Дмитрий Григорьев - Господин Ветер

Он попытался разглядеть на обочине ее следы.

«И воду всю извели. А пить-то как хочется. А?»

«Терпи суфий, просветленным станешь».

«И умыться бы. Сто километров — это как рукой подать. А в Ате меня ждут. Галка, Серж, Саид».

«Ждут ли? Чего меня туда потянуло?»

«Все что ни делается, неспроста. Тянет — тянись, пока ветер в спину. Тянем-потянем — вытянуть не можем. Акын Кристофер с потрескавшимся от жажды голосом. О… О… О… Стоп машина… — Он увидел на трассе стремительно увеличивающуюся легковуху. — Такая не остановится».

«Вот, не остановилась. Будь не я, а Алиса. Алиса в городах. Кого ты ищешь? Кто ищет тебя? Богатые мама-папа…»

«Девочка совершила взрослый поступок и надумала вернуться. Все очень просто».

«Не то…Что же ты, папа Кристофер, суфий недоделанный, так и не можешь научится не привязываться. Даже в мыслях. Проехали. Оставь. Будь как ветер».

— Собака лает, ветер носит, — пропел он, снова повернувшись спиной к слабому ветру, единственному его слушателю.

Эту песню сочинила Умка. Однажды Крис даже играл с ней в каком-то московском подвале. Вместо Сталкера. Тот не пришел, и Кристоферу на некоторое время пришлось стать Умкиным соло-гитаристом, благо все эти темы он знал наизусть.

«Ну что, где же тот КАМАЗ-самолет, что домчит меня до Аты?» — продолжил Кристофер свой внутренний диалог.

Дао-шмао-дадцзыбао. Мое постижение Пути состоит в движении по пути. Ты сказал, Дэгэ? Дурилка картонная, а…» — он передразнил своего старого питерского приятеля, в словесной бороде коего, словно крошки запутывались митьковские слова. А эта словесная будет подлинней его реальной бороды, в которой реально запутывались крошки хлеба.

«Хорошо хоть крошки, не мустанги — так бы ты ответил? Нет, ты скорее срифмовал бы — крошки-мандавошки. Мустанги меняют хайры как миры».

«Главное — движение. Двигаться дальше. Но истинный суфий не привязывается даже к этому движению».

«Вот поэтому наши пути так спонтанны, поэтому я еду из Омска в Алма-ату. Злые духи боятся кривых линий, и подобно китайцам изгибающим скаты крыш, я изгибаю свой путь. Злым духам воистину он недоступен. Ага, крутые идут». — Супермазы, мерседесы и вольво Кристофер узнавал издалека, даже не наклоняя очков.

Навстречу ему двигалась целая армада. Караван. Караваны грузовиков шли из Казахстана в Китай, так же как раньше караваны верблюдов. По тому же пути — Великому, Шелковому. Правда, теперь оттуда везли не шелк, а всякую электронную дребедень, туда же —хлопок, железо. После внутренних реформ Поднебесная стремительно развивалась, и торговлей с ней кормились все приграничные районы.

А древний Шелковый Путь, покрывшись почти по всей длине асфальтом и кое-где передвинув изгибы своего тела, сущности своей не переменил. На то, собственно и путь. Он тянулся через Хоргос в Урумчи или через перевал Торугарт в Кашгар, далее — в Турфан, и, через Внутреннюю Монголию, через Манчжурию, до самого Пекина. Как и в древние времена, Тянь-Шань и Памир разбивали его на несколько веток, по которым ползли пыльные караваны фирменных машин — понтовых, с полными фурами и полупустыми кабинами, но не берущих попутчиков ни на пути туда ни на пути обратно. Вик говорил, что они заезжают вглубь Китая всего километров на пятнадцать — там товар перекидывают на местные грузовики — Китайской Народной Республике надо кормить собственных драйверов.

«Путешественник истинный путешествует в своем Эго… Вот Саид, скажем, никуда из Аты не вылезает. Да и куда вылезешь, если дома килограммы чуйской дури, дури огого какой, дунешь и летишь куда захочешь, хоть в Китай, хоть на света край. Причем не вставая с ковра, в замысловатых узорах которого можно читать слова древней книги Аджа иб трам-там там, повествующей о чудесах прошлых, настоящих и будущих. Каждый по своему ее и читает», — Кристофер снова развернулся лицом к ветру, принесшему звук мотора, и поднял руку, так как появился КАМАЗ, который несомненно остановится, потому что он тоже слово этой книги.

В кабине было двое. Хотя грузовик мгновенно пролетел мимо, Крис умудрился разглядеть белозубые улыбки на темных лицах драйверов. «Улыбаются, однако. И не берут. — Кристофер совершил очередной поворот на сто восемьдесят и театрально-безнадежно опустил руку. — И… Неужели?»

КАМАЗ остановился. Но далеко впереди.

