Антон Понизовский - Обращение в слух

Вставали в четыре утра. Папа мне вязаночку маленькую сделает, она здесь вот такая широкая, а здесь кончик. И вот, значит, сенце сюда накладываешь, этот конец закидываешь, в этот сюда продеваешь, и так — раз! — затягиваешь. И на себя. Ну, упаду иногда с этой вязанкой... (смеётся) А сено когда начинаешь дёргать — мыши оттуда ка-ак побегут! И я их вилами: тинь, тинь! Вилы — те бывают трёхрожковые, а есть четырёхрожковые, они помельче: я шустрая была, много насаживала этих мышей. Они: «и-и!» — пищат, бегают от меня, интересно... Мама очень боялась, она и до сих пор мышей боится у меня.

Теляток кормили: поильнички с сосками были, круглые, чёрные такие; а то пальчик сували — он пальчик заглотит тебе, так интересно! выкармливали теляточек. При родах помогали, вытягивали. Зимой холодно, а к те-ляткам прислонисся — так это тепло, молочком пахнет, ну, этим, молозивом ещё, когда только родятся... Батон хлеба возьмёшь, сиськи это — дрынь-дрынь-дрынь — на хлеб тёплое молоко, наедимся... Вообще, в деревне легче было с этим вопросом.

А в десять лет я уже сама на группе работала, группа знаете что такое? — по двадцать, по двадцать одной, двадцать две коровы на каждую доярку, по двадцать, как говорится, голов. Здесь группа, здесь группа, друг против друга, а между ними проходы, ну, где мы кормили ходили. У нас не было ни транспортёра тогда, ничего: ходили сыпали... Ограждения были не деревянные, а бетонные такие. В этом проходе маму бык укатал. Большой бык, с кольцом, очень страшно было, конечно. Забежал туда — а здесь тупик, он её и придавил в тупике, на рога прям, рогами грудную клетку помял. Хорошо, пастухи за кольцо схватили его, оттаскивали, еле оттащили от неё. В больнице даже отлежала... Неудобно делали тупики, конечно: нет чтобы сквозные делать.

Нет, это, конечно, надо было видеть ту жизнь... Сейчас даже в совхозе в этом, «Россия», ни фермы уже, ни коров, нич-чего не осталось. Я вот езжу, смотрю, как деревня гибнет, — просто душа кровью обливается. Сколько полей зарастает, деревьями всё заросло, берёзами, уже, конечно, ни один трактор не возьмёт, выкорчёвывать надо...

И у нас в деревне — осталось четыре дома: прилетит аист, никого нет... И ходит он как хозяин по этому по

озерку, по болотцу по нашему...

*

А раньше — помню, на озерко, на речку ездили отдыхали. Все молодые, все любили...

Любили — а замуж никто не предлагал. Вот как-то солнышко встречали на Петров день, а я говорю: кто первый приедет, за того замуж выйду. Серьёзного такого ничего как бы не было. Как посмеялась вроде того что.

Ну, естественно, муж-то на «Яве» вперёд приехал. А Шурка на «Восходе» поехал, да «Восход» сломался, — пока на лошади прискакал...

И такие разборки со всех сторон начались! Сразу всем стала нужна: почему не за меня?., почему не пошла замуж за этого, за того? А я ж говорю: никто руку и сердце-то не предлагал.

Муж мне потом уже после свадьбы рассказывал. Говорит, его стрелять хотели на плотине. Да-а! Застрелить хотели, «если на ней женишься». А он говорит: «Ну стреляй». А он такой спокойный: «Ну стреляй». А кто, так и не рассказал. В секрете. Я до сих пор и не знаю.

Хвалиться не буду — а волосы у меня тогда были длинные, густые, шика-арные: муж на «Яве», я на своём «Днепре» — красный «Днепр» у меня был, еду, волосы по сторонам распущу...

На мотоцикле я даже не знаю с какого возраста. Наверно, как руль начала держать, так и ездила, как себя помню. Конечно, там милиция ездиет иной раз. Но я ничего не боялась, никакой милиции. Ну, брошу я этот мотоцикл и скажу: «Ну и что?» Что они мне сделают-то? ( смеётся)Ну правда?

Лет с десяти тоже на трактор села, потом на бульдозер, на «ЗИЛ», «Беларусь»... правда, на «Беларусе»-то я боялась, они кувыркучие... Затем что было у меня? «ЛиАЗ» автобус... а, «МАЗ»! Брат работал на «МАЗе», вот это очень была интересная ситуация, хотите, вам расскажу?

Родился у брата сын — мой племянник. Ну, положено как? обмыть. А у нас в деревне нету. Значит куда? в район. Там всё же к Туле поближе, цивильнее: магазины... Поехали на трёх «МАЗах»: брата моего, друга и там ещё одного. И заехали по дороге в кафе, возле железнодорожной платформы — есть такая ветка, Калуга—Ряжск. А что мы заезжали в кафе, не помню... не то выпить... Короче, первая машина пришла раньше, а мы с братом попозже приехали. И когда мы приехали, они там уже чего-то за-ссорились. Ну, раньше ж ребята как? Одно село — другое село, встретились, кто-то чего-то не так сказал, не так посмотрел — и понеслась: «Мы вас будем ждать там-то...» — разборки. А я-то не знала, мне-то не говорят. Чего мне там, четырнадцать лет. Ну ладно, поехали дальше, приезжаем в район. Денег ровно на две бутылки. Ребята мне говорят: на деньги, иди в магазин и заодно в машине возьми монтировку...

