Владимир Мазаев - Особняк за ручьем

— Вроде погода ломается, а?

— Снегом попахивает, — сказал один из парней. — Ночью завьюжит, это уж верняком.

— Как бы машины с полпути не повернули, — вслух подумал Русин.

— Если вышли, то уже не повернут. На трассе для такой колонны поворотов не предусмотрено.

Парень был прав; снег пошел, только не среди ночи, а почти тотчас же, как только снизу, из-под сопки, загудели моторы. Мокрые, тяжелые хлопья падали стремительно и почти отвесно, костры задымили сильнее.

Рассекая огнями густые снежные струи, к карьеру подползли два самосвала. Шоферы что-то кричали, показывая назад, но ничего нельзя было разобрать.

Они подогнали машины под эстакаду и, опасливо посматривая наверх, вылезли из кабин. Бульдозерист в два захода наполнил оба кузова, и шоферы, даже не перекурив, поехали назад. «Здорово! — с восхищением подумал Русин. — С самого бы начала так. Эх!..»

Потом подошли еще две машины и, нагрузившись, торопливо отъехали. Наступила пауза.

Далеко, у подножья сопки, ревели моторы, метались сполохи света. Прошло десять минут, двадцать, а дорога оставалась пуста… Русин, почувствовав неладное, торопливо пошел вниз.

На повороте к карьеру он увидел буксовавшую машину. Виляя задом, машина бешено лупила цепями разъезженную колею, медленно сползала. От нее, отчаянно сигналя, пятилась другая. Еще дальше стояла третья.

Длинная, показавшаяся ему бесконечной, цепочка автомобильных огней огибала соседнюю сопку, исчезала в снежной мгле.

Несколько мгновении он стоял, совершенно подавленный этой картиной.

В свете фар ходили, поругиваясь, шоферы, их плоские тени шевелились на снежном экране.

И снова, как в первую ночь, когда он остался один у остывающего костра и услышал шум запоздавших машин, он почувствовал сейчас отчаянье и мальчишескую беспомощность, и ему захотелось убежать куда-нибудь от этой кутерьмы и злой несправедливости, свалившейся на его голову.

Он подошел к шоферам. Кто-то узнал его — и на него накинулись. Его ругали, совали под нос черные, пахнущие маслом кулаки, грозились пожаловаться.

Он слушал злые, несправедливые слова, смотрел на красные, исхлестанные снегом лица и сам огрызался, понимая, что это ни к чему хорошему не приведет.

Они были неправы, эти шоферы, но они проехали шестьдесят километров по трассе, где каждый километр скручивает в комок нервы, и теперь они отводили душу, понося этого длиннополого, облепленного снегом человека, вынырнувшего откуда-то из темноты, словно он был виновником оттепели и сырого снега, и стометрового подъема, непреодолимой стеной ставшего на их пути.

Из толпы выдвинулся высокий сутулый шофер.

— А ну, кончай глотками работать! — сказал он сухим простуженным басом, ни к кому в особенности не обращаясь. — Надо думать, как делу помочь, а не орать почем зря. — Тяжелым шагом он подошел к Русину. — Вы что же, комендант карьера будете или как?

— Да, — сказал Русин.

— У вас трактор в поселке есть?

— У них бульдозер на карьере! — крикнул кто-то. — Пусть пригонят!

— Бульдозер занят на погрузке, — торопливо объяснил Русин. — Если бульдозером таскать здесь машины, кто грузить будет?

— А в поселке трактор есть? — переспросил сутулый.

— Не знаю. Кажется, нету.

— Должен быть! — сказал сутулый убежденно. — Ты оглянись, парень, какая техника стоит. — Он махнул рукой на застывшую цепочку огней. — Ее же выручать надо. Трактор требуется хоть из-под земли, понял?!

Русин, тяжело дыша, проходит ощупью темными сенями. В кухне долго шарит по стене ладонью, отыскивая выключатель, и, когда лампочка вспыхивает неярким, мигающим светом, первое, что он видит, — свое отражение в черном стекле окна: облепленная снегом нелепая фигура с сугробом на голове.

Он возвращается в сени, поспешно стряхивает с плеч сырые пласты снега. Только после этого проходит в комнату Лены и, робея от собственной решительности, трогает ее за плечо.

— А? Что такое? Кто? — девушка подтягивает к подбородку одеяло. Но, увидев стоящего перед ней одетого Русина, его растерянное лицо, мокрые волосы, говорит: — А, это вы. Что это вы? Который час?

— Часа два, кажется. В общем поздно.

— Что-нибудь случилось? — тревожно спрашивает Лена.

— Да, вы мне очень нужны. — Русин косится в угол, откуда слышится похрапывание матери, снижает голос до шепота.

— Оденьтесь, я подожду на кухне.

