Валерий Буланников - Рассказы

Что такое? Матушка, почувствовав на себе насторожившиеся взгляды стоявших сзади послушниц и богомольцев, метнулась к клиросу и почти одновременно с батюшкой остановилась возле аналоя, тревожно разглядывая на темно-зеленой бархатной поверхности крышки небольшую стопку записок, приготовленных матерью Серафимой для завтрашней литургии.

— Вот. — Отец Владимир поднял записки и вынул из-под них тетрадочный листок с приколотой сверху над крестиком скрепкой. — Подали сегодня. Видимо, в начале службы.

— Кто подал? — опешенно прошептала матушка и протянула руку, желая еще раз поглядеть на клочок бумаги.

Отец Владимир, однако, руку с запиской отвел:

— Странный вопрос. Откуда я могу знать. Когда после малого входа я заглянул в пономарку, то увидел эту стопку. До службы ее не было. Алтарник сказал, что он не видел, кто принес, и положил их на требный столик.

Матушка, покусывая губы, смотрела в круглые и немного выпученные глаза батюшки и лихорадочно думала: «Кто-то из своих? Деревенские? Может, днем занесли до службы? Кому это надо?»

— Матушка, это надо прекратить. Я поеду к благочинному, попрошу его вмешательства, иначе дойдет до владыки, и тогда могут быть неприятности.

«Неприятности? Да они уже начались! Только не к начальству!»

— Матушка, что вы молчите? С этим надо бороться. Ведь точно пойдут слухи!

— Слухи? — Матушка встрепенулась. — А кто их будет распускать? Для чего? Кому они выгодны?

— Выгодны? А разве дело в выгоде? Просто захотят помутить воду, внести смуту и расстройство, разрушить мир, ведь вы знаете, как лукавый действует!

— Вот вы, батюшка, и ответили. Давайте лучше поймем, кого-то крутят бесы, и этот кто-то стал его орудием. Ведь помните, что было в июне?

Напоминание об июньском происшествии еще более встревожило отца Владимира, он понизил голос и, наклонившись, почти в ухо прошептал:

— Да, матушка, но это может всплыть и дойти туда, куда это доходить не должно. А это — неприятности. И может, крупные, вплоть до комиссии.

Батюшкин голос от напряжения и подавляемых эмоций почти свистел, ему становилось явно не по себе.

— Комиссия? — Матушка запнулась и отодвинулась немного от склонившейся над ней головы батюшки.

«Вот оно что! Тогда может… Нет, не надо комиссий, уговорить, а потом разберемся».

— Отец Владимир, не надо комиссий, сами разберемся, все устроится. — Голос матушки звучал и просительно и твердо. — Иначе будет всем вред.

— Да, главное — не навредить и разобраться самим, — согласился он и тут же продолжил: — Вот давайте сейчас и спросим у матушки Серафимы, подавали ли ей записку со скрепкой и кто это сделал. Может, кто-то из присутствующих и она сможет указать и тем поможет нам?

От клокочущего внутри желания добиться своего и разрешить ситуацию у отца Владимира выступили на лбу крупные капли пота. Он выпрямился, лихорадочно обтер их рукавом подрясника и снова склонился к матушке.

— Батюшка, может, мы сейчас это не будем делать, тогда действительно могут пойти слухи, начнут о колдовстве шептать? К тому же после первого случая со скрепкой сестер предупредили, чтобы они были внимательны, так что мать Серафима сообщила бы, если что не так.

— Матушка Сергия, — сильно сдавленным голосом почти прохрипел батюшка, — а вдруг это она сама сделала?

Холодок пробежал по стопам — будто потянуло осенним сквозняком и сыростью из вдруг внезапно открывшейся на улицу двери. Видимо, от порывов ветра на звоннице загудели колокола, и от этого внезапного глухого гула стало как-то особенно неуютно и холодно под низкими серо-белыми сводами храма. Матушка поглядела на открытую форточку в верхней части узкого зарешеченного окна, подошла к нему и, взяв стоявшую у стены длинную тонкую жердь, осторожно прикрыла форточку.

— Сквозняк, — сказала она, вернувшись к аналою. — Холодать начинает, скоро капусту надо убирать.

Отец Владимир внимательно и напряженно следил за ее движениями.

— Так что, матушка, поговорим с Серафимой?

— Сейчас не надо ничего выяснять, тем более звать ее — кроме шума и шепота, ничего не будет. К тому же сестры явно в недоумении от нашего затянувшегося разговора.

— Будет. Мы ее обличим и тем самым избежим неприятностей, слухов и, главное, возможного повторения случившегося, — почти прямо в лицо прошептал отец Владимир и просительно посмотрел ей в глаза. — Давайте ее позовем.

— Нет, батюшка, подайте лучше возглас на крестный ход, все ждут, и нам хорошо в монастырской жизни следовать не нами установленному порядку.

