Доминик Ногез - Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка

Я уже забыл о них, когда мужчина поспешно вернулся и положил на столик денежную купюру рядом со счетом, который оставил официант. Теперь я разглядел его получше: у него были зеленые глаза, маленький шрам на лбу и довольно привлекательное лицо — особенно сейчас, когда оно сияло радостью.

«Милые бранятся…» — рассеянно подумал я, заказывая вторую порцию «Амаро». И в этот момент до меня донесся голос Эглантины — сначала я даже не понял откуда, которая, с трудом переводя дыхание, выпалила:

— Прюн украли!

Когда Эглантина приехала к родителям, калитка была открыта. Во дворе она обнаружила каких-то трех типов на роликах, примерно одного возраста с Прюн, один из которых колотил в дверь, а другой, прижавшись носом к окну гостиной, пытался разглядеть обстановку внутри.

— Мы ищем вашу дочь, мадам, — сказал ей третий громким, ломающимся голосом, как у всех подростков.

— Мою сестру, — раздраженно поправила Эглантина и, поколебавшись, все же вытащила запасной ключ от двери из тайника, которым служил горшок с бегонией.

— Подождите здесь, — не слишком уверенно сказала она, открыв дверь и снова полуприкрыв ее за собой.

Она несколько раз громко окликнула Прюн, но безрезультатно. Потом поднялась на второй этаж и услышала какой-то шорох со стороны родительской спальни.

Эглантина поспешно спустилась. Трое оболтусов были уже в коридоре, осторожно приподнимая ноги на роликах, словно цапли.

— Ее нет. А теперь уезжайте. Мои родители вот-вот вернутся, и тогда…

Она испытала облегчение, когда они послушно удалились. Один из них, юный негр подозрительного вида, ограничился лишь тем, что спросил, когда вернется Прюн. Когда она ответила, что ничего не знает, тот угрожающе пробормотал, что «тем хуже для нее». Эглантина с некоторой тревогой смотрела, как они удаляются по улице Пюи-де-Дам, лишь слегка посторонившись, чтобы уступить дорогу черному «пежо», который приближался с противоположной стороны. Это была машина родителей.

Эглантине не понадобилось много времени, чтобы обнаружить, что маленький секретер, где мадам Дюперрон хранила драгоценности, взломан. Исчезло красивое жемчужное колье (правда, из фальшивого жемчуга), но также, увы, брошь с нефритом (настоящим), подаренная ей супругом на двадцатилетие совместной жизни. Кроме того, в комнате Прюн, где даже в лучшие дни не бывало образцового порядка, теперь была форменная свалка.

Эглантина с трудом убедила родителей не вызывать полицию сразу же, а дождаться возвращения сестры. Близился час ужина, а подростки неспособны долго сопротивляться зову желудка. Эглантина нервно расхаживала по двору и успела насчитать сотню шагов, когда заметила юного мотоциклиста в красном шлеме, остановившего свое транспортное средство метрах в пятидесяти от нее. Пытаясь держаться непринужденно, что не слишком хорошо ему удавалось, он снял шлем и начал прохаживаться перед домом взад-вперед, время от времени искоса поглядывая на окна первого этажа. (Еще больше Эглантина удивилась, заметив на нем белую рубашку и галстук-бабочку.) Когда он проходил мимо в третий раз, она окликнула его: «Вы что-то ищете?» Щеки молодого человека мгновенно приняли тот же оттенок, что и его шлем, и, ничего не отвечая, он поспешил к своему мотоциклу. Снова натянув шлем, он двумя-тремя ударами ноги завел драндулет и укатил с грохотом, достигавшим уровня фортиссимо.

Прюн все не появлялась. Мсье и мадам Дюперрон с часовым опозданием сели за стол, как раз начинался воскресный вечерний телесеанс (на сей раз «Джеймс Бонд» с Шоном О'Коннери). Эглантина, устав от ожидания, решилась предпринять то, на что при других обстоятельствах никогда бы не осмелилась (или ей так казалось): немного порыться в вещах сестры. И наткнулась на листок бумаги, который еще сильнее ее встревожил. Там было написано:

Веро — 3 г

Кариму — 1 планку

Алисон — 10 г

Марине — 3 г

Сильверу — 10 г + 1 планку.

В этот момент зазвонил телефон и чей-то голос («молодой человек из городских», как определила его мадам Дюперрон, взявшая трубку) объявил, что если семья не заплатит пять тысяч евро, то никогда больше не увидит Прюн (разумеется, сказано это было гораздо менее вежливо, но общий смысл был такой). Похититель обещал перезвонить завтра в полдень, чтобы указать маршрут, каким нужно будет следовать с деньгами.

Оглушенный слезами жены и криками дочери, мсье Дюперрон все же нашел в себе силы позвонить в полицию. Учитывая поздний час и нехватку оперативного состава, ему было предложено потерпеть до завтра и явиться с заявлением с утра пораньше.

