Светлана Петрова - Рассказы

Чаще прежнего Греков сообщал жене, что уезжает на недельку по делам. На самом деле он продолжал ходить на службу и жить с Манькой в яблоковской комнате.

Раиса Ивановна говорила приятельнице:

— Обожаю, когда он в командировках. Приду из поликлиники, читаю всласть или шью, и никто не отвлекает меня рассказами о том, как удачно прошли испытания и какой дурак генерал Патричев. Не надо готовить, мыть грязную посуду, замачивать рубашки, крахмалить воротнички. Отвыкла я, избаловалась за десять лет, пока Мария у нас жила.

Для Раисы Ивановны Греков уезжал в краткосрочную командировку, для Маньки — возвращался из долгосрочной. Приспособившись к его расписанию, она нанялась в палатку, через день торговать сигаретами и пивом. На хорошую работу с временной пропиской не брали. Да какая разница? Копейка на сберкнижку капает, и ладно, а на жизнь Сереженька дает сколько требуется.

Греков от жены деньги утаивал давно. Были премии, в том числе Государственная, про которую жене сказал, будто после раздела между всеми так мало осталось, что только на банкет и хватило. Деньгами сопровождались ордена и благодарности, праздники и завершение особо важных проектов. Он всескладывал на тайный счет, чтобы не выпрашивать у супруги, как другие мужья, и в командировках ни в чем себе не отказывать. Семье и зарплаты хватает с избытком.

Можно было бы дешевую однокомнатную квартирку Маньке купить. Она прописку получит, а ему не придется спать на чужом продавленном диване и маршировать в ванную под любопытными взглядами соседей. Однако хоть проста Манька и на него только что не молится, но ведь баб не разберешь, да и тридцать лет разницы — тоже не жук чихнул. Имея квартиру, найдет себе мужика и помоложе, ловцов-то пруд пруди. Не забыл Греков, как опростоволосился с Манькой поначалу.

“Вообще-то, если по-хорошему, надо бы Маньку обеспечить, защитить, — выскочила ниоткуда странная мыслишка. Греков удивился: — Не завтра помирать. Успеется”.

А Манька не задумывалась, где и как жить, лишь бы с Сереженькой. Давно звала уже не хозяином, а по имени. Прежде боялась: ну, как привыкнешь да ляпнешь невзначай при Раисе Ивановне. Теперь пришло ее, Манькино, время. Вот оно, долгожданное! Но судьба так просто уступать Маньке не собиралась.

Началось с ерунды. Живот заболел, она — без внимания, еще чего! А кончиться могло печально. Теряя сознание, доползла до двери в коридор, соседи вызвали “скорую”. Оказалось, гнойный аппендицит лопнул.

Когда дали наркоз, Манька провалилась в темноту. Вдруг словно молния сверкнула, и увидела Манька над собой широкую трубу, в которую стал, стремительно уменьшаясь, убегать свет, пока не превратился в далекую звездочку.

Как бы со стороны услыхала собственный голос:

— Я умерла?

— Да-а-а-а, — ответил ей кто-то издалека, и эхо полетело вверх по трубе.

— Как же так, — занервничала Манька, — грехов на мне много, я у людей и у Бога прощения не попросила, на родительскую могилку не съездила, а собиралась, истинный крест. И еще скажу, по секрету: одного человека очень люблю, а он меня. Даже не попрощалась. Жалко мне помирать.

— Ладно, поживи еще чуток, — смилостивился Голос и добавил строго: — Молиться не забывай, может, спасешься. Возвращаться будет тяжело. Стерпишь?

— Стерплю, — выдохнула грешница и почувствовала, как закружило ее в трубе, все сильнее и сильнее, размазывая по стенкам. Навалились тошнота и боль, дыхание остановилось. Манька сжала зубы — ведь обещала терпеть. Наконец вращение замедлилось и в ноздри ударил резкий запах.

Манька открыла глаза. Толстая тетка в белом халате совала ей в нос ватку с нашатырем:

— Давай, давай, просыпайся! Ишь, умирать выдумала! Скажи спасибо нашему доктору, новую жизнь тебе подарил.

Манька хотела бы сказать, да губы были, как деревянные.

Так во второй раз она пересилила судьбу.

Целый месяц провалялась на больничной койке. Греков ни разу не зашел, правда, шофера с гостинцами посылал.

Манька после свою обиду Грекову высказала, не удержалась. Тот удивился:

— Ты в своем уме? У Раисы среди медиков знакомых много.

— А если б я умерла?

— С чего это? Ты молодая, крепкая, тебе жить да жить.

— А на том свете побывала, только из-за тебя и вернулась.

И Манька рассказала про Голос в трубе.

