Мишель Фейбер - Близнецы Фаренгейт

Но это было не дерево — это были гигантские лопасти вертолетного винта, одинокие, без машины, к которой они когда-то крепились. Кто-то воздвиг здесь огромный металлический крест, врыв одну лопасть глубоко в землю, так что получилось монументальное стальное распятие.

— Нужно быть осторожными, — сказала Таинто’лилит. — Если придет гроза, молния может ударить в крест.

Марко’каин кивнул, он напряженно думал о чем-то.

— Возможно, это и есть послание вселенной, — сказал он, когда сани подъехали ближе к кресту.

— Насчет матери?

— Да. Возможно, нам следует прислонить ее к кресту и позвать молнию, чтобы она ударила в мать.

И, словно подкрепляя эту мысль, яркая электрическая плеть хлыстнула по небу, на миг осветив все вокруг с вольфрамовой ясностью.

— Ты и вправду так думаешь? — с сомнением произнесла Таинто’лилит. — А тебе не кажется, что это может… может сделать ее… вернуть ее к жизни?

— К жизни? — выдохнул Марко’каин. — Нет. А ты считаешь, что может?

— Я могу себе это представить.

Марко’каин окинул крест взглядом, потом уставился в свои покрытые вышивкой колени, пытаясь понять, что бы почувствовал он, случись с ним такое.

— Меня от этого страх берет, — наконец, признался он.

— Меня тоже, — отозвалась Таинто’лилит.

— Давай подождем другого послания.

В нескольких сотнях ярдов от креста обнаружился и вертолет, с которого были сняты лопасти. Вертолет этот был побольше, чем у Бориса и Уны Фаренгейт, да и поухоженнее, не считая, конечно, того, что брюхо его оказалось (при ближайшем рассмотрении) смятым и пробитым. Ну, понятно, он потерпел крушение и взлететь больше не смог.

Близнецы Фаренгейт приступили к осмотру разбитой машины. Заглянули в нее сквозь плексигласовые окна, потом распахнули дверцу. Внутри обнаружились места для шести пассажиров, но больше и ничего, только сплетшиеся в клубок давно засохшие струйки крови, пятнавшие обшивку кресел. Сомнений не было — по меньшей мере один из тех, кто потерял эту кровь, лежал неподалеку под металлическим распятием. А люди, его похоронившие, ушли, не видя смысла оставаться в никчемной скорлупке своего летательного аппарата. Таинто’лилит с Марко’каином и сами поступили бы так же. В конце концов (в этом они убедились быстро), никакой еды в вертолете не было, а все, что могло гореть, с него сняли. И к порыкивающим собакам близнецы возвратились с пустыми руками.

— Может, устроимся на ночь внутри? — сказал, оглянувшись на вертолет, Марко’каин.

И тут же в стальной корпус вертолета ударила молния, и окна его взорвались, как оболочка огромного воздушного шарика, оставив на сетчатках близнецов схематический отпечаток машины. Они в ужасе прикрыли руками глаза, но светозарное пламя почти мгновенно угасло, оставив лишь синие искорки бегать по опаленной краске.

Близнецы бросились к саням, у которых отчаянно лаяли и завывали собаки.

— Успокойтесь! Не бойтесь! — урезонивали животных дети, слишком перепуганные и сами, чтобы протянуть к ним руки. Даже Нюхач-младший выглядел так, точно готов был вцепиться в успокаивающую его ладонь.

— Хорошие собачки! — закричали без всякой в этом уверенности близнецы и сделали по шагу вперед, к фаланге оскаленных клыков и капающей слюны, но сразу же отшагнули назад.

И однако ж, как раз когда дети готовы уже были признаться себе, что утратили власть над собаками, напряжение разрядилось самым неожиданным образом. Один из псов, стоявший чуть в стороне от прочих, уловил тень движения там, где ничему двигаться не полагалось, и, ликующе взвыв, бросился туда, чтобы разобраться, в чем дело. И все остальные собаки, забыв о лае и расширив ноздри, повернули к нему головы.

Небольшая дыра в фюзеляже вертолета, по железному кожуху которого еще струился дымок, по-видимому, стала приютом для суетливой животной жизни — для семьи полевок, которые теперь страдальчески повизгивали. Первая же из них, едва соскочив на снег, немедля оказалась в собачей пасти. Миг спустя, собаки, все как одна, рванулись вперед, и перед близнецами предстала картина, состоявшая из бессмысленно метавшихся туда-сюда грызунов, толкотни собачьих задов и виляющих хвостов. Яростное поначалу рычанье собак стихло, как только им стало ясно, что пропитания тут хватит на всех.

