Кармело Сардо - Сорняк

Я в деньгах не нуждался, потому что потихоньку черпал из своей тайной сокровищницы, о которой, естественно, никому не рассказывал, даже Пеппе.

Я не подначивал его, но когда рассказал о сейфе на складе, Пеппе сам предложил: “Ограбим?”

Сказано – сделано. Мы взяли пистолеты и обрез, который выглядел поистине устрашающе. Выждали момент, когда на складе все затихнет, надели маски и вошли. Внутри никого не было, но я знал, что в комнате с сейфом сидит бухгалтер. Я распахнул дверь, и на этот раз бухгалтеру хватило ума вести себя вежливо – со мной и с господином Обрезом.

Я приказал открыть сейф, но у бедняги так дрожали руки, что ему не удавалось даже вставить ключ в замок. Вырвав ключ у бухгалтера, я сам открыл дверцу, залез в сейф почти с головой и выгреб все, что там хранилось. Деньги и ассигнации я затолкал в пластиковый пакет. Я спросил у бухгалтера, есть ли еще деньги, и тот указал мне на кассу с дневной выручкой. Я тщательно обследовал также ящики стола и в одном из них обнаружил новенькую пушку: автомат 7,65 калибра. Настоящий красавец! Тогда-то и зародилась моя любовь к автоматическому оружию.

Пеппе ждал меня снаружи с включенным мотором. Я разрядил обрез и спрятал его в сумку вместе с деньгами и пистолетами, и мы скрылись в темноте.

Через четверть часа мы сидели за столом нашего штаба – комнатки, которую мы снимали на имя родственницы Пеппе и использовали как место встречи, – и считали добычу: миллион четыреста тысяч лир мелкими банкнотами по пятьсот и сто. Нам достались также ценные бумаги, но мы не умели с ними обращаться и потому подбросили их в чей-то почтовый ящик. Часть денег мы отложили – сумму, достаточную для аренды штаба на целый год, часть я забрал себе, покрыв свои расходы на покраску стен штаба и ремонт в уборной, остальное поделили. Пистолет, разумеется, мы не могли разделить. Я подарил Пеппе свой, а себе взял найденный в ящике бухгалтера. Эта кража стала первой и не последней в моей жизни. С тех пор нас с Пеппе было не остановить. Особенно нам полюбились бензоколонки – настоящие рудники наличных денег.

Но с каждым ограблением у нас стал меняться стиль жизни, и мы стали привлекать к себе излишнее внимание. Мы одевались с иголочки, угощали друзей ужинами и пиццей, сорили деньгами. Все в городке понимали, что сыновья простых рабочих едва ли могут позволить себе такую жизнь.

Иные смекнули, в чем дело, и даже были не против поучаствовать в наших “делах”, чтобы добыть денег на лечение больной сестры, или на свадьбу, или на строительство дома. Очень скоро наша компания стала слишком большой, и начались серьезные проблемы.

Нехорошие вести достигли ушей моей многочисленной родни. Отец устал колотить меня. Он уже не спрашивал, откуда я беру деньги. Когда он понял, что его сын – грабитель, он посадил меня на паром и с пугающим хладнокровием объявил, что, если я не отчалю, он убьет меня на месте. В его взгляде было что-то безумное: вымолви я тогда хоть слово, он и вправду прибил бы меня, так что я помалкивал и не смел приближаться к отцу.

Я только робко намекнул, что хочу взять кое-какие вещи из дома. Отец дал мне час времени. Прежде всего я забрал из тайника деньги, а потом пошел к матери собирать чемоданы и громко причитать, рассказывая ей о своей невиновности. Мать, однако, собрала мои вещи молча, не проронив ни слова в утешение.

“Им что-то известно, – подумал я. – Мать всегда была на моей стороне… Как же так? Значит, теперь и она против меня?”

– Вот и славно, что я уезжаю. Вам будет спокойнее. Даже гонения на Христа не были такими жестокими, – выговаривал я матери, стараясь задеть ее. Но бесполезно. Даже она желала, чтобы я покинул Казамарину и отправился работать в другое место.

Выходит, она все знала. Сомнений быть не могло.

Тогда я обнял мать покрепче и сказал, что очень ее люблю. И попросил прощения за все горести, которые ей принес. Мать заплакала, и я понял, как сильна боль, которую я причинял ей.

Моя мать святая женщина. Последний раз я видел ее двадцать семь дней назад на свидании, за стеклянной перегородкой. Она по-прежнему свежа и хороша собой, вопреки всем перенесенным страданиям. И страдает она из-за меня! Каждый раз, когда охранники объявляют, что наше время истекло, мать встает, и на глазах у нее слезы. Она прижимает губы к холодному стеклу и ждет встречи с моими губами. Мы всегда так целуемся. В губы. Но в тот день, когда отец отправил меня на остров Линоза, она не стала меня целовать. Она заплакала, и все.