«Не про вашу честь, уважаемый суфий, сломалось что-нибудь. Однако, ведь сказал и остановились». На обочину из машины выскочил коренастый человек в темных брюках, майке и «грузинской» кепке. Он подходил к каждому колесу и стучал по нему ногой — издали это напоминало какой-то ритуальный танец. Кристофер был уверен, что не возьмут, однако шаги ускорил, почти побежал. Когда он добрался до машины, водитель уже сидел за рулем.

— Здравствуйте.

— Салям. — Водитель улыбнулся. — Далэко идешь, барат.

«Не казахи, не киргизы, не таджики. У машины джамбульский номер. Турки, может быть?»

— В Алма-ату. Может возьмете.

— Ноо, ми Джямбул.

— Ну до поворота.

— Малик, вазмем ходжу? — Он рассмеялся и добавил по турецки, обращаясь к некоему Малику, сидящему в салоне.

Вопрос внушал надежду.

— Садись барат, — водитель снова высунулся в окошко, — а вобще ми только жэнщин бирем.

— А чего только женщин?

КАМАЗ уже несся по раскаленной трассе, и Кристофер высунув руку ловил утренний, но теплый воздух.

— Жэнщин, — громко повторил водитель, — ми турки.

— Я понял.

— Ми джамбульские турки. Асобо ибливые. Турку еда — нэ надо, вода нэ надо, вино — нэ надо, а жэнщина… Эээ…Она для турка и еда, и вода. Так говорю, Малик. Всэх ибем.

— Но ты нас не бойся. Мы только женщин ебем. Не извращенцы. Даже пидорасов не трогаем. Ха-ха-ха. — Малик, в отличие от напарника, по-русски говорил почти без акцента.

— Я уже встречал на трассе турков. Тоже джамбульских.

— И не выебали? Ха-ха, — спросил Малик.

— Шутишь. Нормальные люди.

— Нас, турков, в Джамбуле целый район.

— И на родину не тянет.

— Здэсь у миня родина. Там никого нэт. Ни дедушка, ни бабушка, ни систра. У Малика дядя. — Водитель снова произнес фразу на турецком. — Он ездит.

— Нам пока и здесь хорошо, — добавил Малик. — Турку, кроме женщин, ничего не нужно.

Турки оказались «поливальщиками»: вчера они продали в Омске арбузы и теперь возвращались домой. Между собой они разговаривали по турецки и несмотря на экспрессию, с которой произносилась каждая фраза, их язык казался густым и пряным, словно восточные сладости. И узнаваемый русский мат был мухами, кружащими над сластями.

КАМАЗ тем временем обогнала полная людей девятка. Разговор турков переместился на нее.

— Ни нравятся мнэ они, — произнес вдруг водитель, — Бандити, навэрно.

— Почему? — спросил Крис.

— Бандит, нэ бандит. — Водитель на мгновение отпустил руль и взмахнул руками. — Но почэму не уизжают. Абагнал — уизжай.

— Сзади-то никого? — Малик зевнул и потянулся.

— Никого.

Девятка по-прежнему шла впереди, загораживая Камазу дорогу.

— Стрелять умеешь? — спросил у Кристофера Малик.

Несмотря на серьезность вопроса он и водитель улыбались.

— Плохо.

— Возьми ружье, покажи им.

Кристофер недоуменно посмотрел на турков.

— Вазми ружье, тибэ гаварят, сзади лэжит, под курткой, пакажи, — повторил водитель и кивнул на не желающую уходить вперед девятку.

Сверху, из кабины грузовика, машина, обогнавшая их, казалась Кристоферу маленькой, чуть ли не игрушечной, однако люди в салоне были вполне настоящими. Ружье напомнило Кристоферу отцовское. Иж-54, двустволка, двенадцатый калибр. Или очень похожее.

Он высунул темное спаренное дуло в окно.

— Приоткрыть дверь?

«Почему ж ты не боишься, а, суфий? Думаешь, до стрельбы не дойдет? Или крутым себя считаешь? Ковбой хренов, блин!» Нет, страха в сердце Кристофера (а он никогда не считал себя особо храбрым, скорее наоборот, весьма робким и трусливым) не было. Приключение казалось ему просто забавным.

— Нэ надо. Пакажи и все.

Однако те, кто ехал впереди, восприняли намерения Кристофера всерьез. Девятка резко рванула вперед, и когда Кристофер положил ружье на колени, была в сотне метров от КАМАЗа.

— Нэ бандиты. Ашиблис. — Водитель продолжал улыбаться, и после каждого слова резко ударял ладонью по рулю, словно вгоняя собственную речь в железное тело машины. — Ми, турки, народ сэрезный. Бандитов нэ баимся.

Кристофер погладил ладонью вороненый ствол. И вдруг вернулся в старый, более чем десятилетней давности, кусок собственной жизни. Дачной жизни, некогда отслоившейся от Кристофера подобно старой змеиной шкурке, красивой но бесполезной. Однако и на фоне воспоминаний он умудрялся продолжать начатый с утра внутренний диалог.