— Возглас? Порядок? Посмотрите тогда на это. — Отец Владимир быстро засунул руку в подрясник, достал что-то и протянул раскрытую ладонь — на ней лежала канцелярская скрепка. — Видите? Три дня назад на всенощной после литии алтарник обнаружил ее под тарелкой.

Алтарником подвизался подслеповатый деревенский старик Василий, и мог ли он это заметить? Матушка с недоверием поглядела на отца Владимира.

— Батюшка, как же он мог заметить, если он даже иногда и мимо меня проходит не замечает? У него же зрение — никакое.

— Какое «никакое»? Он близорук, да, но то, что на тарелке и что под ней на столике, он прекрасно видит.

«Все. Стоп». Матушка поняла, что разговор перерос уже в дискуссию на боковые темы, что сейчас пойдут в ход другие аргументы и тогда все происходящее может приобрести эмоциональный и, что самое страшное, необратимый характер. За довольно долгую монашескую жизнь она подобное наблюдала неоднократно, и единственное, что можно сделать в этой ситуации, — согласиться, постараясь при этом схитрить.

— Хорошо. — Она кивнула головой. — Но давайте это сделаем все-таки после крестного хода. Подождите пока нас, ведь это не более получаса, недолго. А вы пока пойдите в трапезную, попейте чаю. Вы сегодня поедете домой или в своей келейке останетесь ночевать?

Нехотя, как бы поднимая груз на своих плечах, отец Владимир распрямился, кивнул головой и, ничего не ответив, пошел на амвон. Склонив голову перед иконой Спасителя, две-три секунды он стоял неподвижно, потом чуть распрямился — и придавленный встревоженный голос проплыл под низкими сводами и эхом отдался в высоких женских голосах. Стоявшая неподвижно маленькая колонна в черных монашеских и более светлых мирских одеждах развернулась и, немного скомкавшись, стала подниматься по широкой лестнице в сентябрьские еще не плотные сумерки. Наверху, подождав поотставших деревенских, матушка окропила вход в нижний храм, монастырский забор, брызнула на восток и запад, зазвонила в колокольчик — процессия тронулась.

Останавливались за алтарем храма, возле монастырского кладбища, сестринского старого корпуса, недостроенного игуменского, возле гаража, фермы, курятника, овощехранилища, окропили и огород и сад — в уповании на будущие урожаи. Пели тропари, кондаки и на каждой остановке благословляли крестом и иконами все стороны света. Матушка шла, не оглядываясь по сторонам, часто крестилась и внимательно смотрела под ноги, будто считала шаги. Когда подошли к монастырским воротам, она с особым усердием окропила их и, взяв крест у послушницы Натальи, сама как можно широко осенила их. Обратный путь к храму прошли быстро. Вот последний звонок колокольчика, и все начали осторожно спускаться вниз.

Положив икону Спасителя, поставив крест, сначала Серафима, следом послушницы, а за ними остальные подходили под благословение к матушке, после чего крестились, кланялись и покидали церковь. Тонкая озябшая ладонь матушки раз десять опустилась на такие же озябшие ладони. Покончив с благословением, она подошла к иконе и, подобрав широкую юбку, с трудом, припав на левую руку, стала на колени. Потом она наклонилась, и ее лоб коснулся каменного пола, который еще не был холоден. Она выдохнула и замерла. Мысли и минуты поплыли одна за другой. «Господи, помоги, вразуми и не оставь, ведь Ты знаешь мои труды. Ведь все для блага монастыря и сестер! Помоги и пронеси эту чашу раздора и нестроений! Если на то будет Твоя воля». Усталое лицо отца Владимира, тревожные и напряженные взгляды сестер промелькнули перед ее мысленным взором, неприятно-гулко билось сердце, слабость разливалась по опять озябшим ногам, рукам, плечам. Идти и снова говорить с отцом Владимиром? Просить? Объяснять? Доказывать? Но что здесь можно доказать? Если позвать Серафиму и поговорить с ней, может, он успокоится и забудет? А дальше что? Ведь любой повтор этой нелепой истории со скрепкой может привести или к докладной по начальству, или к взрыву эмоций! Еще неизвестно, что хуже! Подобные истории, когда какая-то ерунда разрушает шаткий покой и благополучие в монастыре, уже случались.

Матушка Сергия поднялась, оперлась на аналой и склонила голову к иконе — светло-карие глаза Спасителя смотрели спокойно и внимательно. «Может, Ты, Господи, так испытываешь, чтобы укрепить меня, ведь все равно ни на какой подвиг я не способна, вот только и делаю, что строю, хозяйством занимаюсь и молюсь, чтобы чего не случилось? Может, Ты попускаешь быть таким мелким каверзам, чтобы научить меня им противостоять, ведь погрузилась в мелочи, суету. Все списываю на мир, время, людей, а сама что? Господи, подскажи, может, уйти в другой монастырь простой сестрой, оставить эти заботы, пусть другие, более уверенные и сильные, занимаются монастырем, управляют и направляют? Я-то этим душу не спасу…» Она не успела додумать, как сбоку послышались осторожные шаги и тихое покашливание.