Фредерик Бегбедер - Любовь живет три года

Любовь кончается, когда нельзя вернуться назад. Так приходит осознание: вода тихо течет под мостами, мы не понимаем друг друга, мы расстались и сами не заметили как.

В эту ночь рекордного загула со мной заговорил кто-то из ребят (убей, не помню кто, когда и уж тем более где).

– Почему ты такой кислый? Помню, что я так прямо и ответил:

– Потому что любовь живет три года. Это, видимо, подействовало: дружка как ветром сдуло. Я взял эту реплику на вооружение и повторяю ее везде, где появляюсь. Я хандрю, меня спрашивают почему, и я выдаю:

– Потому что любовь живет три года.

Я нахожу свой ответ офигительно крутым. Со временем мне даже подумалось, что это было бы неплохое название для книги.

Любовь живет три года. Даже если вы женаты сорок лет, в глубине души, признайтесь, вы согласны, что это правда. Вы прекрасно понимаете, от чего отреклись, знаете, в какой момент совершили предательство. В какой роковой день перестали бояться.

Слышать, что любовь живет три года, неприятно; это вроде как «факир был пьян, и фокус не удался» или как звонок будильника посреди эротического сна. Но надо, надо разрушить миф о вечной любви, основу нашего общества, причину наших бед.

Через три года он и она должны расстаться, или покончить с собой, или обзавестись детьми – три возможных способа расписаться в своем поражении.

Нам часто говорят, что по прошествии времени страсть превращается в «нечто иное», более прочное и прекрасное. Что это «иное» и есть Любовь с большой буквы, чувство, конечно, не такое трепетное, зато и менее незрелое. Буду называть вещи своими именами: я это «иное» в гробу видал, если это Любовь, извините-подвиньтесь, я такую Любовь оставляю людям ленивым и малодушным, «зрелым», так сказать, которым комфортно в чувствах комнатной температуры. Моя любовь – с маленькой буквы, зато она большая; век у нее недолгий, но уж когда она есть, ее всеми печенками чувствуешь. Их «иное» – туфта для тех, кто довольствуется малым и успокаивает себя: мол, все равно ничего лучше не бывает. Они напоминают мне завистников, которые царапают дверцы роскошных машин, потому что самим такие не по карману.

Кончается апокалипсический вечер. Хочется всех послать, в желудке тяжесть. Около пяти утра я звоню Аделине Н. – это значит, что мне и вправду хреново. У меня есть ее домашний номер. Трубку снимает она: «Алло? Алло? Кто говорит?» Голос хриплый. Я ее разбудил. Почему она не включила автоответчик? Я не знаю, что ей сказать. «Э-э… Извини, что разбудил… я, собственно, только хотел пожелать тебе доброй ночи…» «КТО ЭТО? ВЫ СПЯТИЛИ, МАТЬ ВАШУ?!» Я вешаю трубку. Сижу неподвижно, обхватив голову руками, и выбираю между упаковкой лексомила и петлей – а почему бы не то и другое вместе? Веревки у меня нет, но есть галстуки от Пола Смита, можно связать несколько штук, будет самое то. Английские кутюрье всегда шьют из очень прочных материалов. Я прилепляю записку к телевизору: «ЕСЛИ МУЖЧИНА ПОСЛЕ 30 ЛЕТ ЕЩЕ ЖИВ, ТО ОН МУДАК». Как хорошо, что я снял квартиру с декоративными потолочными балками. Достаточно встать на стул, сюда, вот так, потом выпить стакан кока-колы с растолченными анксиолитиками. Ну вот, теперь накинь на шею скользящую петлю, и когда уснешь, то, по логике вещей, больше не проснешься.

Ничего подобного: просыпаешься как миленький. Открываешь один глаз, потом другой, голова вдвойне раскалывается – с похмелья, да еще и из-за огромной, в фазе ускоренного роста, шишки на лбу. Уже давно за полдень, и вид – глупее некуда: лежишь на полу с гирляндой из галстуков вокруг шеи, рядом опрокинутый стул, а сверху смотрит приходящая прислуга.

– Доброе утро, Кармелита… Я… Я долго спал?

– Пожалушта, мишье, ви ни могли бы подвинусси, я тут пропилишошу, мишье, пожалушта?

Потом обнаруживаешь записку на телевизоре: «ЕСЛИ МУЖЧИНА ПОСЛЕ 30 ЛЕТ ЕЩЕ ЖИВ, ТО ОН МУДАК», – и поражаешься своей прозорливости. Ах, бедненький. Хочет нравиться всем красивым девушкам и убивается из-за какого-то развода. Раньше надо было думать. Теперь боль – моя единственная спутница. Что за пустая трата времени – пытаться свести счеты с жизнью, когда ты и так уже мертв.

Самоубийцы – действительно несносные люди. Моя жена вернула мне свободу, а я, видите ли, на нее в претензии. Я в претензии за то, что она оставила меня наедине с самим собой. За то, что позволила мне начать все заново. За то, что заставила меня отвечать за свои поступки. За то, что из-за нее я пишу этот абзац. Я страдал оттого, что связан, а теперь страдаю оттого, что свободен. Вот она, значит, какая, взрослая жизнь: строить замки из песка, потом прыгать на них двумя ногами и строить снова, опять и опять, прекрасно зная, что океан их все равно слизнет.

