Лебедев Andrew - Трамвай желанiй

Лук, бат доунт тач!

Юпитер и бык.

Мечты и живая Рита.

Поезд вдруг стал.

– Где это мы? – поинтересовался Сохальский.

– Станция "Предконцовая", – с услужливой готовностью ответил метрополитеновский.

– "Предконцовая"? – удивилась Рита. – Не слыхала такой.

– Да ты просто давно в Москве не была! – воскликнул Витька.

– Все больше Лондон да Париж, – добавил Сохальский.

– Нету такой станции, – сказал вдруг Антон, глядя на схему московского метро, висевшую здесь же, в вагоне, – мы по Кольцевой ведь ехали? Так? – спросил он метрополитеновского. – А на Кольцевой нету такой станции.

– Так-то оно так, да не совсем так, – хохотнул метрополитеновский и тут же предложил: – Может, выйдете, полюбопытствуете? Вы же, господин министр, вы же с инспекцией, Тэсэзэть!

Вышли.

Под ногами мрамор и габбро.

Хрустальные колонны, как на станции "Автово" в Питере.

Только станция шире – в четыре ряда хрустальных колонн – и длиннее, чем "Автово", раза в два, а то и в три.

– Слушай, – возбужденно крикнул Витька Сохальскому, – а ведь я слыхал у вас в правительстве свое метро еще при Брежневе сделано было, чтобы прямо из Цэ-Ка на Старой площади вниз спускаться в случае войны или революции и в вагончике аж на сто первый километр из столицы! Я слыхал, что метро это аж до самого Серпухова? – спросил Витька, глядя на метрополитеновского.

– Не знаю, не знаю, – с улыбчивой неопределенностью ответил чиновник, – мне про это ничего не известно.

– Да ладно уж кокетничать с секретами! – крикнул Витька. – Мы тут все допущенные!

Правда ведь, скажи, Сохальский!

Между тем метрополитеновский остановился возле большого мозаичного панно, выполненного в стиле помпезного сталинского классицизма.

– Вот, полюбопытствуйте, дамы и господа, – сказал метрополитеновский. – Мозаичное панно, изображающее Геракла, проклинающего Геру и Зевса за то, что те не дали ему совокупиться с Афродитой.

– Интересно, что-то я не помню такого мифа, – сказал Сохальский, с сомнением качая головой.

– Да ты и позабыл, поди, всю мифологию свою за этими, за темпами инфляции, да за курсом доллара, да за ценами на нефть? – Витька хлопнул Игоря по плечу.

– А там другое панно, господа, – продолжил экскурсию метрополитеновский. – Вот, обратите внимание, мозаичное панно: сын Петра Первого Алексей на пытке у графа Толстого проклинает своего отца и весь его род, предрекая крах династии Романовых.

– Ну, это что-то тоже из области каких-то домыслов желтой прессы, – с сомнением протянул Сохальский.

– Что, министр? Не на то денежки твои метростроители потратили? – съехидничал Витька.

– А там, в торце, – сказал метрополитеновский, – еще одно панно: Курбский проклинает Ивана Четвертого Грозного и…

– Хватит, хватит, ребята! – воскликнул вдруг Антон. – Я должен вам признаться, я должен сделать вам одно важное, нет, важнейшее заявление.

Антон был бледен.

Он был словно мрамор, которым были выложены стены и пол блистательного подземного дворца.

– Что за заявление? – вскинул брови Сохальский.

– Чего ты там навыдумывал. Антоша? – почти ласково спросила Рита.

– И ничего я не навыдумывал, – угрюмо глядя поверх голов товарищей, ответил Антон. – Вы просто выслушать меня должны, вы просто должны меня выслушать, а то…

А то плохо всем будет…

И вдруг синий станционный пылесос, толкаемый каким-то татарином в форменной фуражке, снова выскочил из-за колонны и едва не сшиб Антона с ног.

– Пекарь, я кому сказал: брысь покуда! – прикрикнул на нерадивого работника метрополитеновский. – Чтоб я тебя!

– Ну, давай, Антошка, говори-рассказывай, – сказала Ритка, склоняя головку набочок, – нам всем теперь интересно стало, заинтриговал!

– Давай-давай, а то я не понял, кому и почему будет плохо? – добавил Сохальский.

– Может, в вагон вернемся? За стол? – спросил Семин.

– А может, и вернемся, – кивнул Сохальский, по-прежнему полагая себя здесь хозяином.

– А поезд-то уехал! – заметила Ритка.

– Куда поезд-то угнали? – возмущенно спросил Витька, сердито поглядев на метрополитеновского. – Смотрите, попадет вам от министра, ой попадет!

– Ничего, – сказал метрополитеновский, – мы люди, ко всему привычные. И к орденам, и к тумакам по загривку нам не привыкать, а поезд я послал по кругу развернуться, его через полчаса для вас с той стороны платформы подадут, пока вы тут объясняться и секретничать будете…

И вдруг исчез.

Будто растворился в воздухе.