«Зачем?»

Не говорят. «Иди вот так, вкруг дома обойдёшь, возьмёшь, но чтоб тебя никто не видел».

А мне тогда родители пальто новое купили, красивое, бордовое такое, ещё модные воротнички-то были... как они, мелкий мех-то... норочка, норочка! Шарфик так вот переплетался, волосы у меня всегда длинные мои, кудри... И, значит, вот так дорога, здесь магазин, а здесь дальше идёт дом. И я не отсюда выхожу, а вокруг дома — гляжу, о-о-ой! у них уже потасовка! Брата моего двое бьют! И один как раз вытаскивает из сапога то ли отвёртку, нож, что ли, или заточку — что там раньше было у пацанов... Тут уж я, конечно, как заорала — бутылкидве в одной руке, монтировка в другой руке: «А-а!П.. — кричу матом. — Поубиваю всех!!!» А бабы в подъезде стоят, говорят: «Там какая-то бешеная с ломом бежит». И затащили одного в подъезд, не пустили: «Чокнутая, — говорят, — какая-то с ломом бегает, она убьёт», — это про меня... ( смеётся) А я хватаю эту бутылку и по голове ему — раз! — который хотел пырнуть! А мне брат потом рассказывает: чувствую, запах водки разлился... Как он заорёт на меня: «Ты разбила бутылку полную?!» По нём же всё потекло... А я горлышко от бутылки бросила, монтировку эту ему даю: «Давай!» — говорю...

А этот, который внизу был, схватил это горлышко и брату руку порезал! Мне брызнуло, шарфик-то мой в крови, всё, а брат как монтировкой этой начал его охаживать... Я испугалась, бежать!.. Прибегаю, залезла в «МАЗ» и поехала! Ну вот чего-то какой-то у меня испуг произошёл: ну не знаю, что делать! Может, так у меня подсознание сработало: может, если они увидят сейчас, что «МАЗ» тронулся, может, бросят драться уже, побегут догонять, а то ж поубивают друг друга там... Короче, всё, на педали, через переезд переезжаю, метров через двести останавливаюсь, бросаю «МАЗ» — и на деревню бежать! Бегом, в слезах... А мама видит шарф-то этот в крови: «Ты где была?! — на меня: — Хулиганка!..»

Вот такая была у нас эпопея. Но брату жизнь, может быть, и спасла...

Я когда за кого-то, всё закипает сразу... Действительно говорят, что женщину лучше не трожь! ( смеётся) Ну не виновата я, что? Жизнь такая... Мама вон моя тоже — чего только ни делала: кирпичи клала, гаражи выкладывала, дома строила... Тоже и на грузовике ездила, на «ЗИЛу»: отец напьётся пьяный — ей везти молоко на молокозавод. Раньше не было молоковозов, возили во флягах — бито-ны такие большие, битоны. С-под бугор спустится: «Ой, мужики-и!.. Выехайте в бугор, я боюся!..»

А потом мама с папой совсем разошлись — нас трое осталось, мама с нами одна... Папа-то был у нас очень такой... жестокий...

(пауза)

Жестокий. Не хочу даже вспоминать, неприятно. Ну и царство ему небесное, а плохо не говорят о покойниках, пусть уже успокоится на том свете.

А с мамой у них судьба интересная получилась: он второй раз женился, с кем встречался в молодости, — и мама второй раз сошлась, с кем тоже в молодости встречалась. Этот дядя Стёпа, отчим, забавный был у меня.

Приходит бабка, рядом жила в совхозе в этом как раз, в «России»:

«Ой, — грит, — Стёп, у мене у коровы-то бородавки на сиськах. Ох!., я дою, а она ж, зараза, мне хвостом и ногой...» «Да ладно те, мать, — дядя Стёпа грит, — сходим щас, я тебе все бородавки у ней заговорю». «Ой, да што ты пойдёшь, да куда ты пойдёшь?..» Пошёл, обнял эту корову и давай ей в ухо шептать. «Ты чё, пьяный напилси што ль, чё ты корову-то мою обнял?!. Ой ты паразит! Да отстань от коровы-то от моей, Да иди ты к лихоманке!..»

Проходит время, бабка пошла корову доить — а бородавок нет!

Пришла опять, говорит: «Бородавки пропали! Гляди: отвалились все бородавки! Чёрт, колдун!» — на него... Ну как это?..

Озорной тоже был... Частушки всегда сочинял на ходу. Сидит-сидит — и что-нибудь такое отмочит... Говорил: «Как помру — на моих похоронах чтоб не плакали, а песню мне исполнили!»

И на тракторе перевернулся, погиб. Гидравлика отказала. Может быть, он и жив был, а когда стали краном поднимать, уронили ещё раз на крышу... Его кислотой обожгло всего, вылилось там это на него, кислота, сожгло всё... Вот на похоронах и пришлось ему песню петь.