Анастасия Соболевская - Грета за стеной

Хвала небесам, Эдвин быстро подхватил тему с пожарными, и все оставили Грету в покое.

К четырем все засобирались по делам. Мартина вдруг осенило, проверить карту района Рейвенхоф, возможно, рядом с Новой ареной есть какие-нибудь институты или колледжи, возможно, больницы, которые можно было бы проверить, и наткнулся на общежитие медицинского института к северу от стадиона, километрах в полутора.

— Едем! — поддержал его инициативу отец.

Лота с Куртом отправились в участок, перепроверять имеющиеся улики, Эдвин отправился дорабатывать портрет убийцы.

Когда все вышли, и на улице застучали дверцы автомобилей, Грета убирала грязную посуду в посудомоечную машину Вдруг входная дверь распахнулась, и в гостиной раздались стремительные шаги. Зашуршала оставленная на столе папка с фотографиями. На кухню вошел Мартин. В электрическом свете лампочки, его глаза казались зелеными.

— Я скучал по тебе, — сказал он, глядя в лицо Грете. И вышел. И Грета замерла, словно снова превратясь в ту шестнадцатилетнюю девочку, которой была, когда увидела его впервые.

Первые воспоминания Греты о себе начинались в четыре года — она помнила, как отец помогал ей спускаться с детской горки. И как мать целовала отца. Ей казалось, что они всегда были и будут счастливы. Они крайне редко ругались, и их развод оказался полнейшей неожиданностью для маленькой Греты, которая вдруг осознала, насколько иллюзорен был ее мир.

Родители никогда не рассказывали ей, почему решили расстаться.

Однажды, когда Грете было 13, они позвали ее в общую комнату, усадили на стул, сами сели напротив, и деликатно, как могли, сказали, что больше не будут жить вместе. О разводах Грета знала только то, что ей рассказывала девочка из класса, чьи родители тоже не жили вместе и через суд делили дом и деньги. Та девочка все время плакала и пряталась в туалете. Грета боялась, что теперь и с ней случится то же самое. Ей не хотелось, чтобы родители расставались. Для суда Грета была еще маленькой, чтобы решать, с кем из родителей она хочет остаться, но все равно она боялась, что судья попросит ее об этом, а она не будет знать, что ответить. Было ужасно подумать, что ей придется выбирать между папой и мамой. Суд постановил отдать девочку матери, отцу же разрешили видеться с дочерью, когда он захочет. Маркус не возражал, но сильно переживал — было видно. Грета первые видела его таким. Всегда бодрый, энергичный, громкий, он вдруг осунулся, ссутулился и будто стал меньше. Линда увезла дочь за неделю до начала бракоразводного процесса. Когда они с вещами выходили из дома, их встретил Свен и помог загрузить вещи в машину. Сначала Грета приняла его за таксиста, но мама объяснила ей, что он ее друг, и что он ей обязательно понравится. В тот день новый друг мамы отвез их на Ринг, где для Греты уже была готова комната. Грета всю дорогу молчала. Ей было тринадцать, но она уже была достаточно взрослой, чтобы понять, что этот человек маме вовсе не друг, и что он появился в ее жизни не вчера. Девочку преследовало ощущение краха. Ее жизнь вдруг рассыпалась, как дурацкая мозаика. После развода родителей она будто неожиданно повзрослела.

Когда они уезжали, Маркус Эггер выглядел плохо и производил жалкое впечатление. По крайней мере, Грета жалела его больше, чем мать, которая, наверное, тоже переживала разрыв, но где-то глубже, чем отец, так глубоко, что внешне это почти никак не проявлялось, за исключением появившейся на лице усталости и какой-то тревоги. Подсознательно Грета винила ее в том, как плохо выглядит отец и почти не общалась с матерью первые полгода.

Стеклянные высотки Ринга и выровненные, как по линейке, лужайки Грете не нравились. Она упрашивала отца приехать к ней на остров. Он обещал, что как-нибудь обязательно приедет, но так и не выполнил своего обещания.

Теперь Грета жила на два дома. Первые два года она приезжала к отцу на 3 дня в неделю, поэтому в ее комнате для нее всегда все было готово. Сад, который мама возвела на заднем дворе, медленно приходил в упадок, и это наводило на Грету грусть. Она говорила об этом маме, намекая таким образом на то, чтобы она приехала к отцу, и она тоже обещала дочери, что приедет, но так ни разу и не приехала. Как-то, когда Свен был на работе, к маме заглянула ее подруга, и они разговорились на кухне. Грета слышала их разговор через приоткрытые двери. Мама говорила, что всегда знала, что все закончится разводом, потому что для Маркуса служба всегда была и будет на первом месте. Так было еще, когда они начали встречаться, но тогда это казалось ей ерундой, которую можно вытерпеть. Но постепенно пелена с ее глаз начала спадать. Сначала ее стали раздражать его выезды на место очередного убийства, среди ночи, когда он мог уйти в лучшем случае до утра, потом — беспрерывно трезвонящий телефон, коллеги, которые появлялись в их доме — она слышать не могла то, о чем они говорят. Но больше всего она ненавидела то, что сколько бы Маркус ни говорил, что любит ее, стоило в городе появиться какому-нибудь психу с пистолетом, он не раздумывая, бросался под пули. Сначала она думала, что рождение дочери его остановит, но остановило ненадолго — Маркус Эггер все равно считал себя сначала офицером, а уже потом мужем и отцом. Больше всего она боялась, что маленькая Грета случайно найдет оставленное им табельное оружие. Свен же всегда находился рядом, и давал ей ощущение, что ее любят, ценят, ею восхищаются, что она нужна. Сначала ее тяготило чувство вины за измену, но преданность, ласка и внимание со стороны Свена быстро трансформировали гадкое чувство в любовь к новому мужчине, и жить с Маркусом оказалось больше невозможно.