— Нам повезло, — сказал Марко’каин, пока собаки пировали, вгрызаясь в словно по волшебству доставшуюся им добычу. — Но слишком часто такое случаться не может.

— Мы тоже должны поесть, — вздохнула Таинто’лилит, теперь, когда кризис миновал, вдруг ослабевшая и начавшая дрожать.

Марко’каин подошел к саням, вытащил из них большой короб с провизией, отщелкнул его запор и заглянул внутрь.

— Хо! Ничего себе, — воскликнул он. — В коробе, который укладывал отец, пусто.

— Пусто! — вскричала его сестра. — Но, когда мы уезжали, он же был полон! Может, это собаки все слопали тайком от нас? Или оттуда все выпало при езде?

— Нет… — задумчиво произнес Марко’каин, стараясь отогнать спорившие одна с другой мысли. — Я бы не сказал, что в нем совсем пусто. Тут какая-то… — он порылся в коробе, — какая-то мятая бумага и большая книга… «Основы антропологии».

Некоторое время близнецы Фаренгейт простояли, вглядываясь в раскрытый короб, согревая руки под мышками, вслушиваясь в громыхание волн по одну сторону от себя и в хруст разгрызаемых костей по другую.

— Ты не думаешь, что отец мог желать нам смерти? — спросила Таинто’лилит.

— Но зачем ему нас убивать? — отозвался Марко’каин.

Оба, напрягая все силы ума, попытались представить себе причину такого поступка, вырваться за пределы детских своих представлений.

— Он мог решить, что теперь, когда мать умерла, ему будет слишком трудно заботиться о нас, — предположила Таинто’лилит.

— Да мы же сами о себе заботились, разве не так? — запротестовал Марко’каин. — А он нас обычно и вовсе не замечал.

— Так, может, в этом и дело! — провозгласила Таинто’лилит. — Он нас почти не замечал и потому, наверное, думает, будто мы еще дети, будто нас надо поить молочком и ласкать.

— Ну, ладно… — нахмурился Марко’каин. — Мы должны хоть что-нибудь съесть, и поскорее, иначе нам крышка.

Не без опаски, близнецы Фаренгейт попробовали помидорно-красное месиво, заполнявшее консервные банки. Как это ни удивительно, месиво помидорным и оказалось. Орудуя ложками, они отправляли в рот комок за комком и алый сок стекал по их подбородкам.

— Теперь мы сможем продержаться на ногах, — бодро, насколько у нее получилось, сказала Таинто’лилит.

— Нам нужно получить послание от вселенной, — резко ответил Марко’каин. — И чем быстрее, тем лучше.

Проглотив столько холодной, смахивавшей на сопли овощной массы, сколько им удалось вместить, близнецы присели лицом к морю на сани, в которых покоилась мать. На горизонте разрастался жемчужный свет. Скоро лето.

В обстоятельствах обычных это внушило бы близнецам Фаренгейт чувства восторженные, праздничные, однако сейчас у них имелись другие темы для размышлений. Таинто’лилит и Марко’каин, стараясь не позволить сонливости, ноющим животам и тревожному ощущению незавершенности своей миссии помешать ходу их мыслей, с великой серьезностью обсуждали еще оставшиеся у них шансы на выживание — не просто в ближайшее время, но и в случае, если дома их больше не ждут.

Разговор начался достаточно мирно: они составили точную опись своих припасов, пересчитали по головам собак, однако, когда речь пошла о вещах менее осязаемых — вроде истинных мотивов отца или возможности полагаться на сверхъестественную помощь, — на близнецов стало накатывать раздражение. Снова и снова они поневоле приходили к одному и тому же выводу: надеяться, кроме самих себя, им не на кого.

— Нам обоим необходимо точно понять, в чем наша сила и в чем слабость, — сказал Марко’каин.

— Но мы же совсем одинаковые!

— Не считая того, что в штанах.

Таинто’лилит сокрушенно вздохнула. Насколько она могла судить, и мышонки, и пиписьки были равно бесполезными перед лицом недружелюбия вселенной.

— Мы одинаковые, — заявила она, пробивая каблуками сапог снежную коросту, вдавливая их в жесткую темную землю. — Одинаковые, одинаковые и одинаковые!

Марко’каин, которого сила сестринских убеждений отчасти лишила присутствия духа, с трудом сглотнул, решив оставить свое несогласие с ней при себе. Он смотрел за косматые буруны, словно упрашивая море поделиться с ним своими соображениями, однако, на деле, утешая себя, подбадривая свои столь пренебрежительно третируемые гениталии. И Таинто’лилит, разумеется, мгновенно учуяла овладевшую им отчужденность.

— Да и вообще, почему нам не быть одинаковыми? — требовательно осведомилась она.