Канта Ибрагимов - Седой Кавказ

После возвращения чеченцев и ингушей из Сибири и Казахстана участковый в селе был тем же, что и военный комендант в депортации. И хотя формально власть в селе принадлежала председателю сельсовета, фактически «казнить и миловать» мог только участковый. Правда, Забайдачный властолюбием не страдал, любил выпить и предаться истоме. Воспользовавшись этими чертами характера участкового, Докуев со временем, благодаря мелким подачкам в виде спиртного и табака и верткости своего нутра, сумел полностью подчинить себе инертного милиционера. Добродушный от природы сибирский богатырь, в тоске по матери и таежным просторам, с натугой коротал вынужденную службу на благодатном Кавказе. Национальных проблем он не понимал, считал правильным то, что написано в газетах, и по возможности добросовестно и четко выполнял свои служебные обязанности. То, что объяснял по пути Докуев, старшина не уразумел, но понял одно – в селе, на доверенной ему Коммунистической партией и правительством территории, появился злостный нарушитель.

Грузной походкой Забайдачный поднялся на веранду сельсовета, направил оружие на еще спящего пришельца и крикнул:

– Встать!

Самбиев открыл глаза, резво вскочил, и в следующее мгновение по приказу участкового стоял лицом к стене, широко раздвинув конечности. Сельский блюститель до острой боли вонзил ствол меж ребер задержанного, умело стал шарить свободной рукой по телу Самбиева.

– Оружие есть? Документы?

Когда участковый читал справку об освобождении, из-за угла появился Докуев с удивленно-озабоченным видом. Самбиев наметанным глазом, искоса, исподлобья наблюдал всю эту сцену, и если бы не бесхитростность участкового, он наверное поверил бы игре своего друга детства. Денсухар понял: Домба переиграл его, власть есть власть, а вчерашний кульбит был напрасен, если не вреден. Однако деваться Самбиеву было некуда, единственно, он боялся, как бы милиционер не обнаружил финку, брошенную перед сном в сапог.

В это время Докуев, открывая контору, стал защищать Самбиева и доказывать, что он примерный гражданин, полностью осознавший свою вину за срок отсидки, чем ввел наивного участкового в большое замешательство и недоумение.

Реабилитированный главой местной Советской власти, босоногий Денсухар взял бережно свои сапоги с просохшими портянками и, склонив голову, застыл в смиренной позе раскаявшегося вероотступника.

– Вы, Иван Прокопыч, постойте здесь и никого не впускайте, – ласково-повелительным голоском сказал Докуев, открывая дверь и пропуская вперед Самбиева, и уже в помещении на чеченском продолжил: – Вот видишь, дорогой Денси, как бережно мы относимся к твоему дому. В том году сделали побелку… Во время нашего выселения в селе жили дагестанцы, при них и устроили в вашем доме сельсовет, так и перешло это к нам по наследству. Сможешь ли ты вновь получить твой дом и участок, не знаю. Думаю, вряд ли.

Домба важно сел на свое рабочее место и жестом предложил Денсухару лавку для посетителей. Пока Самбиев, не торопясь, надевал сапоги, председатель сельсовета с важностью просматривал какие-то бумаги.

– Ну, Денсухар, напились мы с тобой вчера, как свиньи. – Не глядя на друга детства, продолжал Домба. – Конечно, здорово набрехались, особенно ты… Ну, и я по пьяни слегка сболтнул лишнего… Давай-ка перейдем к делу. Во-первых, ты свои уголовные дела бросай, с властью шутки плохи, ты это не хуже меня знаешь. Во-вторых, тебе надо стать на учет в районной милиции, трудоустроиться и найти жилье. С этим я, конечно, помогу. В-третьих, я, как друг и родственник, должен тебе помочь с деньгами, разумеется не в таком количестве, как мы вчера по пьянке болтали, но в меру допустимого… Только одна небольшая формальность. Деньги получишь под расписку в долг.

– Какая расписка? – возмутился Самбиев.

– Это гарантия для меня и ответственность за свои слова для тебя.

– Никаких расписок не будет, – жестко ответил Самбиев, – лучше дай закурить.

– Я не курю. А погоди, Иван Прокопыч, – направился Домба к выходу, – табачок у Вас есть?

Пока Докуев шептался с участковым на веранде, Денсухар, крадучись, бросился к печи и торопливо закинул финку в обнаруженную им мышиную щель в основании саманной стены.

– Денсухар, – возвращаясь в комнату, обратился Докуев, – согласно положению, ты сейчас должен будешь поехать в районный центр для учета и всяких других формальностей. Я попросил участкового, чтобы он отвез тебя на мотоцикле, ну и помог тебе там… Видишь, благодаря мне ты будешь кататься как барин… Ну ладно, так как насчет расписки, или деньги тебе не нужны?

