Андрей Волос - Аниматор

Когда после армии работал на Климовском, первым делом не вытяжки включать кидался, а волчок. Как дашь по рубильнику! — и с первым воем волчка в поддон кило полтора серо-красного фарша — хлесь! Крыс там было немеряно… не успевали они, заслышав шум шагов, из волчка-то выбраться. Это здесь такая фигня — чуть не каждый месяц инспекция… да сам Григорий зверем ходит — почему грязь? почему кровь? — вылижи ему все. А на Климовском на это дело просто смотрели. Хлесь! — а следом говядину. И ничего.

«…измельченное мясо в мешалке смешивается с солью селитрой или нитритом и сахаром и выдерживается в охлаждаемых камерах, натужно, с придыханием говорил Никифоров, выставляя из двух больших рефрижераторов закрытые крышками тяжеленные эмалированные кюветы с фаршем. — …при выработке сосисок или сарделек из горяче-парного мяса его немедленно после жиловки измельчают сначала на волчке с малым диаметром отверстий решетки а потом на куттере где к мясу добавляют соль селитру или нитрит и холодную воду или лед…»

— Нитрит, значит?

Не услышал, как вошел Григорий.

— Чего? Какой нитрит? — хмуро переспросил Никифоров.

— Здорово, говорю, — ушел от ответа хозяин.

Глазами туда-сюда. По сторонам косится. Чего ищет? Вчера утром так же зыркал. Еще и суток не прошло. Все непорядки ищет… Давай, ищи.

— Здорово, коли не шутишь.

— А Зафар где?

— Где-где! — проворчал Никифоров. — Сам знаешь где. В Караганде. Он же у тебя карагандинский…

— Ты что это? — весело повысил голос Григорий. — Перебрал вчера? Не выспался? Что бурчишь?

— Да ничего. Сам его взял, а сам теперь спрашиваешь — где. Я его сторожить должен?

— Ой, Михалыч! — хозяин оскалил ровные зубы. Дескать, шуткуем. -

Тебя вместо штанги поднимать…

— Какой штанги?

— Да такой. Тяжел больно. Ничего не говорил тебе?

— Кто?

А Григорий уже дверью хлоп — и нет его.

Ишь ты — штанги.

Никифоров почувствовал вдруг тяжелое клокотание — как будто обжигающе горячий котел забурлил в груди. Штанги? Ты говоришь — штанги?! Ах, тля! Штанги, значит!..

Ладно.

Сорвал его Григорий с тормозов. Вроде и не сказал ничего — а вот надо же: сорвал.

Руки сами собой делали привычную работу: хорошо промятый фарш лоснился в никелированной емкости шприца, дозатор послушно наполнял размоченную кишку, готовый продукт в виде толстых колбасин ложился на противень для осадки… А котел в груди не остывал — напротив, пуще клокотал, обжигая душу.

Конечно, Зафарка вчера перед уходом сказал, что утром на два часа задержится. Да как сказал? — в стену сказал. Пробарабанил — так и так, мол, зуб болит, завтра на два часа позже выйду.

Собственно говоря, Никифоров с ним не разговаривает. Только если что по делу сказать. Да по делу-то говорить особенно нечего — и так все ясно. Не ракеты запускать.

А Григория не было. Григорий вчера с обеда куда-то смылся. По делам, наверное. У него дел хватает. Забот полон рот. А может, и так, от безделья. Ему что — он хозяин. Хочу — работаю, не хочу — ноги на стол…

Был бы Григорий — Зафарка бы Григорию доложился. Но не было

Григория. Вот он и отбарабанил Никифорову.

Конечно, сам Никифоров мог бы сейчас Григорию сказать: мол, так и так, хозяин, к зубному Зафарка намылился, чуть позже будет… Но ведь язык не поворачивается. Когда речь заходит о Зафарке, в нем все дыбом встает. Он имени этого спокойно слышать не может. Имя — и то какое-то собачье. Что за имя — Зафарка! Да он бы Шарика своего отродясь так не назвал. За что Шарику такое обращение? Не заслужил

Шарик…

И вообще он никому ничего не должен. Ни Зафарку слушать, ни Григорию

Зафаркины корявые речи передавать. Это ихнее дело. У него Григорий не спрашивал — брать Зафарку на работу или не брать. Ну и все. Сам взял — сам и разбирайся…

Котел в груди все бурлил и бурлил, и в конце концов Никифоров не выдержал — щелкнул рубильником шприца и вышел в подсобку. Тут висели халаты, топырился тюк белья из прачечной, валялся на боку мятый полотняный мешок с грязными фартуками и нарукавниками. Кроме того, стоял шаткий стол, пара стульев, шкафчик кое с какой посудишкой и холодильник «Саратов».

Кряхтя, Никифоров присел, загнул руку, пошарил в темной пыльной дыре за шкафом и достал бутылку.

Налил в стакан граммов сто. Чуток добавил. Бутылку завинтил и убрал на прежнее место.