— Серость ты первозданная, — засмеялся Греков. — Нету никакого того света. У тебя была клиническая смерть. Сердце остановилось, а мозг живет, понимаешь? Отсюда и видения. А когда мозг умрет, наступит полная тьма, из которой еще никто не возвращался.

Манька Грекову верила, но слишком отчетливо помнила, как была мертвой, и решила, что он просто не хочет ее пугать. Значит, любит. Ночью, в полусне, Манька гладила Грекову лицо, а он, тоже в полусне, ловил ее руку и прижимался к ней губами. Манька так была оглушена почти семейным счастьем, что забылась и забеременела.

Греков, как узнал, полез в карман за деньгами:

— И не думай!

Манька взмолилась:

— Дети — такая радость! Если не рожать, откуда тогда люди возьмутся? Чай, она ж не узнает. — В минуты волнения Манька всегда начинала чайкать. — Почему, почему нельзя?

— Долго объяснять, и кончен разговор, — жестко повторил Греков.

Манька подчинилась, хотя потом в груди у нее долго саднило, будто неродившееся дитя вырезали отсюда, из души. Постепенно рана стала затягиваться: уверенность в завтрашнем дне, которую обеспечивал Греков, была важнее.

Греков Манькиной покорностью остался доволен. Только с любовницей ему проблем не хватало! А тут вовремя информация подоспела — у жены рак!

Раиса Ивановна в последнее время стала замечать, что муж совсем отдалился, и духовно и телесно. Скорее всего, завел новую зазнобу. Кого? Проследить не удавалось, и, как способ вернуть супруга на семейную орбиту, она придумала себе онкологическое заболевание. Анализы подтвердили, что затвердение в груди — доброкачественная опухоль, но Раиса диагноз скрыла.

После операции месяц не ходила на работу, занимаясь собственной внешно-стью, созданием уюта в квартире и даже приготовлением любимых мужниных блюд, прежде ею же забракованных по причине вредности. С видом обреченной, притерпевшейся к изъянам мира, она демонстрировала тихую радость от встречи с каждым наступающим днем.

Спекуляция на жалости и непривычный покой в доме дали некоторый, правда, поверхностный, результат. Греков стал мягче, уступчивее, внимательнее, и хотя уже давно обедал на работе, то есть у Маньки, теперь по вечерам спешил домой, делал жене подарки — хотел, пока еще не поздно, искупить вину, стараясь, однако, чтобы Раиса не прочла на его лице нетерпения.

Ну, пять, ну, десять лет, в лучшем случае, она протянет. А куда спешить? Теперешний алгоритм жизни Грекова устраивал. Хорошо, что с покупкой квартиры не суетился. После смерти жены Манька к нему переедет, и зарегистрироваться будет не грех, дети взрослые, у них не сегодня-завтра своя жизнь начнется и он будет им не нужен.

Когда Греков про болезнь жены сказал Маньке, та вначале всполохнулась: ах, бедная, бедная хозяйка, что же теперь станется! Потом приметила, что Сереженька никакой в том трагедии не усматривает, а относится по-деловому. Со смертью Раисы Ивановны многие проблемы, которые, хочешь не хочешь, надо было решать, вскоре разрешатся сами.

Греков с Манькой часто говорили на эту тему, поддерживая надежду на близкое счастье и находя удовольствие в деталях. Перед сном, крутясь в одиночестве на скрипучем яблоковском ложе, Манька словно ритуал совершала — начинала который раз в уме перебирать, как все будет, когда Раиса Ивановна помрет. Она не хотела ее смерти, но рак есть рак. И чего мучается, поскорее бы. Манька воображала, как переставит мебель в спальне, какие обои поклеит, чтобы ничего не напоминало Сереженьке про старое. Даже присмотрела в магазине новый диван, пока ведь можно и здесь поставить.

“Хорошее нынче время, а будет еще лучше, — мечтала Манька. — За сиротство и долгие мытарства воздастся наконец мне сполна. Надоело, конечно, в коммуналке валандаться, но Сергей Палыч говорит — терпи, Маня, я и терплю. Потом поженимся и заживем, как два голубка. Может, Раиса Ивановна не через пять лет, а быстрей помрет, вот уж точно, был бы дорогой подарочек!”

Днем подобные мысли в голову Маньке не приходили, а если приходили, она смущалась и про себя просила у бывшей хозяйки прощения. Не за то, что могло бы быть, а за то, что уже есть. Мамка за такое точно бы шею намылила Но мамки нет, деревенских соседей тоже, да и самого Господа никто давненько не видел, ни добра от него за добро, ни зла за зло. Потому Манька — сама себе хозяйка, как умеет, так и думает.

Стала она ждать спокойно, но время шло, а Раиса Ивановна все не помирала, даже хуже ей не становилось. Сначала обиняками, а после уже не стесняясь друг друга, Греков с любовницей обсуждали несправедливость подобного развития событий.