— Проблема в том, — объясняла мне Эглантина, пока мы возвращались ко мне (я еле успел закрыть дверь, чтобы не дать Клемансо выскочить на лестницу), — что завтра в восемь утра отец должен идти на медосмотр. Он уже пропустил один, и на этот раз пропускать нельзя. Я пообещала пойти в комиссариат вместо него.

Было заметно, что ей очень не хочется этого делать. Как большинство детей преподавателей, особенно «поколения 68-го»,[16] она отнюдь не испытывала особого благоговения перед стражами порядка. Поэтому очень рассчитывала, что я пойду вместе с ней (она сопроводила свою просьбу беглым поцелуем в ухо), поскольку помнила, что я знаком с комиссаром. Это было верно: его звали комиссар Клюзо — имя как будто специально для полицейского романа! После мадам Симон, кондитерши, он был одной из первых моих жертв, отысканных в картотеке банковских вкладчиков. Я случайно познакомился с ним на банкете в префектуре. Он был не дурак выпить — что, в общем, соответствовало обстоятельствам, но было не совсем обычно для сотрудников Министерства внутренних дел.

Я пообещал Эглантине пойти вместе с ней — главным образом для того, чтобы ее успокоить. Она никак не могла уснуть. Несколько моих ненавязчивых эротических поползновений, с целью хоть немного отвлечь ее, остались безответными. Я задремал. Было около трех ночи, когда меня разбудил какой-то шум в кухне — должно быть, она пошла выпить воды. Я не шелохнулся, когда она вернулась и снова улеглась. Но она не переставая вертелась с боку на бок, вздыхала и порой даже всхлипывала. Я не выдержал и все же прошептал: «Не переживай, она найдется». «Дело не в этом, — ответила Эглантина. — У меня зуб болит». Я осторожно встал и принес ей стакан воды и таблетку гуронсана (рекомендованного доктором Азулеем). «Я уже выпила две таблетки аспирина», — запротестовала она. «Попробуй вот это, и почувствуешь разницу». Она выпила таблетку. Я дождался, пока она уснет, встал и подошел к окну. Воздух был жарким и удушливым, луна стояла в первой четверти, и ее едва можно было различить. Справа в небо вонзался тонкий шпиль собора Святого Иоанна, возвышаясь над окрестными крышами. Внезапно я почувствовал какую-то странность в окружающем пейзаже и только через некоторое время понял, в чем дело: в одном из окон Бальзамировщика горел свет и оно было широко распахнуто. Обычно такого не бывало. Я различил черные силуэты и дрожащие тени: несомненно, это была комната с чучелами животных. И вдруг до меня донеслись голоса: двое спорили на повышенных тонах, и один был сильно раздражен. «Не смей этого делать!» — закричал он, и сразу вслед за этим свет погас. Через несколько секунд окно захлопнулось.

— Я-то думал, он живет один, — вполголоса произнес я, снова ложась рядом с Эглантиной, которую разбудил шум.

— Кто?

— Любитель кошек.

Она не поняла, о ком речь, а впрочем, ей было не до того: зуб не давал ей покоя, и она спросила, есть ли где-нибудь поблизости дантист, принимающий круглосуточно.

— Здесь, у нас? Да ты шутишь!

Пришлось пообещать, что завтра по пути в комиссариат мы зайдем к доктору Азулею. После этого Эглантина снова попыталась заснуть. Она еще немного постонала, отвернувшись от меня и уткнувшись лицом в подушку. Пару минут спустя я услышал, как резко хлопнула дверь дома напротив, а потом погрузился в зыбучие пески сна.

Я ждал Эглантину, сидя за рулем ее машины, поскольку перед домом Азулея стоянка была запрещена. Мне едва хватило времени, чтобы прочитать первую страницу «Йоннского республиканца» (на что обычно хватало всего нескольких минут, если не секунд), как она появилась снова с листком бумаги в руке:

— Его нет. Я звонила, потом стучала, потому что по идее он должен был быть на месте — по понедельникам он принимает с девяти утра. Никакого ответа. Потом сосед мне сказал, что у него не было приема последние три дня. Он дал мне адрес другого дантиста, на улице Мишле.

Ничего не оставалось делать, как отправиться туда. Это оказалось совсем рядом, в доме 24. Эглантина вышла через три четверти часа, немного заторможенная (мсье Кусто не пожалел заморозки). Так что, когда мы оказались в полицейском управлении и почти сразу же были допущены в кабинет комиссара Клюзо, говорить пришлось мне. Если не считать дружеской улыбки в знак того, что он меня вспомнил, и приветливого «дорогой мсье Ренье» — что, впрочем, он произнес довольно небрежно, — мой собеседник слушал меня настолько рассеянно, что я невольно спрашивал себя, не задремал ли он.