Он сидит на кухне, облокотившись на чисто выскобленные доски стола, и в ушах его — надрывный, задыхающийся гул моторов. Голова медленно наливается тяжестью — спать, спать… Но вот выходит Лена, и он встряхивается.

— Вы знаете, где живет рыжий механик? — спрашивает он.

— Рыжий механик? — Лена одергивает на коленях халатик, в глазах ее, еще не отрешившихся от сна, недоумение. — Какой механик? Что случилось?

— Я не знаю его фамилии, я только видел его однажды, как он самоходку обкатывал на дворе. Ну, вспомните, рыжий такой, лохматый.

— Степан, что ли? — неуверенно говорит Лена. — Такой высокий, шрам на щеке?

— Ну да, он самый! — торопливо соглашается Русин, хотя о шраме не имеет никакого понятия. — Где он живет?

— В общежитии, это далеко, почти на том конце. Молибога его фамилия. Степан Молибога.

— Вы с ним знакомы? — в голосе Русина звучит надежда.

— Знакома. Они с Ильей друзья. Кстати, и живут вместе, в одной комнате…

— С Ильей? Тем лучше! Одевайтесь!

— Да что случилось?

— Неприятность случилась. Объяснять некогда. В общем, сегодня я вызвал семьдесят машин. Вы понимаете, Лена, семьдесят! А тут снег, пурга. Машины, черт бы их взял, забуксовали, да еще под самым карьером. Меня шоферы чуть не съели. Представляете, что сейчас там творится? Трактор нужен, тягач. Пойдемте к этому… к Молибоге.

— Хорошо, пойдем. Но я не зайду.

— Почему, — испуганно спрашивает Русин.

— Я же говорила: они живут вместе с Ильей.

— Так это и здорово!

— Лена опускает голову.

— Мы же с ним поссорились после того, а то как же?

— Тогда решено! Лучшего повода для примирения вам не найти. — Ему вдруг делается радостно от того, что он сказал. — Одевайтесь, дорога каждая минута!

Потом они бегут через темный безлюдный поселок, утонувший в вихрящемся снеге, потом долго стучат в двери общежития — простого бревенчатого дома, каких много в поселке.

Им наконец открывают, и Лена входит в дом, оставив Русина на улице. Минут через пять, которые кажутся ему часом, появляется Илья. Русин бросается к нему, но Илья, закурив, молча скрывается в дверях.

Русин уже теряет надежду и решает войти в дом, но раздается голос Лены, за ним тяжелый топот ног, и на крыльцо выходят сразу трое — Лена, Илья и высокий парень. По-видимому, это и есть Степан Молибога.

— Русин! — зовет торопливо Лена, сбегая со ступенек. — Степа спрашивает, разрешил ли начальник? Я сказала, что разрешил, а то как же? Я правильно сказала?

— Конечно, разрешил, — уверенно говорит Русин и, поддаваясь ее интонациям, невольно добавляет: — А то как же? — и сам удивляется, как это у него убедительно прозвучало.

Рыча и погромыхивая, самоходка катит по запорошенной снегом дороге. Фары в металлических решетках бросают далеко вперед два кинжальных луча. Метель уже затихает, редкие снежинки, залетая в свет, вспыхивают, точно крошечные метеоры.

Русин стоит на ребристом крыле, держась за борт, и в лицо ему бьет ветер. Самоходка легко и быстро берет подъемы и на ухабах покачивается, как лодка на поперечной волне.

Русин наклоняется к водителю, видит на щеке шрам. Перекрикивая грохот, он кричит:

— Слушай, Степан, ты на фронте был?

Тот машет головой.

— Ни. А що?

Русин смеется:

— Мне кажется, что мы на танке мчимся!

— Та цэ и е танк. Тэ тридцать чотыре. Тильки без башни и пулэметив. Дэмобилизованний!

— Ого! А что он у вас делает — демобилизованный?

— Бурыльную установку тягае.

Дорога резко сворачивает, ели уплывают куда-то вниз, и далеко впереди проступает реденькая подковка огней. «Ждут!» Русина вдруг охватывает радость. Словно не было позади холодных ночей в карьере, горьких минут беспомощности и отчаяния; словно только и существовало вот это стремительное движение вперед, да ветер в лицо, да это мужественное гудение брони под ладонью.

К карьеру взбирается последний самосвал. Шофер в рыжем кожане подгоняет машину под эстакаду, выпрыгивает из кабины, привычно лязгнув дверцей.

— Черт тупорылый! — ругается он, обходя машину. — Вот наградил бог силушкой — чуть было передок не выхватил.

Он задирает голову, долго смотрит на эстакаду.

— Техника на грани фантастики! — В голосе его, однако, звучит удовлетворение. — Эй, друг ситный! — кричит он бульдозеристу. — Гляди, притормаживай. А то возьмешь ненароком вторую космическую и улетишь с этого трамплина к едрене-фене!