Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть I. Страна несходства

Немного погодя в прихожую выглянула бабушка и сняла его с горшка. Ему разрешили заглядывать в комнату, стоя в дверях. Бабушка сзади прижимала его к себе, чтобы он не слишком высовывался.

Папа уже как-то ожил, виновато улыбался врачу и даже хотел сесть, но тот ему не дал. Огромными ладонями он стал ощупывать папин живот, потом грудь. Папа казался странно маленьким. Один раз он охнул.

Оказалось, у него сломано ребро. Врач отдал уверенные приказания, папу положили на носилки и увезли в больницу.

Как только дверь захлопнулась, в квартире вдруг наступила тишина, запустение, грустная неловкость. Боря как-то неправильно страдал, у бабушки в глазах держались слезы.

Фурмана быстро уложили спать.

Детский сад был за ГУМом, в одном из тамошних пустых и скучных проходных дворов. На прогулки группу водили через Красную площадь – либо в Кремлевский сад, либо в Александровский, и дорога эта никогда не приедалась: тяжело раскачивались деревянные двери ГУМа, впуская и выпуская разнообразных покупателей; от реки, закрытой веселым нагромождением храма Василия Блаженного, налетал задиристый ветерок; на краю площади бестолково черствел белесый бублик Лобного места; звенела и гудела старая башня с золотыми часами; грозно плыла и плыла над ней толстая темно-красная звезда в металлических прожилках; щелкали фотоаппаратами туристы; при любой погоде с немыслимой сосредоточенностью печатали каждый свой шаг трое кремлевских часовых из смены караула у Мавзолея Ленина; и до самого Александровского сада тянулась плотная очередь притихших, опечаленных людей, многие из которых приехали явно издалека.

В облупившейся каменной ограде Лобного места имелась узенькая накрепко запертая решетчатая калитка, сквозь которую все глазели внутрь, на пустую разбитую асфальтовую дорожку и белый каменный выступ в центре. Говорили, что здесь отрубали головы, – но крови не было видно. – Это же было давно, при царе! Из выступа торчал железный штырь. (Неужели на него надевали отрубленную голову?..)

Однажды группу завели в пестренький и такой с виду приветливый храм Василия Блаженного. Внутри он оказался совершенно другим: в его узких полутемных обшарпанных ледяных коридорах с бесконечно кривящимися поворотами и внезапными крутыми ступенями было просто жутко. Проходя после той экскурсии мимо крошечных слепых окошек, Фурман каждый раз с недоверчивым испугом поглядывал на этот красочный торт.

На площади группу частенько привечали по-особому одетые жизнерадостно каркающие иностранцы, в том числе и японцы – все как на подбор маленького роста и какие-то грустные (знающие шепотом объясняли, что на них американцы сбросили атомную бомбу). Некоторые иностранцы пытались говорить по-русски и с ободряющими улыбками дарили молчаливым, скованным детям значки, карандаши и прочие мелочи, на которые воспитательницы смотрели с очень большим сомнением, разрешая оставить только значки. Дома родители подтверждали, что любой из этих «сюрпризов» может оказаться заразным, и предупреждали, что в следующий раз лучше ничего не брать. Впрочем, потом папа разбирал по значку, что это были «безопасные» туристы из ГДР. Но все равно, лучше в таких случаях отказаться – мало ли что…

И действительно, у многих иностранцев глаза были скрыты за темными очками, и как-то они слишком уж радовались при встрече – что они, детей, что ли, никогда в жизни не видели?

Тусклым осенним утром, когда младшая группа по дороге к Александровскому саду доплелась до Мавзолея, одна из воспитательниц быстро договорилась с кем-то в самом начале огромной очереди, и группа, сразу сбившись из растянутой на пары гусеницы в плотный комок, вдруг оказалась вобрана внутрь и тут же подхвачена текущим с густой неотвратимостью людским потоком. Короткое оживление на окружающих лицах взрослых сменилось смущением и торопливым приготовлением к чему-то очень важному, что вот-вот должно произойти. По мере замедленного приближения к открытым в темноту широким дверям с замершими по бокам часовыми общее волнение все возрастало, и Фурман, чтобы избавиться от охватившей его тревоги, стал внимательно рассматривать ближнего к нему незыблемого чистенького солдата с упертой в гранитный пол новенькой, матово блестящей винтовкой.

До сих пор Фурмана не покидало сомнение, что эти с невозможной четкостью марширующие солдаты – в самом деле настоящие, живые (недаром всем азартно хотелось, чтобы один из них вдруг споткнулся или хотя бы сбился с ноги). Но вот они, совсем рядом – их свежие лица с неровным румянцем на щеках, и глаза – настоящие, не стоят на месте, хотя и очень стараются. Взгляд вдруг скользнул по Фурману, он робко заулыбался, – нет, они не рассмеются приветливо. – ЗДЕСЬ НЕЛЬЗЯ. ОНИ НА ПОСТУ.

