Жан-Луи Фурнье - Куда мы, папа? (сборник)

В специализированном учреждении, где находятся Тома и Матье, есть молодые симпатичные руководительницы. В частности, мое внимание привлекла высокая красивая брюнетка. Я подумал, что это идеальный вариант: она знает моих детей и умеет с ними управляться.

В итоге ничего не вышло. Наверное, она решила: «Инвалидов мне хватает и в будние дни, это – моя работа. Но по выходным я хочу быть с нормальными людьми». Или, может, я ей не понравился, и она подумала: «У этого парня двое больных детей. Не дай бог от него залететь. Нет уж, спасибо».

А потом однажды я вдруг встретил чудесную умную красивую девушку с чувством юмора, которую заинтересовали я и мои горемычные дети. Судьба мне улыбнулась, и девушка меня не бросила. Благодаря ей Тома научился застегивать и расстегивать молнию. Правда, на следующий день забыл, как это делается, но тем не менее.

С моими детьми можно не бояться повторений, они все забывают. Ни привычек, ни усталости, ни скуки. И ничто у нас не выходит из моды, все в новинку.

Птенчики мои, мне грустно думать о том, что вы никогда не узнаете главного в моей жизни чувства.

От него весь мир замирает, весь мир сводится к одному-единственному человеку, к единственной женщине, и вы трепещете, слыша ее шаги, ее голос, вы изнемогаете, видя ее. Вы боитесь слишком сильно сжать ее в объятиях, потому что она хрупкая, вы будто в огне, когда целуете ее, окружающий мир оказывается на заднем плане.

Вы никогда не испытаете сладостного волнения, когда по коже мурашки, когда вместо крови по венам словно проходит электрический ток, а потом разряд – и вы слабеете, млеете, болеете странной непонятной болезнью. У вас кружится голова, вы не в силах сосредоточиться, вы одержимы кем-то, вы сходите с ума, плачете и смеетесь, вас бросает то в жар, то в холод, вас трясет, вы несете чушь, лепечете ерунду, вы одновременно в раю и в аду, и сколь ни страшна ваша мука, еще страшнее – разлука.

Увы, птенчики мои, вам никогда не суждено научиться спрягать в первом лице единственного числа настоящего времени глагол «любить».

Когда на улицах меня просят сделать пожертвование в пользу детей-инвалидов, я отказываюсь.

Но не говорю, что у меня у самого двое детей-инвалидов. Такое заявление приняли бы за глупую шутку.

Вместо этого я легко и непринужденно, с улыбкой на губах, отвечаю: «Я недавно делал пожертвование».

Я выдумал птичку, редкую птичку по имени Антилет. Она не такая, как другие. У нее головокружение. Для птиц это большой недостаток. Но у Антилета твердый характер. Вместо того чтобы жалеть себя, он смеется над своей слабостью.

Всякий раз, если кто-нибудь попросит его взлететь, он придумывает забавную отговорку и смешит окружающих. А порой даже издевается над нормальными птицами, которые могут летать. Такой вот он дерзкий.

Посмотрел бы я на Тома и Матье, смеющихся над нормальными детьми на улице.

Мир встал бы с ног на голову.

Идет дождь. Жозе привела детей с прогулки пораньше и пытается накормить Матье.

Тома в комнате нет. Я выхожу в коридор. На вешалке – комбинезон Тома, с прогулки сохранивший форму тела ребенка, как будто его только сняли. Я возвращаюсь в комнату с видом оскорбленного отца.

– Жозе, зачем вы повесили Тома на вешалку?

Она глядит на меня в недоумении.

Я продолжаю розыгрыш: «Если мой сын инвалид, это еще не повод его вешать».

Жозе не сломалась, ответила:

– Ему надо подсохнуть, месье, он промок.

Мои сыновья добряки. Когда мы приходим в магазин, Тома бросается с поцелуями ко всем без исключения: к молодым, старым, богатым, бедным, к пролетариям и аристократам, к белым и черным. Никакой дискриминации.

Народ недоумевает, когда двенадцатилетние парни лезут с объятиями. Одни шарахаются, другие позволяют себя облобызать, а потом со словами «как мило!» вытирают лицо платком.

Матье и Тома действительно милые. Они, словно невинные младенцы, не знают, что такое зло. Как будто родились до грехопадения Адама и Евы, в мире, где природа была благосклонной, все грибы – съедобными, а тигры давали гладить себя по голове.

В зоопарке Матье и Тома и правда постоянно лезут к тиграм. Еще они любят дергать за хвост кота, который почему-то не царапается, наверное, думает: «Надо к больным деткам отнестись с пониманием».

Интересно, тигр бы тоже отнесся с пониманием?

