А.М. - Рассказы

Я родился в селе N. N-кой области, N-кой ССР. Слева жили немцы, справа поляки. За холмами в сторону больших тополей жили чеченцы. У нас был небольшой саманный дом из пяти комнат и большой яблоневый сад.

Самое первое, что я помню – это солнечный свет. Солнце светит сквозь ветки цветущей яблони, пробиваясь через зеленые прожилки на тонких листьях, и падая на железную кровать, солнечным зайчиком светит в лицо. Это первое воспоминание из моего детства. Мне лет 5-ть. Я лежу на кровати, вытянув руки вверх, и смотрю, как лучи солнца пробиваются сквозь пальцы. Если долго смотреть на солнце, то начинает щипать глаза, и тогда закрыв их и надавив пальцем на глазное яблоко, видишь сквозь черный цвет мерцающие пятна, которые дрожат как молекулы и переливаются всеми цветами радуги.

Я был симпатичным стройным мальчиком, с копной непослушных светлых волос, с синими глазами, с чуть припухлыми губами в виде розочки, каким-то непонятным ангельским личиком. Сейчас, когда иногда просматриваю свои детские фотографии, то не могу поверить, что этот мальчик на фотографиях на самом деле я, что это я был когда-то этим красивым большеглазым мальчиком, что эта синева глаз принадлежала мне. Слишком сильно я изменился с тех пор, слишком стал жестче. Да и синие глаза как будто выцвели на каком-то жарком солнце, выгорели, стали бледнее.

Малышом я особенно ничем не занимался. Ходил по саду и сражался с лопухами и одуванчиками. За домом была целая поляна. Лопухи разлетались в клочья, желтые головки одуванчиков летели прочь с их тонких стебельков. Я сделал себе меч из палки и представлял себя солдатом в белом кителе. По телевизору как-то показывали фильм, и там был солдат времен гражданской войны, весь в белом – белый китель с золотыми погонами, белая фуражка. Он сидел на черной лошади, и у него была длинная сабля, свешивающая с пояса. Я не помню название этого фильма. Но солдат мне нравился, и хотел быть таким же, как он.

Вечером с холмов чеченские мальчишки гнали коров и лошадей. Запах навоза смешивался с запахом полыни, и кружилась голова. В это время мы с мамой сидели на деревянной веранде, и я пил кипяченое молоко. Мама иногда читала мне сказки. Перро, Линдгрен, Лагерлеф и, конечно же, Андерсен. Андерсена я любил. Его сказки волновали мое воображение, они одновременно пугали и восхищали.

Иногда к нам приходили немцы. Дед Густав, и тетя Марина. С ними всегда приходили еще две девочки, одна старше меня всего на год, а другая мне казалась совсем взрослой. Только теперь я со смехом понимаю, что ей было то всего десять лет. Старшую девочку звали Майя, а имя маленькой – Вера. Когда приходили девочки, то мы играли в разные игры. Рисовали деревянными палочками по земле квадратики и кидали альчики. Кто докидывал до самого дальнего квадратика, выигрывал и имел право повелевать. Кто проигрывал – исполнял желания. Я почти всегда проигрывал и девочки заставляли меня кукарекать, то поцеловать кошку или собаку, то их самих, что я и делал с превеликим удовольствием. Майя целовала всегда в губы. После ее поцелуя становилось как-то легко и весело.

Когда начинало темнеть, девочки уходили. Меня уставшего и набегавшегося за день, мама брала на руки и относила в уже расправленную кровать. Чуть дрожала занавеска от ветра, и в окно светила желтая луна. Гулко лаяли сельские собаки и шумели яблони в саду. Под лай собак и шум яблонь я засыпал.

С поляками мы почему-то не общались. Они вели какой-то странный и замкнутый образ жизни. Выращивали виноград и делали вино. Устраивали какие-то свои праздники плодородия. Нас – русских – они никогда к себе не приглашали. Немцы же относились к нам гораздо лучше.

Майя научила меня одной немецкой песне. Вот некоторые слова из этой песни:

Позже я понял, почему поляки не любили, когда я, шестилетка, иногда попадаясь им на глаза, радостно распевал эту песенку, абсолютно не понимая значения немецких слов.

Другая песня пелась так:

Позже, спустя практически 15-ть лет, в Германии, во Франкфурте-на-Майне, в одном из немецких магазинчиков, я услышал эту песенку на диске избранных песен Марлен Дитрих. Песенка называется Lili Marlene.

