И. Грекова - Свежо предание

Последняя запись от 28 марта. Опять латынь. Последнее слово вроде:…

Ей стало страшно холодно, и вдруг она поняла. Она кинулась из кабинета в коридор — там было пусто, и, крича, стала бить кулаками в первую попавшуюся дверь.

— Есть тут кто-нибудь? — кричала она. — Есть тут какой-нибудь человек?

Из разных дверей сразу выскочили люди. Ее подхватили под руки, она вырывалась и все кричала:

— Пусть посмеет! Пусть только посмеет! Сам! Сказать мне! Что он умер!

Рабочая, шумная весна действовала за окнами. Какие-то люди, на крыше напротив, весело крича и гремя ногами, скидывали лопатами остатки снега.

Надя сидела за столом и работала, расшифровывала стенограмму. Из рук вон плохо записано. И шумно как. А работа срочная, надо спешить. Юрка возил по ковру машину и дудел. А тут еще в дверь постучали.

— Войдите, — сказала Надя.

Вошла Ольга Федоровна.

— Врачей-то выпустили. Газету видели?

— Я не читала, — сказала Надя.

— Смотрите: так черным по белому и написано. Группа врачей реабилитирована. Показания получены путем недопустимых и строго запрещенных приемов следствия… Как вы думаете, это намек на…

Надя поглядела на нее мертвыми глазами и снова взялась за работу. Очнулась:

— Что вы сказали, Ольга Федоровна?

— Врачей выпустили.

— Ну что ж, хорошо, что выпустили.

Ольга Федоровна потопталась и ушла.

— Айболита выпустили? — спросил Юрка.

— Да, маленький, играй.

Ольга Федоровна снова стукнула в дверь:

— Наденька, к телефону. Какой-то мужчина. Надя взяла трубку.

— Надежда Алексеевна? Здравствуйте. Говорит Сергей Петрович.

— Какой Сергей Петрович?

— Пахомов, директор института. Бывший начальник вашего супруга.

— А, здравствуйте.

— Надежда Алексеевна, я слышал о постигшем вас горе. Поверьте, мы все глубоко сочувствуем. Такой талантливый молодой человек…

— Его талантливость не помешала вам…

— Не поминайте старого, Надежда Алексеевна. Лично я всегда пытался защитить вашего супруга. Не моя вина, что это оказалось невозможным. Сами знаете, какая была ситуация…

— Я вас слушаю, Сергей Петрович. Чего вы хотите от меня?

— Надежда Алексеевна, мы хотели бы вам помочь. Я тут уже говорил с товарищами. Оказывается, есть возможность выхлопотать пенсию для вашего сына, несмотря на то, что последние годы Константин Исаакович нигде не работал…

— Что для этого нужно?

— Представить в институт документы. Справку о начале заболевания. Желательно оформить ее так, чтобы она относилась к тому времени, когда он еще работал у нас. Брачное свидетельство. Свидетельство о рождении ребенка. Свидетельство о смерти. Справку из домоуправления о проживании… Кажется, все. Дела по оформлению институт берет на себя.

— Когда нужно представить документы?

— Чем скорее, тем лучше. Например, завтра.

— Постараюсь, — сказала Надя и повесила трубку.

«Даже не поблагодарила, — подумала она, возвращаясь в комнату. — Поблагодарить все-таки надо было, он не виноват».

Документы… Где ж они, эти документы? Свидетельство о смерти есть. Свидетельство о браке? Не помню. Юркино, о рождении? Куда я его девала? Последний раз его искал Костя.

В среднем ящике письменного стола Костя держал свои бумаги. Наверно, там. Раскрыть средний ящик стола. Разрыть могилу…

Она выдвинула ящик.

Тетради, чертежи, заметки…

Небольшая тонкая папка. Внутри несколько фотографий. Выцветшая, любительская, с оторванным углом: маленький кудрявый Костя на руках у матери. До чего похож на Юрку, прямо страшно.

Черненькая, глазастая девочка на руках у незнакомой старухи в темном платке, со строгим, справедливым лицом — должно быть, тетя Дуня с Цилей.

Прелестная Рора с теннисной ракеткой в длинной узкой руке, до того стройная, что не стоит, а отлетает.

Письмо тети Лии.

Непонятный большой чертеж, какая-то машина. На полях, Костиным почерком, написано: «Устройство, моделирующее некоторые нарушения деятельности мозга (ретроградная и антиретроградная амнезия).

В случае моей смерти передать Ю.Нестерову. К.Л. 19.8.49».

Небольшая, в мягком переплете записная книжка. Костя никогда не вел дневника. Он просто записывал поразившие его или полюбившиеся ему мысли, фразы.