И вот уже небо остается позади, шаркающая полутьма. У стены немолодой офицер руководит вполголоса – он здесь знает, куда идти, не торопитесь, по десять шагов вперед и остановка. Десять шагов – остановка… Волнами спереди и сзади шарк. Тусклые светильники, страшные темные углы, резкие повороты. У каждого – строгий офицер. Остановились. Дальше помещение расширяется, свет направлен куда-то в одно место. «НЕ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ! НЕ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ!» Шарканье испуганно взлетает, качание теней на стенах. «Смотрите! Смотрите!» – шепчет рядом воспитательница и тянет голову, кивает, показывает глазами: «Туда!..» Обходим, огибаем какое-то темное, растворяющееся возвышение с тонкими колоннами по углам, накрытое смутной крышей. Мерцает малиново и резко-ало тяжелый бархат. «ПРОХОДИМ! НЕ ЗАДЕРЖИВАЕМСЯ, ПРОХОДИМ!» В центре, чуть приподнятый, головою к нам лежит маленький бело освещенный человек с закрытыми глазами. Что он здесь делает?.. – Спит?! У него очень усталый вид. Нельзя останавливаться. Огибаем. До живота он укрыт красивым одеялом, но сверху на нем пиджак, белая рубашка с галстуком. Он не шевелится, рука лежит на груди. Он МЕРТВЫЙ? Это – Ленин. Не видно, уходим в черный проход, куда-то сворачиваем. – ТАКОЙ МАЛЕНЬКИЙ?! Свет неба режет глаза. Где это мы? Вышли из подземелья?.. А как же это У НЕГО повсюду голова – С ГРУЗОВИК? «Он – мумия. Засох».

Трудно привыкнуть к плоскому простору булыжной площади, светящемуся пространству. Кажется, булыжник пластами покачивается впереди, и справа – тоже… Как заколдованный смотришь на очередь ТУДА.

Поездки в семью дяди, к двоюродным сестре и брату, всегда казались Фурману праздником. Таня была на год старше фурмановского Бори, а Вова – на год младше. Ехать к ним нужно было от метро «Сокол» на автобусе. Высокие окна их большой трехкомнатной квартиры на пятом, последнем этаже смотрели на сосновый парк, тянувшийся до самого горизонта. В квартире имелась просторная прихожая, несколько коридоров, темные кладовки, полупустая ванная – в общем, хватало места, чтобы повеселиться.

Стояла хорошая, прочная зима с обильным, уже уставшим падать и пушисто улегшимся повсюду снегом. Было еще светло, и, пока взрослые готовились к торжественному обеду, Фурмана отправили со старшими во двор покататься на санках.

Двор был тоже большой, с разнообразными детскими горками – деревянными, снежными, ледяными. Санки были одни на четверых, поэтому усаживались на них каждый раз со смехом и борьбой и извалялись как могли. Под конец Вовка придумал новое развлечение: со всего разгона обвозить санки с дико визжащим Фурманом вокруг столба. В самый последний момент санки почти на боку разворачивались, оставляя глубокий след в рыхлом снегу. Таня вздыхала и качала головой, говоря: «Вовка, ты совсем, что ли? Треснешь его об столб – нам потом до вечера придется его собирать по кусочкам!..» Все смеялись, а Фурман никак не мог поймать удачный момент, чтобы отцепиться и соскочить с нарочно дергаемых туда-сюда санок. Вовка опять набирал скорость – и вскоре произошло то, чего и следовало ожидать: санки на полном ходу въехали в столб. Треснувшись об него головой, Фурман по красивой дуге улетел в сугроб.

Все долго не могли подойти к нему, поскольку хохотали, как безумные. Какая-то тетка, стоявшая неподалеку, даже раскричалась на них за их бессовестное поведение.

Что и говорить, звезданулся Фурман как следует. Но успокоить его им удалось довольно быстро: к щеке приложили ледышку, пощекотали его немножко, пошутили… Однако всякая живость Фурмана покинула. Ему больше не хотелось ни кататься, ни просто гулять. Держа у щеки подтаявшую грязную сосульку, он рассеянно улыбался на их шуточки и подначивания. Во дворе уже начинало смеркаться. Пора было подумать о возвращении домой.

– …Понял? Как ты скажешь, если тебя спросят?

Фурман покорно повторил затверженный урок: что он сам поскользнулся, упал и т. д. Последние инструкции в подъезде, неподъемная дорога на пятый этаж… Наконец пришли. «Ну, Сашка, смотри, не подведи! – строго и весело сказала Таня. – Давай, Вовк, звони!»