Вместе с домом Грета поменяла и школу. Школа Ринга была больше ее старой школы раза в полтора, лучше оснащена и с целым списком внеклассных занятий — только выбирай по вкусу. Но выбирать Грете ничего не пришлось, потому что художественная школа при Королевской академии искусств, чей стеклянный купол был виден из окна ее комнаты на острове, казалась ей важнее, и бросать ее она не собиралась. Пожалуй, именно здесь, в красках, она отчасти нашла свою отдушину, когда находиться дома и в новой школе совсем становилось невмоготу. Ее успеваемость в обычной школе после развода резко упала, и учителя по неосторожности обрушивались на нее с критикой и призывами быть внимательнее, старательнее, а Грета пряталась в туалете и плакала. Тогда ей и помогла Александра, девушка из команды отца. Она несколько раз вызывалась привезти Грету после занятий в пятницу. По дороге они разговаривали, и Грете становилось легче. Перед тем, как выйти замуж и уехать, Александра дала ей один совет, который Грета прилежно соблюдала до сих пор. Она сказала, что если Грете станет плохо и все вокруг покажется совсем ужасным, нужно представить себя за ширмой — прозрачной стеклянной перегородкой, за которой безопасно и никто не обидит. Поначалу представлять себя за чем-то Грете удавалось с трудом, и ширма рассыпалась в пыль после первого же замечания учителя, но постепенно она приобрела устойчивость, пока со временем стекло не превратилось в кирпичную стену, и Грета будто перестала мучиться болью при взгляде на родителей от того, что они больше не вместе.

После окончания школы Грета подала документы в академию на кафедру монументально-декоративной живописи — ей всегда нравилось расписывать стены, отчего доставалось обоям в ее комнате. Но мама скептически относилась к решению дочери стать профессиональным художником, так как искренне полагала, что получив диплом, Грета до конца жизни будет расписывать изразцы на керамическом заводе или изготавливать магнитики с видами Гёльдерлина и Ринга. К тому же она не была уверена, что Свен захочет оплачивать ее обучение, а попасть на бюджет она считала для дочери невозможным. Грета сильно разозлилась на нее за эти слова и решила во что бы то ни стало доказать ей, что она сможет. Отец ее поддержал.

Конкурс на бесплатное обучение делился на 4 тура, и у девочки колени подгибались от волнения и страха. По заданию первого тура она предоставила приемной комиссии конкурсные работы по живописи. Пока трое незнакомых преподавателей академии рассматривали работы абитуриентов, Грета выполняла этюд натюрморта для предметной композиции и с замиранием сердца вслушивалась в голоса членов приемной комиссии за спиной. Один из них неосторожно высказался об использовании абитуриенткой Эггер серого цвета, назвав его гнетущим и одинаковым, а другой поддержал его мнение, но назвал эту проблему поправимой, а саму картину обозначил красноречивой и интересной. Того, кто ее защитил, звали Теодор Адлер, о котором еще на подготовительных курсах по группам ходили легенды. В жизни он оказался моложе, чем его представляла себе Грета. На вид ему было не больше тридцати. У него были темно-рыжие, почти медные, волнистые волосы и такая же темно-рыжая эспаньолка. Несмотря на работу с красками, вид у него был опрятный и чистый. Как Грета заметила позже, классические жилетки без лацканов, галстуки и кипенно — белые рубашки с засученными до локтей рукавами он предпочитал любой другой одежде, изредка одевая черную водолазку, а его любимой привычкой было громко хлопать в ладоши, привлекая к себе внимание окружающих. По аудитории он передвигался быстро, подобно метеору, и легко управлялся с тяжелыми мольбертами и подрамниками. Он не был женат, но старшекурсницы клялись, что еще год назад видели на его безымянном пальце обручальное кольцо. Аспирантки с кафедры книжного дизайна и графики строили ему глазки, но он никогда этим не пользовался. Он много работал в академии и в своей мастерской и сотрудничал с галереей современного искусства «Сальвадори», которая торговала его картинами и часто устраивала выставки его работ. К тридцати годам он уже заработал себе имя и репутацию, хотя далеко не все художники считали его одним из своих, искренне веруя в то, что настоящий живописец обязан быть безумным и снискать признание только после смерти в нищете. Сам же Тео Адлер не подавал виду, что его это расстраивает и предпочитал не хвастать своими успехами перед менее удачливыми коллегами.