Дмитрий Цветков - Anno domini

— Андрей, наливай! — Вадим поставил локти на стол, положил подбородок на большие пальцы сцепленных в замок рук и глубоко вздохнул. — То, о чем ты сейчас сказала, в чем упрекаешь меня, я называю практикой относительности. Ты права только с одной стороны, только с одной точки зрения. Да, ради эфемерной цели я ставлю под удар свою семью, но если все спрячутся в свои норы, испугаются власти, возмездия за свои слова, то страна утонет в бандитской безысходности. Я рискую ради идеи и делаю это не втайне от семьи, мы делаем это вместе. Аня, так же как и я, желала этой поездки в Киев, вместе со мной, взявшись за руку, кричала на Майдане: «Нас багато, і нас не подолати!», вместе со мной отказывалась от моих зимних ботинок. И если на карту поставлена свобода целого народа, то я, мы — выбираем риск собственной безопасностью ради благородной цели.

— Вадим, да это только вы такие дураки, которые бесплатно поехали в Киев флагами махать. Люди там деньги зарабатывали, а ты последние прокатал.

— Наташа, сидя на кухне, можно рассуждать сколько угодно о полумиллионной купленной толпе на Крещатике, тем более, если не смотришь ничего, кроме местного ТВК, а я ездил в Киев именно для того, чтобы не зависеть ни от чьего мнения, а своими собственными глазами увидеть и оценить все происходящее. И мы не на диване слушали выступление Ющенко, и не в пьяном угаре пытались пробраться ближе к сцене на Майдане, чтобы слиться со своим народом, которым я, кстати, никогда не гордился, да и не задумывался об Украине как о Родине. И свою вторую статью я написал именно по приезде из Киева, где получил такой заряд патриотизма, о котором только в советских книжках можно было прочитать. Поэтому, не побывав там, не вдохнув этого свободного воздуха, ты не можешь быть объективной сейчас. И я не сержусь на тебя, потому что ты судишь об этих событиях и об этих людях со слов нечистоплотных журналистов и недопонявших происходящего своих сотрудников, обиженных, кстати, Байрамовым — представителем старой власти.

— Ой, Вадик, не хочу я об этом говорить. Ты не можешь знать, сколько там денег было заплачено. Тебе не платили, значит, ты думаешь, что и никому не платили. Все! Аня, пойдем, покурим. Пусть они сами тут спорят. Мальчики, наливайте! Мы вернемся и выпьем за любовь.

Анна совершенно была не согласна с Наташиным мнением, но, видя, что страсти накаляются и приятный ужин может стать причиной раздора, решила не подливать масла в огонь, выйдя из комнаты вслед за Наташей. Как только девушки удалились, Вадим с Андреем подняли рюмки с налитым коньяком, который так до сих пор и не выпили из-за внезапно возникшего спора. Вадим закусил долькой лимона и обратился к Андрею.

— Я не могу понять, ради чего люди работают, если не ради зарплаты? Могу согласиться с теми патриотическими порывами, которые переполняли советских граждан послереволюционного и послевоенного времени. Тогда у многих зарплата действительно была не на первом месте. Но сегодня, в то время как заплывший от обжорства начальник, купающийся в деньгах, до такой степени обнаглел от своей безнаказанности, что просто перестал платить людям зарплату, когда большая половина народа взбунтовалась против коррупции и лжи, когда все названо своими именами и появилась надежда на справедливость, как можно в такой момент бояться защитить свои права? Тем более что вопрос стоит не о бесплатных путевках или льготном проезде, а о самом главном смысле работы.

— Вадик, да просто никто не хочет обострения. Они знают, что если оранжевые победят, то Байрамов уйдет, и новый начальник им погасит задолженность, вот и не суетятся.

— Но ведь уже несколько месяцев пара сотен человек голодают!

— Ну, посмотри на меня — похож я на голодного?

— Андрей, ну что ж ты равняешь! Если бы вам родители не помогали, так вы бы тоже сидели голодные. Это же хорошо, что у вас есть запасной вариант, — Вадим вдруг запнулся, словно неожиданная мысль перебила построенную в голове фразу.

— Знаешь, а с другой стороны — может, вы и правы. Я живу так, как сам считаю нужным, но ведь это совершенно не значит, что я живу правильно или что другие должны жить точно так же. Ведь моя правда — она только моя. И она настолько относительна! И не только по отношению к правдам другим, но и относительно даже моего настроения.

— Это ты о практике относительности? — уточнил Андрей.

