Игорь Афанасьев - Муравьиный Бог

Иосиф Флавий

Отец вернулся ранним утром, но не стал будить Женьку.

А Женька и не спал к тому времени.

Он выжидал, пока отец открывал бутылку, пока наливал себе в стакан водку, закусывал. Затем отец выкурил сигарету и двинулся за перегородку.

Женька слышал, как отец что-то бубнил, а мать упорно отшёптывалась от претензий супруга. Препирания по поводу исполнения супружеского долга закончились громкими стонами, тихим плачем проигравшей стороны и героическим храпом стороны победившей.

Бесшумной тенью Женька выскользнул из дому и оседлал свой велосипед.

В Хиве всё было так, как и тысячу лет тому назад.

Народ шествовал на утреннюю молитву.

Женька с любопытством заглянул в открытые двери мечети, куда и тянулись фигуры в полосатых халатах.

Войдя во дворик, мужчины аккуратно снимали обувь и выстраивали её в ряд. Они опускали ладони в фонтанчик и медленно проводили руками по лицам и бородам. Расстелив коврики, сосредоточенные и собранные, они усердно отпускали поклоны. Никакой суеты, никаких лишних движений — словно пальцы единой руки сгибались спины молящихся, и от этого ритмичного единства Женьке стало страшновато. Женщины держались отдельной группкой и кланялись скромнее и незаметнее, чтобы не отвлекать внимание Аллаха от главного его творения — мужчины.

Женька увидел, как покосился на него одноглазый старик в тюрбане и, на всякий случай, укатил к старому базару.

Этим вечером Женька вернулся из Хивы чуть раньше обычного и заехал в городок со стороны хоздвора.

Двор этот находился на берегу водоканала, в мутных потоках которого водилось множество всякой рыбы. Солдаты хозвзвода ловили её нехитрым способом: через узкий, но бурный поток перебрасывали оголённый электрический кабель и пускали по нему ток. Чуть ниже по течению стояли «молодые» и вытаскивали сачками огромных белых амуров и рыбёшек помельче.

— Водолазов не брать! — пошутил прапорщик Лялин, и все дружно засмеялись над этой дежурной шуткой.

Пойманную рыбу вялили и коптили в специальном сарайчике. Смрад вокруг него стоял невообразимый. Там же, на берегу канала, стояли цистерны с питьевой водой, бочки с какими-то маслами и красками, полупустые канистры с химикатами, лежали горы полузасыпанных песчаными барханами ящиков и коробок.

— Привет джигитам! — помахал ему Лялин рукой. — Скажи бате, уха готова!

— Скажу, — пообещал Женька.

С порога он услышал громкие голоса и понял, что семейная свара в самом разгаре.

— Не гневи Господа, Павел! — испуганный голос матери звучал непривычно громко. — У нас сын растет. Что ты ему скажешь?

— Ты сыном не спекулируй! — загудел пьяным басом отец. — Не маленький, сам всё поймет. Он скоро сбежит на край света от твоих псалмов, вон, погляди, домой его и канатом не затянешь! Не могу я больше, не могу! Вот ты мне, где уже…

Отец не договорил, и Женька услышал, как громко хлопнула дверца холодильника и забурлил в стакане горючий водкопад.

— Да ты посмотри, как мы живём! — гремел отец. — В дом к нам никто не заходит! Тебя люди боятся… Знаешь как тебя офицерские жёны называют? Блаженая!

— Спасибо людям и Господу, — смиренно согласилась мать. — А не заходят потому, что не хочу я сплетни слушать про их шашни с солдатиками. А друзья твои, начальники, могут водку пить и анекдоты травить и у себя в кабинете. А я хочу слушать Господа.

— Так и подохнем, — зло отчеканил отец, — на отшибе. Нет, уж, оставайся ты одна со своим Господом.

— Пока он школу не закончит, ты никуда не уйдешь, — Женька вздрогнул, голос матери звучал непривычно твёрдо. — А если посмеешь…

— Что? — рявкнул отцовский бас. — Ну-ка, пугни меня чем-нибудь! А?! Да ты взгляни в зеркало: кто ты и кто я? Ты всё Бога в небе ищешь, а Бог в этом небе — я!

— Прости нас, Господи, за грехи наши тяжкие! — взвыла мать, но её тут же перекрыл голос отца, привыкшего перекрикивать рёв вертолётных турбин.

— Где, где твой Бог был, когда меня сбили под Кандагаром, а?!

— Опомнись, Павел, — голос матери зазвучал спокойно и строго, — если ты уйдешь к этой женщине — я заберу Женю и уеду к матери.

