Тауфик аль-Хаким - Избранное

— Откройте, ханум, не бойтесь. Я полицейский.

— Зачем? Что вам нужно?

— Позвольте мне на минуту войти.

— Но зачем?

— Зачем? Хвала Аллаху за вашу красоту!.. Для обыска. Необходимо произвести обыск… Не разрешите ли вы мне произвести у вас обыск?

Так пытался Селим сблизиться с сирийской красавицей. Но его проделка стала известна, и слух о ней быстро распространился. Вышел скандал, и в результате последовало увольнение на год.

Все это с быстротой молнии промелькнуло в голове Селима, и он не вымолвил ни слова. Поняв, о чем думает брат, Абда сказал тоном человека, выражающего справедливое возмущение:

— Правильно. Помолчи лучше. Дело и так ясно как солнце.

Селим поднял голову и спокойно спросил:

— Что тебе от меня надо?

— Сам. знаешь, — ответил Абда, стараясь сдержать гнев. — К чему столько слов? Мы все это знаем.

Селим выпрямился.

— Послушай! — горячо и серьезно сказал он. — Довольно! Твои уловки нас не обманут! Ты, эфенди, напрасно хитришь. Нет, ведь это даже не хитрость. В твоем положении хитрец сказал бы все начистоту, а ты только отрицаешь. Мне все известно, но я не хочу болтать. Если не веришь, я готов доказать свои слова. Призываю присутствующих в свидетели.

— Доказать свои слова?

— Конечно, — быстро ответил Селим. — Желаешь доказательств? Пойдем вместе, и позволь мне обыскать твои вещи и одежду.

Абда насмешливо расхохотался.

— Как ты сказал? — воскликнул он. — Обыскать? Машалла! Разве твоей милости не запрещено делать обыски?

Все молча слушали их перебранку. Но волновался только Мухсин. Страх и тревога сжимали его юное сердце. А между тем ему нечего было опасаться, он мог быть совершенно спокоен. Никому и в голову не приходило обвинить или только заподозрить пятнадцатилетнего мальчика в краже женского носового платка!

В дверях вдруг появился Ханфи. Он посмотрел на ужинающих своими близорукими глазами и спросил:

— В чем дело? Чего это вы сегодня шумите, точно вас замесили на дрожжах ифритов[12]? Успокойтесь! Я явился! Вот я!

Никто ему не ответил. Только Заннуба соблаговолила поднять глаза и бросить на него пренебрежительный взгляд, потом ее лицо приняло прежнее отсутствующее выражение.

— Я не вижу ни еды, ни питья! — продолжал «почетный председатель», подходя к столу. — Где же ужин, о котором вы говорили? Мы слышали, что ужин подан. По-видимому, это ложный слух.

Заннуба подняла голову и вяло сказала, указывая рукой на миску:

— Разве ты не видишь?

Ханфи нацепил на нос очки и заглянул в миску.

— Вареные бобы? — воскликнул он. — Дай что-нибудь другое, ради Аллаха, о Умм-Хашим![13]

Не взглянув на него, Заннуба встала и отправилась на кухню.

— Есть и другое блюдо, — бросила она, выходя из комнаты.

Все в ожидании притихли.

Ханфи сел на свое место возле Мабрука и некоторое время молчал, надеясь, что кто-нибудь заговорит. Наконец он откашлялся, поправил очки и стал по очереди вглядываться в лица своих родичей. Настроение братьев удивляло его, и ему хотелось узнать причину их странного поведения.

— В чем дело? Что случилось с народом?

Никто не шевельнулся и не потрудился ответить. Наконец Мабрук повернулся к Ханфи и тихо, многозначительно произнес:

— Скажу без шуток, народ перессорился.

— Перессорился? — удивленно спросил Ханфи. — Кто с кем?

— Все! — кратко ответил Мабрук.

— Все? Но почему? Что случилось, да не простит им Аллах?

— Без шуток, все! — ответил Мабрук. — Видно, ссориться всем сразу очень весело!

Ханфи был заинтригован.

— Но из-за чего же они поссорились? — спросил он.

Мабрук не ответил. Бросив быстрый взгляд на других и убедившись, что все безмолвствуют, он тоже погрузился в молчание. Сколько ни приставал к нему Ханфи, подталкивая его локтем и подмигивая, чтобы заставить заговорить, слуга молчал и только вращал своими большими глазами, переводя их с одного на другого. Потеряв всякую надежду добиться чего-нибудь от Мабрука, Ханфи отвернулся от него и пробормотал:

— Удивительно, клянусь Аллахом!

Тщетно старался «председатель» вызвать братьев на разговор. В конце концов ему все это надоело, и он молча принялся за еду.

Вскоре вернулась Заннуба. Одного взгляда острых глаз Мабрука было достаточно, чтобы узнать, что лежит на блюде, которое она принесла.