Надя читала записи, слыша за ними живой Костин голос.

В борьбе за приоритет велено отыскать портрет Можайского, полетевшего, как известно, раньше братьев Райт. Не нашли, взяли фотографию сына, пририсовали бороду. Подделка обнаружена. Нашли другого Можайского — по орденам. В институте некоторое время висело сразу два разных Можайских.

Заголовок статьи: «Мечтающие трупы». Это о таких, как мы.

Хорошее выражение: «мастер от революции».

«У мертвых есть право на голос» (Эренбург).

«К одной материи легко пристают репейники, различные колючки, к другой материи они не пристают. Предполагается, что писатель — это человек, обладающий штанами, к которым пристают колючки — страсти, радости, беды» (он же).

Я — не писатель, но на мне такие штаны.

«Личная защита моего приоритета на такие характеристики» (из доклада).

«Заушательская самокритика» (из выступления Н.П. Поспелова).

«Прогрессивное войско опричников» (из доклада о киноискусстве).

«Как обидно становится советскому человеку, когда им, ни с того ни с сего, перестают интересоваться… не втягивают, не привлекают, не нагружают…» (А.Фадеев).

…Гм… Ни с того ни с сего?

«Меня изумляет духовная стойкость еврейского народа, его мужественный идеализм, необоримая вера в победу добра над злом, в возможность счастья на земле. Старые, крепкие дрожжи человечества, евреи всегда возвышали дух его, внося в мир беспокойные, благородные мысли, возбуждая в людях стремление к лучшему» (Максим Горький).

И последняя запись — уже безумным искаженным почерком:

«Родина отпихнула меня ногой и сказала: околевай, где знаешь. Но мне негде больше околевать. И, даже околевая, я приползу, чтобы лизать ее ноги» (один еврей).

— Мама, не плачь!

Маленький Юрка кинулся к Наде, вдавился в колени и поднял к ней серые с чернотой глаза — глаза Константина Левина.

Имя И.Грековой хорошо знакомо русскому, или, как теперь принято выражаться, русскоязычному, читателю. С самого первого рассказа — «За проходной», — опубликованного в «Новом мире» в достославном 1962 году, это имя радостно запомнилось всем, для кого литература была воздухом жизни. Оттепель была уже на исходе, это чувствовалось, но настоящая духота еще не наступила, и все читали «Новый мир», и каждый номер обсуждался с жаром, и многое, конечно, прочитывали между строк, и ликовали по поводу того, что удалось «протащить» тому или иному автору, но и чисто художественные удачи тоже никогда не оставались незамеченными.

И.Грекову заметили сразу.

Блестящее искусство рассказа, легкий, веселый, интимный даже тон («мы ведь с вами, читатель, все понимаем!»), но притом и совершенно новый материал, так весело и непринужденно вводимый в литературный оборот. На двадцати страницах рассказано о жизни некой лаборатории номер десять — одного из всем памятных таинственных «ящиков», куда, как в святилище, не мог проникнуть непосвященный. И вот с какими словами автор вводит туда своего читателя: «В литературе дозволены условности, и я проведу вас в лабораторию номер 10, хотя вам и не выписан пропуск. Как говорили в девятнадцатом веке — пойдем со мною, любезный читатель. Я прослежу за тем, чтобы вы не увидели, чего не положено. Я буду вашим сопровождающим».

И мы так и не увидели ничего неположенного. Мы даже не узнали, чем, собственно, занимается лаборатория номер 10. Возможно — запуском спутников? Читатель шестидесятых годов мог сколько угодно догадываться об этом — но не рассчитывал, что ему все покажут. Он хорошо знал, что такое секретность.

Ну и Бог с ней, с секретностью! Главное — читатель побыл среди «таких людей»! Тех самых, которые делают ракеты и перекрывают Енисей! Услышал их разговоры — те самые разговоры, которые он и его друзья вели на своих кухнях, — физики и лирики, ветка сирени в космосе, инженер Полетаев, Эренбург… И даже те читатели «Нового мира» — а их было немало! — которые смутно представляли себ, что такое бином Ньютона, почувствовли себя в этой повести равными среди равных… Эмэнэсы, с трудом отсиживавшие в скучном НИИ свои часы, снисходительно улыбались, читая, как сотрудники лаборатории номер десять борются за десятичасовой рабочий день! Что вы хотите! Элита! А все-таки похоже, как у нас на работе, и даже шутки те же. О тряпках, правда, не разговаривают — так и женщин там всего ничего, только две… А главное, все веселые! И автор — веселый человек.