Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 22. Прогулки по опушке

Наша эскадра.

На снимках из космоса Окаванго похожа на птичью лапу с шестью пальцами. Это дельта рею», «впадающей» в пустыню и в ней исчезающей. Но паводок, рожденный ангольскими дождями, выходит из берегов шести главных протоков Дельты, разливается по равнине и превращает пустыню в пространство, где не поймешь, чего больше — маленьких островков или озер, протоков и заводей чистой, прозрачной воды.

Половодья тут ждут люди, звери и птицы, истомленные жарою и жаждой. Для людей приход воды — главный праздник в году. Слоны купаются и резвятся в воде как дети. Буйволы тоже из воды выходят лишь попастись. Антилопы, водяные козлы и зебры с наслаждением «месят» воду, опасаясь лишь крокодилов. Равнина без единой былинки растений в два-три дня покрывается зеленью. Выходят из оцепенения в иле лягушки, вместе с водой движется рыба, получает простор для жизни все, что было зажато в маленьких, обмелевших почти до дна бочагах. Все плещется, издает множество звуков, плодится, множится, спешит на этом празднике жизни вырастить молодь и приготовиться ко времени, когда ангольские дожди кончатся и вода начнет у бывать.

О воде в этом краю говорят как о чем-то божественном, с нею связаны песни, поговорки, поверья, все надежды и радости. Вода, помимо всего прочего, позволяет на легкой лодке отправиться в любую сторону хоть на сто километров от маленькой деревеньки. А туризм в Дельте принес и работу. Две трети деревенских людей кто как обслуживают приезжих. Наш кормчий Седрик из деревни Стронг считает, что сделал большую карьеру — не просто управляет долбленкой, а возглавляет целый отряд лодочников, знает английский язык и готов решать любые проблемы людей, появляющихся в этом самом привлекательном для любопытного человека месте Африки.

Плывем небыстро. Справа и слева от лодок стена папируса и осоки. На стеблях сидят лягушки величиною с наперсток. По листьям лилий (точно таких же, как и на наших озерах) ходят птицы яканы с длинными, почти с карандаш, пальцами лап. На островных деревьях сидят белоголовые орлы-крикуны — ловцы рыбы. Рыбу тут ловят и крокодилы, и коршуны, и водяные совы. Крупную рыбу с лодок мы не увидели, а мелочь серебрилась в воде все время.

Сидеть в местной лодке, как и в байдарке, до крайности неудобно, но подняться нельзя — опрокинешься. Я страдал больше других, поскольку сидя не имел возможности что-либо снимать, кроме ярко-фиолетовых и белых, как наши, лилий — стена растительности справа и слепа все закрывала.

Но что-то все же встречалось на водной дороге. С одной из лодок кричат: «Во, блин, думал, рыба стоит, а это маленький крокодильчик!» Главный наш провожатый англичанин Рассел Кроссей объясняет: «В Дельте лучше всего быть в «полусухой» сезон, когда вода уже стремительно убывает, а деревья сбрасывают листву — звери собираются к остаткам воды — их хорошо видно».

К вечеру причаливаем к сухой земле. Темнеют палатки. На суку висит фонарь «летучая мышь», булькает на костре котел с варевом, на большой сковородке жарится рыба. Ядовитый дымок тлеющего слоновьего помета должен нас защитить от обязательных тут кровососов.

Слава костру! В любом месте дает он человеку уют и отчасти его охраняет. И как хороши у костра разговоры!

За ужином мы прислушиваемся к звукам из темноты. Лягушачьи песни похожи то на стрекот кузнечиков, то на звон стеклянного колокольчика. Крик ночной птицы тревожен.

Почему кричит — испугалась или сама кого-то пугает? Издалека слышно рыканье льва — заявляет собратьям права на место, где он живет.

И вдруг рядом — звучные всплески воды. «Это сомы, — говорит Седрик. — Насекомых они ловят, переворачиваясь вверх брюхом…»

Этот мир, то сухой, то мокрый, то невыносимо жаркий, то райски прохладный и ласковый, знаком Седрику с детства. Родился он в одной из двадцати трех деревень Дельты. От белых туристов знает, что люди в этих местах живут уже тысячи лет. И вся жизнь человека согласована с ритмом прилива влаги. У радости прибытия воды есть обратная сторона — грусть, когда вода уже не прибывает, а та, «подошла до пределов, установленных ей пустыней, быстро, в несколько недель, выпивается солнцем.

Седрик знает это с раннего детства. Родился он в хижине, стоящей на сваях. «В сушь под нею — песок, в паводок — привязанные к сваям лодки».

