Джон Макдональд - Обреченные

Он помнил. Вспомнил свой похотливый, жеребячий взгляд, ее белые разведенные колени и сумасшедшее солнце... Они рассмеялись.

Линда придвинулась ближе, тронула его за запястье.

– Дорогой, все испортилось, когда приехала твоя мать. Все сразу стало таким гигиеничным и гадким.

– Я и понятия не имел, что тебе...

– Помолчи и ни в чем меня не обвиняй. Мне просто кажется, дорогой, все твои подлинные, искренние, теплые сердечные порывы плотно завинчены какой-то крышкой. В первые дни медового месяца нам вместе удалось немного ослабить крышку, что было очень хорошо для нас обоих. Потом ты заметил, что наружу выбегает слишком много тебя, и снова ее завинтил. И знаешь, мой дорогой, я чувствую себя покинутой. Я хочу, чтобы мы придумали какой-нибудь способ освободить тебя. «Секс» – не гадкое слово. Как и слова «грудь», «ягодицы», «ноздри» или, скажем, «левая рука». Мне кажется, кто-то в детстве внушил тебе неправильные представления об этой стороне жизни. И разумеется, я не хочу приучаться думать о сексуальном акте как о довольно неприятной, хотя и мимолетной, маленькой супружеской обязанности, которую надлежит выносить в стоическом молчании. Я хочу быть тебе хорошей женой и в то же время чертовски хорошей любовницей.

– Линда, прошу тебя!

– О чем ты просишь?

– Вспомни о таком понятии, как хороший вкус!

– Не пытайся урезонивать меня этой убогой философией, мальчик мой! Прими только на веру, что ты заблуждаешься, но еще можешь исправиться. Мне девятнадцать, тебе – двадцать два, но, когда речь заходит о любви, Джон Картер Герролд, я чувствую себя мудрее, потому что, по-моему, мои инстинкты правы.

– Наверное, всем женщинам хочется, чтобы их медовый месяц продолжался вечно. Я слышал, это признак незрелости американок.

– Чушь! Знаешь, какой степени родства я хочу достичь со своим мужем? Как в романе Хемингуэя «Иметь и не иметь». Читал?

– Он пишет грязные непристойности.

– Грязь – в умах тех, кто сам грязен, милый.

– Все его мужчины – неандертальцы.

Она метнула на него сердитый взгляд:

– Ты первый начал, так что не обижайся на то, что я тебе скажу. Иногда у меня возникает мысль: раз ты не раскрываешься до конца в постели, раз не проявляешься целиком, возможно, ты не мужчина и во всем остальном. Что станет вершиной твоей жизни, когда мы вернемся? Работа в фирме дяди Дода за двенадцать тысяч в год?

Джон растерялся.

– Линда, мне... ужасно не нравится то, о чем ты говоришь, не мне претит ссориться с тобой.

Она встала на колени и быстро поцеловала его – легко прикоснулась к губам.

– Бедный старина Джонни. Ты просто женился на девке, вот и все. На девке с ангельской, невинной внешностью. Именно благодаря внешности я и заполучила работу модели, именно благодаря моей благопристойной внешности мне все же удалось умаслить твоих родственников. Но поверь мне, милый, я намерена исправить тебя в данном конкретном отношении. И я хочу, чтобы ты пообещал, что поможешь мне. – Она придвинулась чуточку ближе, прижавшись грудью к его плечу, и начала медленно ласкать его, проказливо улыбаясь. – Знаешь, милый, у тебя все получится. Я избавилась от застенчивости, когда начала говорить о ней вслух.

Он захотел ее, захотел овладеть ею прямо сейчас, и в то же время ему захотелось отодвинуться от ее теплых, настойчивых прикосновений. Придется ей кое-что уяснить для себя... потом, не сейчас. В медовый месяц у всякого есть право делать глупости. Но это не значит, что так будет продолжаться всегда. Джон воровато огляделся по сторонам: вдруг на них кто-нибудь смотрит? Линда снова легла, опершись на локоть, и подтянула колени к животу. Лучше бы она выпрямилась. Когда Линда так лежит, кажется, что у нее пышные, крутые бедра, хотя на самом деле она такая стройная, что выглядит почти хрупкой. Вот еще одно, что потрясало его. Когда они были вместе в первый раз, он боялся, что ей будет больно, боялся сломать ее. Но за кажущейся хрупкостью таились такая гибкость и сила, что он был потрясен.

Пройдет немного времени, ее пыл охладится, и она станет относиться к постели так, как и положено добропорядочной жене. Если у мужа появляется охота к более острым ощущениям и непристойностям, то ведь для этого существуют шлюхи. Брачная постель – не место для извращений и распутства. А экспериментировать в постели... что ж, это, безусловно, необходимо, но лишь для того, чтобы подобрать наиболее подходящий им обоим способ.