А однажды Майя затащила меня к себе в дом и достала из чемодана на чердаке серый пиджак и такую же серую фуражку. Обдало запахом лекарств и нафталина. Меня особенно поразили серебристые железные кресты и красная повязка на рукаве пиджака с белым кругом, в центре которого был искаженный черный крест. На фуражке был значок изображающий череп.

- Красиво...

- Это секрет. Никому не говори, – прошептала Майя и почему-то поцеловала меня в губы. – Никому не скажешь?

- Никому.

А вечером, немцы жарили шашлыки из свинины, и мы были с мамой у них в гостях. Дед Майи почти до ночи играл на немецкой гармошке русские песни. Он играл и пел «Катюшу», «Темную ночь», «Эх, дороги», и один раз сыграл «Lili Marlene». Когда он пел эту песню, на его глазах блестели слезы.

Фамилия деда Майи была Мархель.

У меня никогда не было отца. Вернее был, но я его не знал. Рядом находился совершенно непонятный мне человек, который никогда со мной ни о чем не разговаривал. И все-таки этот человек был моим отцом.

Этот человек работал на заводе, и приходил домой поздно ночью. От него несло водкой и махоркой. Иногда он засыпал прямо у крыльца веранды, потому, что не мог открыть дверь. Наутро он снова уходил на завод, а мама молчаливо вымывала крыльцо от его блевотины и испражнений.

Как-то я спросил ее, почему она жила с ним. И она ответила мне, что ради меня. Странная женская логика.

Иногда он приходил в агрессивном состоянии и начинал оскорблять маму, и тогда начинались скандалы. Мама выгоняла его, била. Если и было что хорошее в этом человеке, так то, что он никогда не поднял на нее руку. Никогда.

Только однажды, когда мне было лет 10-ть, он позвал меня, и когда я подошел к нему, он положил свою руку мне на голову и прохрипел:

- Принеси водки, сына. Там... возле забора... там...

Когда он убрал руку с моей головы, я увидел что она мокрая. Это были его сопли. Подобного омерзения в своей маленькой жизни я раньше никогда не испытывал. Помню, что меня стошнило. От перегара, от соплей, от его небритого лица.

Мама развелась с ним, когда мне исполнилось 13 лет.

Этот человек был моим отцом. Он до сих пор жив.

В 7 лет я пошел в школу. Мама купила мне кожаный ранец, синий пластмассовый пенал и цветные карандаши. На ранце был нарисован Незнайка с цветами, бегущий в школу.

Мы проснулись рано утром, что было для меня непривычно, так как я просыпался обычно не раньше 9-ти часов утра. Пили мятный чай и ели пряники с яблоками. Мама помыла мне голову и побрызгала какими-то своими духами.

Мы шли по дороге, усыпанной желтыми и красными листьями. Листья приятно шуршали под ногами, и нечто торжественное замирало и ухало в груди.

Первое, что я увидел в школе, была белая колонна уходящая в небо, на которой были написаны имена погибших во время Великой Отечественной. Она стояла посреди школьной площадки.

В глазах запестрело от красных флажков. Подошел какой-то высокий мальчик в красном галстуке, и приколол мне на лацкан пиджака красную звездочку. Потом взял меня за руку и повел в класс. Я увидел, что других тоже берут за руки, и потому не стал сопротивляться.

В классе нас встретила молоденькая учительница.

- Здравствуйте, дети! Меня зовут Ирина Федоровна! Я буду вашей учительницей! Надеюсь, мы с вами подружимся!

Она была красивая и веселая, и сразу мне понравилась.

Нас рассадили парами: мальчик-девочка. Мне досталась вторая парта возле окна с рыжей конопатой девочкой, которую звали Валя. Посмотрев в окно, я увидел, что пионеры собирают с деревьев красные шарики.

- И так, кто-нибудь из вас умеет читать?

- Я умею, – ответил я.

По классу прошелся вздох удивления. Оказалось, что кроме меня никто хорошо читать не умеет. Были еще две чеченские девочки, но они читали по слогам. Некоторые вообще не знали даже букв.

- Открой букварь и начинай читать.

Я открыл и увидел на странице большой портрет человека. Сбоку крупными буквами было написано – ЛЕНИН.

- Ленин... – шепотом прочитал я.

Так началась для меня школа.

Весной меня крестили в русской православной церкви. Немцы крестили Веру, и было решено крестить и меня вместе с девочкой.

Мы выехали рано из села утром на автомобиле деда Густава. Церковь находилась в городе. Помню, что мне жутко хотелось спать, и я все время зевал и на стекла автомобиля накрапывал мелкий дождик.