Потом открыл холодильник и окинул взглядом его морозные недра. На двух верхних полках лежали большие разномастные свертки. Это была колбаса, а колбасы Никифоров никогда, ни при каких условиях не ел — просто в рот не брал. Внизу стояла трехлитровая магазинная банка с маринованными огурцами. Оскальзываясь толстыми пальцами, извлек один. Процедил сквозь зубы содержимое стакана, посопел, неспешно угрыз половину огурца. Присел на стул и стал просветленно дожевывать, негромко чавкая и размышляя.

Башка-то как устроена? Ты спишь — а она шурупит, работаешь — варит, огурцом закусываешь — знай свое молотит. Одно и то же: так и так, достал он меня… достал! Не продохнуть уже… просто душит этот

Зафарка. Ну не самому же из цеха уходить?.. Он тут четыре года… да и возраст. Куда идти? Это кажется — везде руки нужны, а попробуй-ка сунься! Что делать?

Тут-то его и осенило.

Когда в пальцах остался сущий огрызок — на один жевок, он налил еще грамм семьдесят пять, выпил и закусил.

А потом вышел из подсобки и направился к электрическому щитку.

Ведь Никифоров ему прямо сказал: слушай, мол. Мол, так и так: ты меня достал. Нам с тобой не сработаться. Я уж четыре года здесь.

Живу в трех остановках. Тут все мое, понял? А ты кто такой? Приехал вот… зачем? Давай разойдемся подобру-поздорову. Бери расчет — да и айда. Руки всюду нужны.

Зафарка его не понял. Или вид сделал, что не понял. Они все такие.

Зубы скалит — и хоть ты что. Щурится да смеется. Меленько так похохатывает. Мол, чего ты? Зачем так говоришь? Что я нехорошо делал?.. Сам, типа, посмеивается — а глазенками-то черными так и сверлит.

Они далеко друг от друга стояли. Никифоров выключил шприц и махнул

Зафарке рукой — заглуши! Тот тоже щелкнул — волчок замолк. И

Никифоров ему все это сказал.

Ну и вот.

А он не понял.

Никифоров повторил. Так и так, мол. Ты не смейся. Я тебе дело говорю: не сработаться нам. Сваливай подобру-поздорову.

А Зафарка все посмеивается. Напряженно так посмеивается, невесело. И спрашивает: куда?

Да мне-то какое дело? — удивился Никифоров. — Куда хочешь.

А Зафарка свое: зачем так говоришь? Что не нравится? Скажи! Два человека почему договориться не могут? Э-э-э, всегда можно договориться, да? Я к тебе по-доброму, чесслово! Как к брату, чесслово!

А Никифоров: шел бы ты со своей добротой куда подальше. Видали мы таких братьев. Насмотрелись. Не доводи до греха. Вали, пока жив.

А Зафарка, рябой черт, в ответ морщится — типа, огорчается он — и языком цокает: что ты за человек, Никифоров? Ты, типа, горя не видел. Как можешь так говорить? У меня четверо детей! Почему я должен работу бросать? Я голодать должен? Дети мои голодать должны?

Ты вот стоишь тут, жирная свинья, меня прогнать хочешь? А куда ты меня прогнать хочешь? Откуда я ушел, знаешь? Как ребенка с балкона бросают, знаешь? Как старухи за гнилую корку дерутся, знаешь? Как из пушки по твоему дому стреляют, знаешь? Ничего не знаешь, а меня гонишь — и не стыдно тебе?

И вдруг он делает от своего волчка два шага к Никифорову, поднимает руку — пальцы побелевшие в щепоть сведены, — раздувает усищи и говорит слово за словом: если ты, говорит, будешь меня гнать… или, говорит, что-нибудь тут мне подстроишь… смотри, говорит, братьям скажу… они тебя, как ту свинью, разделают!

И еще показал, сволочь такая, — какую именно.

Он повернул ручку, открыл коробку щитка и стал изучать внутренности.

Проводов было до хрена. Но он точно знал, что на волчок идут вот эти.

В прошлый раз так и было. Нулевая клемма оказалась плохо затянутой.

Кто ее открутил? — черт ее знает. Вроде некому. Сама открутилась.

Открутилась — и все. Стоп машина. В щитке трещит, а мотор не включается. Тырк-тырк, а толку — хрен да маленько. Вовка Синяков тогда еще работал… открыл щиток… потыркал… Бурчал еще: мол, надо аккуратненько, а то шибанет. Триста восемьдесят — это не двести двадцать. Если тут шарахнет — так это уже с гарантией. Даже «скорая» не понадобится, сразу катафалк…

Напряженно щурясь, Никифоров смотрел на провода. Сейчас он открутит вот эту клемму. Это нулевая. Земля, что ли. Или как у них там?

В которой тока нет. И все. Закроет щиток и пойдет к своему шприцу. И займется делом. И даже помнить ни о чем таком не станет. Работа есть работа — оттягивает… А через часочек явится Зафарка. С новым зубом. Пока переоденется… пока то да се… потом тыркнет, наконец, выключатель волчка — а ничего и нету. Только в щитке что-то хрюкнуло. Он опять — тырк! И опять ничего. Еще раз — то же самое.