– Какая расписка? – выдыхая клубы дыма, возмутился Самбиев. – Я слов на ветер на бросаю.

– Я денег тоже, – мягко, но четко ответил Домба. – Я по-братски и как вернее для нас обоих, а ты как хочешь.

Самбиев молча докурил, бросил окурок в форточку и, не оборачиваясь, глядя в окно на широченный, исписанный ножом ствол бука, прошепелявил тихо:

– Пиши, я распишусь.

Это была первая, но далеко не последняя расписка Самбиева Докуеву.

В райотделе милиции Шали Самбиева поместили в изолятор временного содержания, через день перевезли в Грозненскую тюрьму для выяснения личности и только на третьи сутки выпустили на свободу с жестким предписанием о невозможности жить рецидивисту в предгорной зоне. Ему вернули только половину денег, взятых в долг у Докуева, и вручили направление в общежитие комендатуры Грозного с последующим обязательным трудоустройством на заводе «Автоспецоборудование» по рабочей специальности третьего разряда.

Недолго жил Самбиев в комнате казарменного типа, на двенадцать человек, работал электриком, проклинал в душе Докуева, думал о мщении – и вдруг однажды вечером у общежития стоит Домба, аккуратно одетый, улыбающийся.

Увидев комнату Самбиева, Домба отправился к коменданту общежития, и в тот же вечер Денсухар перебрался в маленькую, но отдельную комнатенку с одной кроватью, тумбочкой и узким, как амбразура, окном. На следующий день, в субботу, они, как верные друзья детства, прошли по магазинам, купили кое-что из одежды для Самбиева, потом сидели за выпивкой и скудной едой в кафе у площади Ленина. После чего Самбиев не только простил все кажущиеся грехи «родственника», но и рассыпался в благодарностях своему добродетелю.

Дома за ужином Домба с неподдельной радостью рассказывал жене, как он помогал в городе Самбиеву, и думал, что Алпату одобрит его благородное отношение к односельчанину. Однако прагматичная жена сделала противоположный вывод.

– Ты всегда был ненормальный. Что ты носишься с этим тюремщиком?! Думаешь, органы не наблюдают за ним и тобой? Смотри, скоро найдут повод и тебя засадят в тюрьму, а в лучшем случае просто скинут с работы. Нет чтобы искать дружбы со стоящими людьми, возится с этим недоноском. От него добра не жди. Сам непутевый и других за собой потянет… А у нас дети растут, я без пальто зимовать буду, и что ты думаешь так и жить в этой дыре до конца жизни?

– Это мое родовое село, мой дом! – возмутился муж.

– Ну и что, что родовое, а детям где учиться? Так и будут они в интернате всю жизнь жить. А дочки тоже в казенном доме будут расти? Что о них люди скажут, за кого они замуж выйдут? Ведь ты, пока я в одиночку растила детей, учился в техникуме, хотя и не соображаешь, люди думают, что ты грамотный, да к тому же и член партии – единственный в селе.

В постели протрезвевший от слов жены Домба призадумался. В том, что жена дура, он был уверен, но удивительное дело, она, как всегда, права. За массой текущих дел он порой забывал свои намеченные четкие ориентиры жизни: это хорошая работа и квартира в Грозном, много денег, ну и сопутствующие этому блага для себя и для детей. А может, это просто несбыточные мечты? Нет, надо действовать.

Ему не спалось, не хватало в доме воздуха. Он вышел во двор, огромная дворовая собака, гремя цепью, бросилась к его ногам, прыгала, ласкаясь. Отпихнув ее, он углубился в устрашающий мрак огорода. Ночь была темной, прохладной, ветреной. Затянутое тучами небо черной густой массой окутало мир, и только где-то далеко-далеко в стороне Грозного, от факелов нефтяных заводов тускло рдел краешек горизонта. Именно туда невольно смотрел Домба. Этот алый свет манил его все больше и больше. Он знал, что красное пламя коммунизма может сжечь его дотла, но при правильном подходе оно может и обогревать всю жизнь. Если сейчас он протянет руки к огню, то это навечно, он навсегда станет красным и отхода не будет, только путь вперед в самое пекло, где приятное тепло может в любой момент превратиться в адский жар. Что делать? Прозябать здесь или поддаться соблазну… А соблазн велик. Уже дважды вызывали его просто так, для беседы в город, в комитет, и прямо говорили, почему он, такой сообразительный, верный родине и партии молодой человек довольствуется жизнью в диком селе. Республике нужны энергичные, преданные национальные кадры. Пожилой чекист с приятной внешностью объяснял Докуеву, что для чеченцев и ингушей в республиканском аппарате будут отданы по квоте некоторые посты. Через год-два все будет забито, и потом яростная конкуренция и строгий отбор.