Веки у меня тяжелые, как надвигающаяся ночь. За этот год я очень постарел. Как человек узнает, что он стар? Он стар, если три дня приходит в себя после такой пьянки. Стар, если даже покончить с собой толком не может. Стар, если портит компанию кислой рожей, затесавшись среди молодняка. Их жизнерадостность действует на нервы, их иллюзии утомляют. Человек стар, если сказал вчера девчонке, родившейся в 1976 году: «Семьдесят шестой? Помню, в том году была засуха».

Я сгрыз все ногти, больше делать нечего, пойти, что ли, поужинать?

Пусть я знаю, что любовь – сказки, все равно наверняка буду через несколько лет гордиться тем, что верил в нее. Этого никто никогда не отнимет у нас с Анной: мы верили в любовь, от всего сердца верили. Мы мчались очертя голову на мулету из железобетона. Не смейтесь. Никто ведь не смеется над Дон-Кихотом, хоть он и сражался с ветряными мельницами.

Долго единственной целью моей жизни было саморазрушение. А потом мне вдруг захотелось счастья. Это ужасно, я сгораю со стыда, простите меня: однажды я поддался вульгарнейшему искушению побыть счастливым. Мне еще предстояло узнать одну вещь: это как раз и был лучший способ саморазрушения.

Сам не знаю, зачем я согласился поужинать у Жан-Жоржа. Есть по-прежнему не хочется. На сей счет я к себе строг: никогда не ем, пока не проголодаюсь. Вот он, высший шик: есть, только когда ты голоден, пить, только когда тебе хочется, и трахаться, только когда у тебя стоит. Ну да ладно, не ждать же голодной смерти, чтобы повидаться с друзьями. Жан-Жорж наверняка опять пригласил всю ораву малахольных рыцарей, моих лучших друзей. Никто не будет говорить о своих проблемах, щадя остальных, им своих хватает. Сменим тему, чтобы заглушить отчаяние.

Я ошибался. Жан-Жорж дома один. Он хочет меня выслушать. Хватает за шиворот и трясет, будто я счетчик на платной стоянке, который не выдал ему талон, проглотив десять франков.

– Вчера я спросил тебя, чего ты ходишь как в воду опущенный, а ты мне заявил, что любовь, видите ли, длится три года. Нет, ты кому, черт побери, мозги полощешь? Думаешь, ты в одной из своих книжек? Я-то ведь вижу, что твой развод здесь ни при чем! Так что хватит дурить, валяй выкладывай! Иначе на что, по-твоему, я нужен?

Я опускаю глаза, чтобы скрыть их подозрительный блеск. Шмыгаю носом – вроде бы я простужен. Лепечу:

– Э-э… Нет, правда, я не понимаю, что ты имеешь в виду…

– Перестань. Кто? Я ее знаю?

И тогда я еле слышно, скрепя сердце и сжав коленки, выдаю чистосердечное признание:

– Ее зовут Алиса.

Вот так вот: Марк и Алиса сочетались браком три года назад. Беда в том, что сочетались они не друг с другом.

Марк женился на Анне, а Алиса вышла замуж за Антуана. Такова жизнь: она всегда все осложняет – или это мы сами ищем сложностей на свою голову?

Это фотографию Алисы Анна нашла в Рио. Великолепный полароидный снимок Алисы в бикини на итальянском пляже недалеко от Рима. Фреджене, если быть точным.

У нас с Алисой была «внебрачная связь». Так называют самые прекрасные, самые романтичные страсти в наше время. Люди каждый день умирают от любви – и все из-за «внебрачных связей». Вы часто встречаете этих женщин на улице. Они ничем не дают понять, что у них есть тайна, но, может, вам случится увидеть, как такая рыдает ни с того ни с сего над скверным сериалом или улыбается в метро изумительной улыбкой, тогда вы поймете, о чем я говорю. Часто силы в этой игре неравны: незамужняя женщина любит женатого мужчину, а он не хочет бросать жену, это ужасно, отвратно, банально. Но мыто оба были семейными людьми, когда познакомились. Равновесие почти идеальное. Вот только я не выдержал первым: я развожусь, а Алиса даже не собирается. Какой ей резон уходить от мужа ради шизика, который трубит на всех углах, что любовь живет три года? Мне бы сказать ей, что на самом деле я так не думаю, но это была бы ложь. А я сыт по горло враньем. Сыт по горло двойной жизнью. Полигамия вполне узаконена во Франции – достаточно уметь складно врать. Жить с несколькими женщинами можно запросто. Требуется только немного фантазии и побольше организаторских способностей. Да, я сам знаю полно мужчин, имеющих целый гарем – во Франции, в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году. Каждый вечер такой паша выбирает, кому позвонить, и хуже всего, что избранница-то, бедная, прибегает со всех ног. Чтобы так жить, надо быть дипломатом и лицемером, что, в сущности, почти одно и то же. Но мне это осточертело. Я больше не могу. Хватит мне раздвоения личности в профессиональной жизни, чтобы раздваиваться еще и в личной. Размечтался: как было бы прекрасно в кои-то веки делать что-то одно.