Предпочитаю прояснить вопрос, прежде чем дергать за хвост тигра.

Когда я гуляю с детьми, мне кажется, что они – марионетки или тряпичные куклы. Они легкие, хрупкие, они не растут, не толстеют, в четырнадцать лет выглядят на семь, они гномики. По-французски не говорят, говорят на каком-то волшебном языке, а иногда мяукают, рычат, лают, пищат, кудахчут, стрекочут, верещат, кричат. Я не всегда их понимаю.

Что у них в головах? Кажется, ничего хорошего. Может, помимо соломы, мозг размером с птичий, или старый сломанный радиоприемник, или еще какой хлам. Плохо спаянные электропровода, транзистор, маленькая мигающая лампочка, которая то и дело гаснет, и заезженная пластинка.

Неудивительно, что с таким мозгом у них интеллект на нуле. В Политехническую школу им никогда не поступить, а как бы я гордился… Сам-то я по математике одни двойки получал.

Недавно я чуть не упал на месте. Застал Матье за чтением книги. С волнением я подошел поближе.

Матье держал книгу вверх ногами.

Мне всегда нравился журнал «Хара-Кири»[8]. Однажды я даже хотел предложить им обложку. Собирался одолжить у своего брата, студента Политехнической школы, его форму с треуголкой, нарядить Матье и сфотографировать. Так и представляю себе подпись: «В этом году лучшим выпускником стал молодой человек»[9].

Прости, Матье. Я не виноват, что мне в голову пришла такая извращенная идея. Я не хотел тебя обидеть, напротив, я хотел посмеяться над собой. Доказать себе, что способен с юмором отнестись к собственному провалу.

Матье горбится все больше и больше. Ни массажи, ни металлический корсет не помогают. В пятнадцать лет у него осанка старика-крестьянина, который всю жизнь ковырялся в земле. На прогулках он смотрит лишь под ноги, даже неба не видит.

Однажды мне пришло в голову, что было бы здорово прикрепить к его ботинкам маленькие зеркальца, чтобы в них отражалось небо. Ну, как зеркала заднего вида у машины…

Сколиоз усилился, скоро начнутся проблемы с дыханием. Скорее всего, придется оперировать позвоночник.

Операция проходит успешно. Позвоночник выпрямлен.

Спустя три дня Матье умирает с прямым позвоночником.

Операция, после которой мой сын должен был наконец увидеть небо, удалась.

Мой очаровательный малыш все время смеется, его маленькие темные, словно у крысы, глазки – сияют.

Я часто боюсь его потерять. Он всего два сантиметра ростом, хотя ему десять лет.

Когда он родился, мы немного удивились и даже обеспокоились. Но доктор сказал: «Ваш сынишка совершенно нормальный, потерпите, он подрастет». Мы терпим, нам не терпится, малыш все не растет.

Спустя десять лет он такой же, как в годик. Мы проверили по отметке на стене.

Ни в одну школу его не приняли, потому что он не такой, как другие. Мы вынуждены воспитывать его дома. Пришлось нанять учителя. Учителя тоже не все соглашаются. Слишком много хлопот и слишком большая ответственность, ведь он крохотный, его легко потерять.

Кроме того, он шутник, обожает прятаться и не отвечает, когда его зовут. А мы ищем повсюду, выворачиваем карманы курток и пиджаков, выдвигаем все ящички, проверяем сумки. В последний раз он спрятался в спичечном коробке.

Мыть его – задача не из легких. Каждый раз боимся, что он утонет или что его смоет. Но самое сложное – подстригать ему ногти.

Чтобы узнать, сколько он весит, приходится ходить на почту и взвешивать его на весах для писем.

А недавно у него разболелся зуб. Так никто из дантистов не взялся помочь. Я отвел сына к часовщику.

Друзья и родственники при каждой встрече говорят: «Боже, как он вырос!» Но я знаю, это неправда, люди просто хотят нас подбодрить.

Однажды мужественный врач набрался смелости и заявил, что сынишка мой уже не подрастет. Это был тяжкий удар.

Но мало-помалу мы привыкли и даже стали видеть плюсы своего положения.

Ребенок всегда с нами, не занимает места, его можно носить в кармане, за него не надо платить в транспорте, а еще он ласковый и обожает перебирать нам волосы в поисках вшей.

Как-то раз мы его потеряли.

Я всю ночь перебирал опавшие листья, один за другим.

Стояла осень.

Это был сон.

Смерть ребенка-инвалида так же страшна, как смерть нормального ребенка. Надеюсь, люди не считают иначе.

Особенно страшна смерть того, кто никогда не был счастлив, кто знал лишь страдания.