Кажется, она вошла во вкус, и ее поведение почему-то коробит его.

Ему бы хотелось, чтобы она ненавидела секс. Тогда потом всякий раз он бы ощущал сладкое раскаяние и униженно извинялся перед нею, молил о прощении за то, что он ее запачкал.

Джон бросил взгляд на их черный «бьюик»-седан.

– Не понимаю, почему мама так упорно не соглашается вылезать из машины. Там, должно быть, настоящее пекло.

– Милый, она скорее согласится сгореть заживо, чем рискнет подцепить какой-нибудь мексиканский микроб.

– Линда, по-моему, у тебя нет никакого права критиковать ее.

– Да, да, знаю. Твой самый закадычный друг. И так старается выказать мне свое расположение. «У Джона славная маленькая женушка. Знаете, она одно время работала манекенщицей в одном из лучших модельных агентств Нью-Йорка, но это просто хобби». В первый раз, когда услышала, чуть не умерла. В иные тяжелые дни я теряла под софитами до пяти фунтов веса, а вечерами просто валилась в кровать. У меня не было сил даже зубы почистить! Но на заработанные деньги мой брат сумел закончить юридический. Ничего себе хобби!

– Согласен, Линда, ее слова звучат немного по-снобистски, но все же не забывай, что она выросла в чопорной атмосфере Рочестера. Кроме того, мама очень сильная и решительная женщина. Ей пришлось нелегко, когда мой отец бросил нас и сбежал с распутницей, которая служила у него секретаршей.

Линда склонила голову и посмотрела на него в упор:

– Твой отец пал жертвой незаконной любви?

– Именно так.

– А знаешь, это – ключик, о котором я никогда прежде не думала. Сколько тебе тогда было лет?

– Семь. Отца я обожал. Не знаю, что ты имеешь в виду, говоря о ключике. Его бегство стало для меня страшным ударом. Тогда я ничего не понимал. Ловил разговоры взрослых, какие-то неясные намеки... Я знал, что он совершил что-то ужасное с женщиной, но что именно – понятия не имел. На протяжении долгих лет отец писал письма, умоляя маму дать ему развод, но она отказалась.

– Бедняжка.

– Да, ей пришлось несладко.

– Я не твою маму имею в виду, а ту женщину, с которой он сбежал.

– Линда, если ты шутишь, то...

– Ты лучше ступай посмотри, как там матушка Энн, не то я скажу что-нибудь неподобающее.

Он встал и на негнущихся ногах пошел к машине. Кажется, дурацкий паром так и застрял навечно на противоположном берегу. Джон заглянул внутрь «бьюика». Все стекла были опущены. Старшая миссис Герролд полулежала на заднем сиденье, опираясь на груду чемоданов, и крепко спала. Платье у нее взмокло от пота, на лице выступила испарина. Лишь сухие седые колечки локонов выглядели как всегда.

Джон улыбнулся и вернулся к жене. Разумеется, знай мама, как ей не понравится Мексика, она ни за что не прилетела бы к ним, чтобы вместе проделать обратное путешествие.

– Она спит, – сообщил он.

Линда зевнула.

– Давай возьмем одеяло, термос и спустимся к реке. Может, там будет попрохладнее.

Она взяла термос и пошла вперед. Это платье он сам купил ей в Мехико. Хорошее платье, красиво облегает бедра и талию. У нее красивая, грациозная, скользящая походка профессиональной манекенщицы. Она идет высоко подняв голову, ставя ноги слегка носками внутрь, слегка покачивая на ходу бедрами. В его детских мечтах Диана сходила с садового пьедестала и шла к нему именно такой походкой. Они подошли к обрыву, и он взял ее за руку, чтобы помочь спуститься с крутого склона к мутной воде.

– Хочешь, побродим? – спросила Линда.

– Ну что ты! Разве можно – в такой одежде. Кажется, там внизу нет ничего подходящего. Может, вернемся?

– Давай пройдемся вдоль берега. Пошли!

Пожав плечами, он последовал за ней. Солнце начинало печь плечи сквозь тонкую рубашку. В уголках глаз выступил пот.

Дальше и дальше.

– У нас что, кросс по пересеченной местности?

– Нам недалеко, Джон. Вон к той рощице.

– Это еще с километр отсюда!

– Но она выглядит такой манящей!

Дойдя до рощицы, он сам увидел, как там хорошо. Деревья оказались выше и толще. А трава под ними – зеленая, не такая пыльная и выжженная, как наверху, на обочине дороги. Они сели на расстеленное одеяло и по очереди допили остатки воды. Джон поднял голову и оглядел излучину реки. Игрушечный паром мерцал в отдаленном мареве. От машин, ждущих переправы на дальнем берегу, исходили яркие, слепящие глаза, хромовые блики.

– Правда, здесь прохладнее? – спросила она.