В шесть лет Седрик научился плавать и в это же время стал ловить рыбу, пользуясь копьем с иглой дикобраза. В семь лет уже смог управлять лодкой, пользуясь и веслом, и шестом. А в двенадцать отец разрешил ему плавать куда захочет и даже ночевать на воде. Всегда, однако, предупреждал: бойся гиппо и крокодилов.

От отца Седрик научился добывать огонь, узнал, что корни папируса и белых лилий могут спасти от голода. Седрик знает, где надо искать птичьи яйца, знает, что термиты, живущие тут, «вкуснее мяса».

В семнадцать лет в деревне Икоха, стоящей в пятнадцати километрах от селенья, где Седрик родился, молодой лодочник увидел девушку. И уже только сюда поспешал. Подруга умела, так же как он, управлять лодкой, могла добыть в Дельте все, что дарит она человеку. Они стали плавать вместе, иногда в одной лодке. Ночевали у костров на островах. Однажды лодку их чуть не перевернул бегемот, но больше было приключений приятных. «Плывешь, а вода все прибывает и прибывает — такая радость!.. Пока мы еще не поженились. Поженимся, как только я сдам экзамен на старшего гида».

Прямо над нашим костром на высоком дереве — огромное гнездо птицы молотоглава. При лунном свете тень от гнезда лежит на одной из палаток. Седрик рассказывает об этом загадочном жилище и загадочной птице. Рассказ похож на легенду, но Седрик уверяет, что сам в гнездо однажды заглядывал и знает его устройство… Как тургеневские мальчики на Бежином лугу, мы слушаем от Седрика всякие чудеса Дельты.

«А школа в твоей деревне есть?» — «Есть. Семь лет учился. Но главная моя школа — сама Дельта. Я думаю, это самое хорошее на земле место. И река Окаванго — божественная река…» — «Но пишут: главная река Ботсваны — Лимпопо…» — «Видел я Лимпопо — желтая от глины, непонятно, как живут в такой воде рыбы и крокодилы».

Часов в одиннадцать мы уходим от догорающего костра в палатки.

«Самый большой африканский оазис» — называют дельту реки Окаванго. Вода превращает пустыню тут в райское место. Все живое за тысячи лет приноровилось, приспособилось к переменчивому характеру Дельты. Одни, как только вода начинает убывать, испаряясь, спешат с мелководий в главное русло, другие замирают в иле до нового паводка, а кто-то и погибает, попав в капкан беспощадной пустыни.

Свирепый сластена

Прикидывая, каких животных мы можем увидеть в Калахари, я узнал: старожилом пустыни является медоед, существо некрупное, но легендарное, занесенное в Книгу рекордов Гиннесса как самое свирепое из всех зверей, обитающих на суше. Медоед широко распространен, но встречается редко — малочислен, ведет ночной образ жизни и потому долгое время был малоизучен.

Старина Брем, удостоивший медоеда всего страничкой в своих замечательных книгах, в последних строчках вздохнул: «Наши сведения о медоедах оставляют желать еще весьма многого».

Но в последние годы, применяя ошейники с радиопередатчиками, биологи научились прослеживать жизнь постоянно кочующих по пустыне свирепых хищников и узнали о них много всего интересного.

В Йоханнесбурге (ЮАР) я провел день в зоопарке, где живет парочка медоедов, и три часа простоял у вольеры, дожидаясь, когда один из зверей вылезет из норы. Его партнер интереса не представлял. Он был чем-то болен и непрерывно чесался, запуская когти в жесткие волосы на облезающем теле, и время от времени катался по земле от, видимо, нестерпимых мучений.

Здоровый его собрат вылез из-под земли, когда жара схлынула, и улегся, словно бы напоказ, около прутьев вольеры. Я мог его как следует рассмотреть.

Это был близкий родственник нашего барсука, но по осанке менее изящный — тупая морда, небольшие закругленные уши, короткие ноги вооружены были длинными когтями завзятого землекопа. Я уже знал: когти эти растут всю жизнь, как у бобра зубы, и позволяют медоеду при рыхлом грунте за две минуты скрыться в земле.

Особо примечательной была окраска этого землекопа. Жесткие волосы на спине от затылка до кончика хвоста были светло-серебристыми, словно бы зверя от жары покрыли плотным полотенцем. Ниже по всему туловищу от головы, обтекая глаза, шла снежно-белая полоса, а ниже ее волосы были угольно-черными. Какая-то целесообразность в такой контрастной расцветке, наверное, была, но выглядела курьезной, как будто зверя кто-то неумело покрасил.

Полагая, что медоеды питаются исключительно медом, многие удивились бы, увидев в открытой пасти сластены мощные челюсти с большими клыками хищника.