Майским утром я высадился на Линозе вместе со своим родственником, это было в начале восьмидесятых. Остров, на который меня сослал отец, лежал в ста десяти милях и в семи часах езды на пароме от Казамарины.

Тревога моя рассеялась, едва я ступил на эту райскую землю.

Я сразу же познакомился с местным пареньком по имени Микеле, он провел для меня настоящую экскурсию по острову, показав все его красоты. Мы обогнули остров на лодке, и я без труда запомнил названия всех бухточек, троп и мысов Линозы.

Среди скал из вулканических пород раскинулись великолепные дикие пляжи. Море было всегда спокойным, а рыбы не счесть – раздолье для ныряльщиков со всей Италии. Мне часто доводилось видеть дельфинов, которые резвились в нескольких километрах от берега. Когда я впервые заметил дельфина, он был на удивление близко и словно говорил: “Добро пожаловать на остров!”

На Линозе мои родственники торговали рыбой. И сразу привлекли меня к делу.

Это был утомительный и ответственный труд, но он мне нравился. Я вставал на рассвете, ждал, когда на пристани появятся рыбачьи лодки, и скупал рыбу, а потом переправлял ее оптовым торговцам из Казамарины. Я раскладывал улов по деревянным ящикам со льдом и грузил их в фургоны с холодильными камерами. Ровно в половине десятого приходил паром, который доставлял груз в Казамарину. И так каждый день.

Иногда случалось, что я не мог заплатить рыбакам – у них не было времени сойти на берег. Тогда я относил деньги к ним домой и передавал их рыбацким женам. Прохладными майскими ночами некоторые из этих женщин, пока их мужья были в море, дарили мне свою любовь.

С приходом лета Линозу заполонили туристы и прекрасные девушки. Понятно, что работа начала надоедать мне. Я нашел человека – отца многодетного семейства – и стал платить ему за то, что он замещал меня по утрам. Затем утренние часы растянулись в целые дни и недели: я платил тому человеку и доверял ему всю работу.

Я приходил проверить, как мой заместитель справляется с обязанностями, а потом уходил на пляж. В то лето меня покорила Паола, двадцатилетняя студентка из Палермо, она казалась мне потрясающе красивой. Это была, как говорится, любовь с первого взгляда. По крайней мере, я так думал. Паола приехала на каникулы в кемпинг, но скоро переселилась ко мне домой. Она собиралась пробыть на Линозе две недели, но мы провели вместе целое лето. Мы жили, как муж с женой: море, солнце, вкусная еда, танцы, секс, много секса, почти до тошноты.

Но с тех пор, как я открыл радость плотских утех, одной лишь Паолы мне стало мало. Я начал изменять ей. Однажды мы вышли на лодке в море с финской туристкой, с которой познакомились на пляже. Паола уснула, загорая на солнышке, а я занялся любовью с финкой. Мне пришлось зажимать ей рот ладонью, так она стонала, – опыт незабываемый и возбуждающий, учитывая то, что Паола дремала в полуметре от нас. Паола, влюбленная в меня по уши, никогда не поверила бы, что я способен на такое, хотя и была достаточно ревнива. Однажды она сказала, что возвращается к родителям в Палермо и что я должен поехать с ней. Она не хотела оставлять меня одного на Линозе. Я согласился, но должен был найти способ избавиться от нее.

Итак, в тот день в Палермо, пока я ждал Паолу, которая отправилась навестить родителей, я прочел газету, съел мороженое на центральной площади и решил пройтись по магазинам. Заглянув в ювелирную лавку, я приметил там изящное колечко и решил сделать Паоле подарок, прежде чем расстаться с ней.

В ювелирную лавку вела массивная стеклянная дверь, которая вращалась вокруг оси, и стоило ее толкнуть, тут же звонил колокольчик. Я вошел внутрь, поздоровался и подождал, пока появится продавец. “Есть кто-нибудь?” – спросил я спустя несколько минут. Никто не ответил. Я заглянул за прилавок и увидел мужчину, который, нацепив монокль, согнулся над работой. Я осмотрелся вокруг. Кроме нас двоих, в лавке больше никого не было.

Не знаю, какой бес в меня тогда вселился: вся ювелирная лавка была в моем распоряжении.

Я быстро шагнул за прилавок и начал открывать ящички с золотыми украшениями и завернутыми в ткань побрякушками из драгоценных камней. Я высыпал эти сокровища в мотоциклетную каску, которую кто-то оставил на стуле, затем вскрыл витрину у кассы и выгреб все, что там было выставлено. Я хотел добраться и до главной витрины, но мне не удалось ее открыть, и я решил довольствоваться тем, что есть.