– Я отойду, чтоб вам не мешать, – высунулся он вдруг из-за дальней колонны, – у вас тут интимные студенческие воспоминания грядут. Зачем мне, постороннему человеку, это слышать? Позовете потом, если что…

– А он не слишком себе позволяет? – спросил Витька Сохальского. – Что-то не нравится мне этот твой начальник метро.

– Да Бог с ним! – воскликнула Ритка. – Нам Антоша сказать что-то хотел!

Все посмотрели на Антона.

Он стоял ни жив, ни мертв.

Белый весь – в лице ни кровиночки.

– Антошка, тебе нехорошо? – участливо спросила Рита.

– Мне давно, очень давно нехорошо, ребята, – сказал Антон и вдруг заплакал.

Заплакал, не утирая слез, лившихся из глаз. Заплакал, скривя рот в капризном оскале, как это делают маленькие дети.

– Антошка, Антошка, да что ты? – Ритка принялась оглаживать Антона по спине, но тот движением плеча стряхнул ее руку.

– Вы ничего, ничего не знаете про меня, вы тогда в трамвае, в том трамвае, вы даже и не поинтересовались, а что такое я-то загадал? Сами друг дружку выслушали, небось, расхвастались друг перед дружкой. Де, я министром буду, а я гонщиком, – ерничая, Антон принялся передразнивать интонации, с какими якобы хвастались тогда ребята своими мечтами, – а я во Францию, герцогиней или графиней уеду…

Все молча смотрели на Антона.

И тишина стояла на огромной пустынной станции, как будто тройня милиционеров родилась.

– Ну и что? – вдруг сурово спросил Игорь. – Ну и что из этого?

– А то, что все это сбылось! И ровно через двенадцать лет сбылось, – крикнул Антон, безумно расширив глаза, – а вы даже не поинтересовались, а что я-то загадал? А я-то что?

– Ну, не тяни, Антош! Говори! – сказала Ритка, снова кладя свою узкую ладошку ему на плечо.

– А то, что я всех вас черту за-ка-зал! Вот! Черту – киллеру всех вас заказал, чтоб сдохли вы все со всем вашим счастьем-пересчастьем, вот что! – закричал Антон. – Проклял я всех вас, проклял, чтобы подохли, чтобы умерли вы все трое в жутких корчах и судорогах и помучились бы!

– За что? – ахнула Ритка, отшатнувшись.

– Ты? – стиснув зубы, переспросил Сохальский. – Ты нам смерти пожелал?

И только Витька не переспросил.

Он, наоборот, вдруг, полуобняв Антона и обращаясь к Сохальскому, сказал: – А я на Антоху зла не держу, я бывало по-свински с ним обращался и теперь готов прощения у него попросить.

– Ты у него? – возмутился Сохальский. – Ты у него?

– А что? – хмыкнул Витька. – Думаешь, ты Антохе всегда только положительные эмоции приносил? Думаешь, ты ему только приятно и по шерстке делал всегда.

Ритка вдруг схватила себя за вмиг ставшие пунцовыми щеки.

– Антошка, Антошка, прости, если можешь, я ведь тоже тебе…

И Антон вдруг издал крик.

Он рухнул сперва на колени.

А потом упал лицом на белый мрамор и, дергаясь всем телом, как в приступе эпилепсии, стал кричать: – Гвоздь, гвоздь выньте, гвоздь, гвоздь из головы, гвоздь!

"Поезд от станции "Предконцевая", следующий до станции "Конец", отправляется от левой платформы", – прозвучало в динамиках, скрытых где-то в капителях колонн.

"Повторяем. Поезд от станции "Предконцевая", следующий до станции "Конец", отправляется от левой платформы".

Антошка затих, лежа на полу.

"Повторяем информацию, – сказали в динамиках, – поезд до станции "Конец", отправляется от левой платформы".

– Это для меня, – сказал Антон, поднимаясь, – это по мою душу. Мне пора, а вас всех прошу, простите меня, ребята, если можете…

– Вот те на, – сказал Игорь, – надо этого Ираклия Авессаломовича что ли позвать, может, доктора с нашатырем надо?

– Не надо доктора с нашатырем, – возразил Антон, вытирая рукавом слезы. – Вы меня только простите, ладно? Зря я вас проклял, вы же хорошие!

– Чем же это мы хорошие? – спросил Витька, когда отъехала "скорая".

– Может, мне следовало все же с ним в больницу поехать? – с сомнением в голосе произнесла Ритка.

– Да куда тебе с ним в дурдом? – хлопнул себя по бокам Сохальский. – Не переживай, жене его сообщат, я уже распорядился.

Они сидели в машине Сохальского: Виктор – на заднем диване, рядом с хозяином, а Рита – на откидном кресле напротив, спиной к шоферу и телохранителю министра, отделенным от друзей-приятелей толстым звуконепроницаемым стеклом.

– Ну что, ко мне поедем? – спросил Сохальский.

– А может, ко мне в гостиницу? – предложила Рита.