— А вот это видела? — грохнул кулак об стол. — Я сына тебе не отдам! Я парня за штурвал посажу и сделаю из него нормального мужика! Катись к своей мамке одна! Собирай манатки и вали отсюда!

Женька почувствовал страшную резь в желудке. Он покрылся холодными каплями пота и понял, что нужно немедленно перемещаться в сторону туалета.

— Грех возьму на душу! — отчеканила мать. — Пойду в прокуратуру и расскажу, что вы вместо покойников в гробах цинковых оттуда возите!

— Ты что сказала, сука?

Дальнейшее промедление было бы просто смертельным, и Женька рванул что было сил к покосившемуся белому деревянному строению, вокруг которого стоял неистребимый запах хлорки.

Боль долго не проходила.

Так случалось всегда, когда подкатывался страх. Он уже знал, что пока не успокоится бешеное биение сердца в груди и не высохнут слёзы на глазах, будет больно.

Женька вывалился из мерзкого сарая и, скорчившись, побрёл в сторону хоздвора. За всяким хламом, на крутом берегу канала, высились купола большого муравейника. Днем здесь кипела жизнь. Большие рыжие муравьи дружно шагали по песчаным глыбам в сторону коптильни и возвращались в свои владения с невесть откуда взявшейся травинкой, рыбьей шелухой или косточкой. Сейчас, под вечер, по дорогам и проспектам муравейника неслись сломя голову одинокие усачи, чтобы успеть в муравейник до захода солнца. Женька подхватил одного их рыжих бегунов и запустил его на колесо проржавевшей цистерны. Муравей замер в растерянности, подняв перед собой передние лапки и расставив по сторонам длинные усы.

Женька присел и достал из-за колеса «сейф». В продолговатой банке из-под «лимонных долек» хранились сигареты, спички, целлофановые пакетики с коноплёй, белые шарики «насвая» и довольно приличная сумма денег.

Женька пересчитал купюры и доложил муравью.

— Всё честно, салабон. Я, как и ты, пашу: тому портвейна из города привезти, тому — покурить, тому — пожевать. Зато, когда-нибудь подъеду к дому на новеньких «жигулях»! А то и на «двадцатьчетвёрке». А что? Всем «травка» нужна. Говорят, хорошо от тоски помогает.

Муравей не стал дожидаться завершения доклада, а рванул, что было сил по резиновым ухабам в сторону родного дома.

— Ну, и вали, салабон. — примирительно заметил Женька.

Женька достал заветную папироску, похищенную у прапорщика Лялина, и проделал все необходимые предварительные действия. Двумя зубами он подцепил кончик мундштука и вытянул жесткую картонку из ставшей прозрачной «беломорки». В освободившееся пространство он сыпанул порцию зелья, аккуратно засунул твердый свиток мундштука на положенное место и дрожащими от страха руками стал чиркать спичкой по коробку. Спички выскальзывали из рук, ломались, некоторые из них умудрялись загореться, но тут же гасли.

Наконец он изловчился и прикурил — мир ничуть не изменился.

Темнота свалилась с неба.

В непроглядном мраке вздрагивал огонёк Женькиной папироски. Он жадно втягивал в себя горькие клубы запретной смеси и ждал, когда же начнётся «кайф».

Женька совершенно точно знал, что должен сейчас рассмеяться и увидеть нечто такое, что улучшает настроение и делает человека весёлым и общительным. Но во рту стояла сплошная горечь, а голова гудела, как после получасового полета в вертолете. Он сплюнул тягучей слюной и зажал в руке коробок со спичками.

Женьке захотелось запустить маленькую ракету в небо, и он прижал головку спички к серной взлетной полосе. Щелбан получился удачным, и спичка улетела в сторону большой кучи ящиков. Следующий запуск был не столь успешным, и ракета упала далеко от цели.

Женька отправлял пылающие факелы в сторону гор, где скрывались проклятые «духи», где они прятались в расщелинах и ложбинах и стреляли по «борту № 71» проклятыми «стингерами».

Для более точной стрельбы он выдвинул батарею ближе к реке и обрушил на сопку все имеющиеся боезапасы. Когда над ярко вспыхнувшим костром взлетел сноп искр — пришла радость.

Как утверждают итальянские астрономы, им удалось разгадать тайну Тунгусского метеорита. Ранним утром 30 июня 1908 года мощнейший взрыв прозвучал в районе речки Подкаменная Тунгуска. Атмосферная ударная волна дважды обогнула Землю. Люди, видевшие вспышку, на время ослепли — настолько яркой она была. На площади в тысячи квадратных километров была уничтожена вся растительность. Стволы деревьев, находившихся рядом с эпицентром взрыва, лишились ветвей и даже коры, но остались стоять вертикально. Другие же просто легли — корнями к одной точке.