Неосознанное подозрение разлилось по всему телу. Хвост и уши несколько раз нервно дернулись. А сейнер, обогнув скалистую подковообразную косу, прикрывающую порт от штормов, вышел в открытое море и быстро стал удаляться. Геленджик кинулся вдоль берега, но вдруг резко остановился. Большой камень заслонил от него пузатый корабль с домиком посередине. Пес прыгнул на камень и застыл, вглядываясь в море, следя за черной удаляющейся точкой… Геленджик без труда догадался, что он снова остался один на берегу. За эти несколько дней, проведенных на сейнере, он успел вспомнить все из того, что знал и что умел. И вот снова перед ним лежала трудная жизнь без друзей, без уютного местечка на палубе.

Геленджик задрал голову и неумело по-собачьи завыл. Вой все время срывался на лай, но сколько отчаяния и тоски было в этом собачьем плаче!

Его старый враг, машинист с бремсберга, давно заметил, что пес стоит на камне, как памятник. Подняв кусок железной трубы, он стал подкрадываться, чтобы рассчитаться с Хромым псом за все. Машинист находился уже совсем близко, когда Геленджик завыл. Послушав с минуту этот вой, машинист с досадой плюнул, бросил трубу на землю и пошел, не оглядываясь. Не мог он ударить собаку в тот момент, когда она так выла. Этот ужасный вой напоминал скорбь человека.

Пес и камень стали неразлучными. Всю вторую половину дня и всю ночь в порту выла собака. Глубокое отчаяние сменилось более глубокой тоской. Геленджик обессилел и лег головой на вытянутые лапы, безразличный к любым ударам судьбы, даже если это будет удар железной палкой одного из многих рыбаков, в чьих хижинах он побывал непрошеным гостем. Весть о том, что черная тень, Хромой пес, вторые сутки лежит на камне и ничего не ест, быстро облетела порт. Один из рыбаков пришел с ружьем, чтобы убить неуловимого вора, но выстрела так никто и не услышал. Вместо этого он оставил на камне кусок хлеба. С этого дня портовые рабочие и рыбаки сами стали приносить Геленджику еду к камню. Сначала их восхищало, что собака стоит на берегу как дозорный, и до слез вглядывается в море, потом они к этому просто привыкли.

Не один раз зацветали миндаль и гвайюла, а Геленджик начинал линять, не один раз, спасаясь от штормов, в бухту заходили корабли разных стран и пароходных компаний, но среди них не было пузатого корабля с домиком посередине. Страна, для которой ловили рыбу Борщ, капитан, Машинное масло и в которой они жили, и страна, где волей случая жил Геленджик, находились в натянутых дипломатических отношениях. Поэтому капитан сейнера несколько лет подряд даже в самую страшную штормовую погоду старался не заходить в удобную бухту иностранного порта, а вел свой корабль, прыгающий, как мячик, на огромных волнах, в свой родной порт. Потом между этими двумя странами установились снова хорошие дипломатические отношения, но не было сильных штормов.

Геленджик по-прежнему много времени проводил на своем камне. Но теперь он больше лежал или сидел, потому что стал стареть. И глаза у него теперь слезились не оттого, что он пристально вглядывался в море, а от старости. Пес давно забыл, зачем он смотрит в море, что он ждет. Он очень смутно помнил, что когда-то, очень давно, на каком-то маленьком корабле от него уплыло что-то очень хорошее. Он забыл, чего он ждет, но ждать не перестал. Ожидание стало его привычкой, смыслом его жизни.

И Геленджик дождался… Он не видел, когда сейнер вошел в бухту, когда бросил якорь. Состарившийся пес целыми часами спал.

– Геленджик! – неожиданно услышал он и недоверчиво поднял голову. Он потянулся, спрыгнул с камня, и два рыбака увидели, что пес хромает.