— Гусиная ножка пожаловала! — громко объявил он.

Ханфи театрально воздел руки к небу и воскликнул:

— Не может быть!

Быстро вскочив, он поправил сползшие на нос очки и взглянул на блюдо.

— Все ясно! Да, такова печальная истина, молодые люди!

И, став в позу, он торжественно провозгласил:

— Ее величество гусиная ножка!

Все подняли головы и, увидев надоевшую еду, переглянулись, а затем устремили глаза на Абду, словно спрашивая, каково его мнение и как он намерен поступить. Ведь сегодня он особенно не в духе.

Но Абда не шевельнулся. Он подождал, пока Заннуба поставила блюдо на середину стола, потом поднял глаза и долго молча смотрел на него. Вдруг он, словно коршун, схватил гусиную ножку, подбежал к окну, выбросил ее на улицу и так же молча вернулся на свое место.

За этой немой сценой последовала минута ошеломленного молчания, но потом все разразились одобрительными возгласами и радостным смехом — все, кроме Заннубы. Громче всех хохотали, кричали и шумели, конечно, Ханфи с Мабруком. «Почетный председатель» и «почетный слуга» веселились от чистого сердца. Им хотелось как можно дольше наслаждаться шумом и хохотом, раз для этого наконец представился повод. Ханфи долго и весело смеялся, поглядывая на Мабрука, который громоподобно хохотал, приговаривая:

— Ах! Ах! Вот так гусиная ножка!

Вдруг Ханфи повернулся к Абде.

— Ты забыл, сиди Абда, — сказал он, — что кофейня уста[14] Шхаты недалеко от нас. Держу пари, что гусиная ножка упала какому-нибудь посетителю на голову.

— Поистине мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! — тотчас же откликнулся Мабрук.

— Вся жизнь — назидание и поучение, — поддержал его Ханфи самым серьезным тоном.

— О Аллах всемогущий, сохрани нас от зла! — со вздохом Подхватил Мабрук. — Посетитель сидит себе, извиняюсь, в полном благополучии и, ничего не подозревая, требует чашку кофе без сахару или там кальян, и вдруг на него падает…

— На него падает гусиная ножка! Аллах да сохранит нас и избавит от зла! — взмолился Ханфи.

Заннуба задыхалась от злости. Поступок Абды вывел ее из себя, но она сдерживалась и молчала.

А Мабрук, покачивая головой, продолжал:

— Вся жизнь, извините, — назидание и поучение!

И Заннуба не выдержала.

— Замолчи! — крикнула она. — И ты туда же, подхалим несчастный! Деревенщина! Блюдолиз!

Смутившись, Мабрук замолчал, но ненадолго.

— А что я такое сказал? — продолжал он. — В этом, без шуток, великое назидание. Посетитель требует, что ему нужно, одно кофе за малый пиастр или кальян за никель, встает, извините, ничего не подозревая, и вдруг на него обрушивается с неба ножка настоящего гуся ценой в гинею[15].

— Говорю тебе, перестань! — гневно повторила Заннуба и повернулась к Абде, молчание которого придавало ей смелости: — А ты — клянусь пророком, ты еще увидишь! Плюнь мне в лицо, если тебе когда-нибудь повезет.

— Что ты болтаешь! — крикнул Абда, побагровев от гнева.

— Ты еще увидишь, простит ли тебя Аллах и отпустит ли тебе грехи! — не сдавалась Заннуба. — Смотри, если попадешь в рай, ни один пророк за тебя не заступится.

Абда отмахнулся от нее, и Заннуба мгновенно умолкла. Решив, что лучше подойти к нему с лаской, она сказала:

— Да и гуся-то я разве тебе принесла? Клянусь пророком, вовсе нет! Я принесла эту птицу Мабруку. Правда, Мабрук?

Мабрук смущенно посмотрел на нее, потом, не зная, что ответить, в замешательстве взглянул на остальных. Наконец он счел за лучшее согласиться с Заннубой и со скрытой насмешкой пробормотал:

— Да… эта птица…

— Ведь Мабрук любит холодную птицу, — продолжала Заннуба, не обращая внимания на его тон.

Мабрук в знак вынужденного согласия кивнул.

— Да, без шуток, как англичане…

«Председатель» Ханфи вопросительно посмотрел на него.

— А ты откуда знаешь, что любят англичане?

— Как не знать, — ответил Мабрук. — Ведь во время войны моего двоюродного брата и других родичей забрали в армию вместе с верблюдами и ослами.

— Верно, — сказал Ханфи. — И он там ел холодную птицу! Клянусь Аллахом, чудесно! Видно, ситти Заннубе хочется, чтобы мы во всем подражали англичанам.

Поняв, что Ханфи над ней издевается, Заннуба гневно воскликнула: