Богомил Райнов - Только для мужчин

– Скажи на милость, где ты ухитряешься их раскапывать, этих типов?

Вопрос слишком прямой, чтобы делать вид, будто он относится не ко мне, а к кому-то другому.

– Зачем раскапывать? Их вокруг нас сколько угодно.

– В том-то и дело; если их вокруг сколько угодно, то непонятно, почему мы должны начинять ими книги. Бездушные чиновники, взяточники, мелкие карьеристы, мелкие мошенники…

– С крупными труднее.

– Заброшенные стройки, разрушенные семьи, квартирные скандалы, неурядицы, кутерьма… Зачем тебе понадобилось все это?

Он в явном недоумении. Я – тоже. Так что мы сидим и смотрим друг на друга с недоумением.

– Пойми меня правильно. Я не ратую за лакировку. Но если уж брать мерзавца, то пусть это будет мерзавец большого калибра, внушительный, пусть он явится причиной глубокой драмы, пусть он шокирует, возмущает, заинтриговывает. А твои мошенники какие-то все мизерные, серые, безликие… Смотришь на него и задаешься вопросом: мошенник это или не мошенник? К чему они тебе? Что ты хочешь этим сказать?

Вопрос и в этот раз явно не без адреса.

– Что и хочу сказать… Откуда я знаю… Наверно, то же, что когда-то говорил мой покойный друг. Мы чаще всего грешим по мелочам. ЭТО не означает, что в больших мы всегда молодцы, просто с большими делами мы редко сталкиваемся. Но в больших, нам кажется, мы не подведем, в больших мы будем на высоте. А пока их нет, грешим по мелочам. Каждодневно и ежечасно. Мелкий эгоизм, мелкая небрежность, леность, злословие, подхалимаж – все по мелочам, будто без этого мы не сможем спокойно спать.

– Ну ладно! И что же? А ежели взглянуть со стороны на нас с тобой – неужто мы такие безупречные? И мы не плюем на деньги, не сторонимся женщин, не прочь опрокинуть рюмашку… Да и твой покойный приятель, хотя о покойниках плохо не говорят, он что, был ангел?

– Нет, не ангел. Совестливый был человек, но не ангел.

– Вот видишь! Зачем же в таком случае мы должны доказывать всем известную истину: что мы не ангелы?

– Верно, совсем ни к чему, – – примирительно киваю я. Он окидывает меня беглым взглядом, чтобы удостовериться, что я его не разыгрываю. Не знаю отчего, но люди всегда считают, что я их разыгрываю.

– Конечно, дело вкуса, но лично я не хотел бы понадобиться тому пенсионеру, который, выйдя на пенсию, больше не может губить дело, больше не годится в любовники, поскольку ему уже перевалило за шестьдесят, вынужден отказываться от выпивки из-за того, что у него печень прихватывает, и подряжается читать при домоуправлении лекции о трудолюбии, о нравственности, о вреде алкоголя. Людям не по душе такие пенсионеры, – Это так звучит моя книга?

– А, ты не поучаешь… Только материал даешь для поучений.

– Понял. Я изорву ее, эту рукопись. Редактор снова окидывает меня подозрительным взглядом.

– Ты лучше переработай ее.

– Не вижу, каким образом.

– Ты без труда увидишь, стоит тебе только убрать увеличительные стекла со своих глаз. Какая нужда копаться в этих досадных мелочах? К чему эти мелочные придирки к людям? Грешим по мелочам… Грешили и будем грешить – факт! И все же движемся вперед. Может, не шагаем семимильными шагами, но ведь как-то движемся!

Почувствовав, что начинает повторяться, он переходит к конкретным рекомендациям: это оставить, это убрать, невесть что добавить. Его рекомендации мне ни к чему, так же как и ему самому, его жалованье от них не зависит, однако Искров – редактор добросовестный и свою миссию доводит до полного завершения, до ободряющего: «Получится, не отчаивайся».

– Посмотрю, что можно будет сделать.

С этими словами я покидаю редакцию. По привычке направляюсь домой, но вовремя спохватываюсь – ведь там теперь живет Жорж. Сменив направление, я с некоторой брезгливостью думаю о другой квартире, пропахшей плесенью, виноват – розовым маслом. Надо будет заняться уборкой. Возможно, там и тараканы есть, хотя, если верить Жоржу, они больше на кухне обретаются. А, да не все ли равно.

Мысленно я переношусь на другое – на то, что останется, если отжать воду из обширного комментария редактора. А этот пример с пенсионером из домоуправления действительно подлый удар. Никак не мог бы допустить, что моя книга звучит так тупо.

Убери, говорит, увеличительные стекла, что у тебя за страсть придирчиво всматриваться в окружающих.

Как-то раз тетка, сестра моей матери, пригласила нас к себе на обед. Эти визиты были установившейся традицией, они повторялись каждую неделю, точнее, каждое воскресенье. Тетушка не могла простить матери, что та, будучи моложе, вышла замуж, а сама она осталась в старых девах. И этими воскресными обедами тетушка старалась доказать, что хоть она и старая дева, но как хозяйка куда лучше моей матери. Это ей во многом удавалось, так как мать была хозяйка никудышная. Все ее уменье в готовке сводилось к тому, что она совала в кастрюлю побольше приправ и этим притупляла скверный вкус еды. Чтобы нанести матери ощутимый удар, тетушке, к примеру, достаточно было добросовестно сварить фасоль, только она была слишком горда, чтобы довольствоваться фасолью, и всякий раз предлагала нам меню, в которых, кроме супа и жаркого, фигурировали всевозможные пирожки, соусы, салаты. И вот именно в одном из таких салатов – помню, как на его свежей зелени бисером поблескивали капельки уксуса и оливкового масла, – мой еще детский, но, вероятно, уже порочный глаз вдруг обнаружил нечто ненормальное.

– Червяк! – произнес я, хмурясь и указывая на фарфоровое блюдо.

– Какой червяк? – встрепенулась тетушка.

– Вот он! – настаивал я, и чуть было не воткнул палец в салат.

Тетушка присмотрелась, подняла вилкой зеленый листок и сконфуженно пробормотала:

– В самом деле червячок… Вот напасть, как это я его не заметила… А ведь полоскала каждый листик отдельно!

– Зачем же ты, сынок, осрамил тетю? – упрекнула меня мама, когда мы уже вернулись домой.

– А что? Мне надо было его съесть, того червяка?

– Ты просто мог промолчать.

– А вдруг ты бы его съела?

И так как она больше не нашлась что сказать, вмешался отец

– Вместо того чтобы поднимать вой, ты мог незаметно убрать его из салата.

– Ты же сам говоришь, что мы не должны скрывать правду.

– Тоже мне правда – нашел чем удивить мир… – заметил отец.

Отрицать не приходится, таможенные полицейские – народ вежливый. Но от их ледяной учтивости мурашки по коже бегают. Пока листает и рассматривает твой паспорт, он может с той же ледяной учтивостью распорядиться:

– Поворачивайте обратно и паркуйтесь вон там, справа!

Вроде бы ничего особенного – повернуть обратно и съехать с проезжей части. На деле же это означает, что либо тебя заберут, либо вернут назад.

Впрочем, мне бояться нечего. Я не на заработки еду, а в служебную командировку. И все-таки, когда я вижу, что венгерский пограничник, а затем и его австрийский коллега уже позади, у меня становится легче на душе. И я подкатываю к первому попавшемуся бару, чтобы выпить чашечку кофе.

Сказано – сделано. Я уже готов ехать дальше, когда где-то раздается вой полицейской сирены. По дороге с бешеной скоростью несется к пограничному шлагбауму «порше» черного цвета с ослепительно горящими фарами. Но оказывается, дорога перекрыта, и машина останавливается в двух шагах от меня. Из «порше» выскакивают трое и шарахаются в темноту. Один из них на бегу швыряет в кустарник какой-то темный предмет.

Как уже было сказано, я готов ехать дальше и, вероятно, тронулся бы без промедления, если бы меня не заинтересовала эта история с темным предметом. Зачем его бросили? И что он собой представляет? Законные вопросы, если учитывать, что человеческий ум всегда устремлен по вечному пути познания.

Дождавшись, пока все вокруг утихнет, я покидаю террасу бара. Но, как на беду, у меня вдруг развязался шнурок, так что, хочешь не хочешь, придется нагнуться, чтобы завязать его. Тем временем я извлекаю из кустарника загадочный предмет и переношу его в машину. В машине верней. Там не дует.

И вот я снова в пути. Мчусь по белой ленте шоссе, рассекающей надвое чернильно-черную равнину, строго соблюдаю предписания дорожных знаков, зорко всматриваюсь вперед – словом, делаю все, что в моих силах, чтобы ничто не отвлекало моего внимания, однако мой любознательный ум никак не желает забыть о портфеле. Потому что характер предмета уже установлен: портфель. А раз портфель, почему бы мне не открыть его. И это, похоже, единственный способ сосредоточиться наконец на правилах дорожного движения. Съехав на безлюдную стоянку, я проверяю содержимое портфеля. Оно вполне удовлетворяет мои смутные надежды и рассеивает опасения. Деньги. Доллары. По десять тысяч в пачке. Много пачек, целый портфель.

Поздно ночью я приезжаю в Вену. Освободившаяся от наплыва транспорта и пешеходов, Мария-Хильферштрассе стихает, ярко освещенная и безлюдная, как больничный коридор на рассвете. Проезжаю мимо нескольких гостиниц средней руки, выкатываю на Ринг, у Оперы делаю поворот и останавливаюсь перед отелем «Захер». Не потому, что я такой суетный или куча банкнот вскружила мне голову, просто так надо.