— Да. О том, что постоянство правды зависит и от настроения, и от состояния опьянения, и от воздействия чужого мнения, и еще от многих факторов. Мне просто вспомнилось сейчас, как я работал на заводе. Был у нас там такой активный алкогольно-развлекательный период, после которого впору было анекдот рассказывать как быль, когда один мужик предлагает второму выпить, а тот, отказываясь, говорит: «Ты помнишь прошлое лето?» — «Да!» — «А я не помню!». Так вот, когда мы допивались до той кондиции, что начинали горланить на караоке и восхищаться своей дружбой, которая у нас на всю оставшуюся жизнь, как-то взбрела нам мысль в голову доказать свое единство героическим поступком — прыжком с парашютом. Вот только созревали мы всегда к позднему вечеру, и прыжок приходилось откладывать наутро, потому что, во-первых, пьяные мы бы не проехали два поста ГАИ до аэродрома, а, во-вторых, ночью никто не прыгает, даже если мы хорошо заплатим. И что интересно: в тот момент я действительно готов был шагнуть в бездну ради лучших своих друзей, и они готовы были прыгнуть, да хоть бы даже и без парашюта, но наутро этот героизм казался всем нам такой глупостью, что после нескольких этих случаев я стал подшучивать на тему ночного десанта, дескать, перед тем, как поднять первый тост, мы сначала съездим на аэродром, чтобы потом нам не было мучительно больно за то, что ночью самолеты не летают. Ведь это и есть относительность моего собственного сознания в различных его состояниях. Да, кстати, и с ребятами этими мы давно уже даже не созваниваемся, не говоря о встречах.

— Вадик, ты в такие глубины лезешь. Если так рассуждать, то я должен замучить себя терзаниями: бить или не бить злостного должника? Ведь относительно своей семьи — он жертва бандитского беспредела, а относительно семьи человека, которому он уже два года торчит пять штук, — он последняя сволочь, потому что эта самая семья перебивается из-за него с хлеба на воду. А для меня они оба — милейшие люди, потому что они оба мои работодатели, и не будь их — моя семья перебивалась бы с хлеба на воду. А мне больше нравится перебиваться с мяса на колбасу.

— Вот видишь, как хорошо ты усваиваешь мою практику относительности. Вот и Наташа, с одной стороны, права, а с другой — я могу с ней поспорить.

— Лучше не надо! Во всяком случае — не сейчас, а то МОЕ уже напилось и вот-вот в драку полезет.

— Да нет, конечно! Я вижу, что в Наташе проснулась агрессия сторонников провластного кандидата. Пока ее нет, я хочу сказать тебе, что мне совесть не позволяет отсиживаться в тот момент, когда народ поднялся на борьбу с ложью. Я до такой степени был подавлен, просто уничтожен той безысходностью, которая нам угрожала после фальсифицированного поражения оппозиции, что когда появилась надежда на поворот в истории, не смог удержаться, чтобы не принять участие в борьбе с этим змеиным кублом. Я ясно понимаю, что если у власти останутся прежние лица, то мы подпишем себе приговор на десять лет вперед. Поэтому отдаю все свои силы и знания этой борьбе.

— Вадик, ты что, серьезно думаешь, что если оранжевые победят, то все станут честными, и новый президент не будет тащить точно так, как старый?

— Андрей, мое мнение таково, что в политике — в большой политике не может быть честных людей. Они просто не выживут в том окружении, где ради продвижения по карьерной лестнице надо ежедневно кого-то сжирать. Но я вел и веду свою борьбу не столько за фамилию президента, сколько за его демократические порывы. И кто бы ни олицетворял эту демократию — он может дать надежду на улучшение, а вот его оппоненты могут гарантировать только поголовную коррупцию и абсолютное беззаконие.

— Это будет простой передел собственности, вот и все. У одних воров поотбирают другие воры. И названия еще поменяются: те, кто был оппозицией — станут властью, а те, кто был властью — станут оппозицией. А нам от этого ни холодно, ни жарко.

— Андрей, мне трудно сейчас предсказывать результаты будущих шагов. Время покажет. Но еще раз повторюсь, что я точно знаю, чего можно ожидать от власти старой.

В комнату вернулись Наташа с Аней.

— Так, у всех налито? Пьем за любовь! — шуточно-командным тоном Наташа решила изменить тему разговора и удалить осадок, возможно, остававшийся от их с Вадимом недавней стычки. — Ребята, я хочу выпить за то, чтобы благополучие в наших семьях не зависело от того, кто у нас президент! Чтобы на наши отношения никогда не могла повлиять никакая политика, никакие выборы! И чтобы вы, мальчики, всегда нас любили и берегли!