Эдуард Семенов - Допельдон, или О чем думает мужчина?

Но шепот? Почему мы говорим шепотом? Мы кого-то боимся? Не хотим кого-то будить? Не, наверное, все же боимся. Неужели вертолета?

И я решил «дернуть тигра за хвост».

Я встал, оделся, вырезал из черной бумаги гробик, положил его в пластмассовую коробку из-под конфет, какие выдают в Кремле на Новый год, и поехал в сербское посольство.

Три раза по дороге к этому серому зданию из бетона я разворачивался и ехал домой. Не, ну полный бред — моя идея!

В конце концов, весь мокрый от пота и страха я все же добрался до посольства. Возле него так же, как и у американского посольства, стояло огромное количество людей. Кто-то криками поддерживал всех сербов, появляющихся в окнах, кто-то возмущался, что из-за этой войны срывается их отпуск.

И все с одинаковым энтузиазмом смотрели на железную дверь, которая вела во двор посольства. Мне потребовалось еще минут сорок, чтобы собраться с духом и подойти к этой двери. Она естественно была закрыта. С левой стороны был небольшой звонок домофона, оборудованный звуковыми колонками и камерой видеонаблюдения.

Я нажал на звонок и услышал через треск в колонках.

— Что Вы хотите?

Заикаясь и запинаясь, я рассказал свою идею видеокамере. И даже показал ей гробик в коробке из-под новогоднего сюрприза. Колонки молчали примерно минуту, а потом, о чудо, дверь открылась — и колонки прошелестели.

— Проходите.

Потом я еще несколько раз последовательно рассказал свою безумную идею всем сотрудникам посольства, заместителям посла и, наконец, самому послу Сербии, родному брату президента Сербии.

Седой красивый серб в дорогом костюме и при золотых часах слушал меня внимательно и не перебивал, а потом набрал телефон внутренней связи и сказал кому-то:

— Милош, сейчас к тебе подойдет молодой человек, выслушай его и помоги ему сделать то, что он предлагает.

Отключившись от внутренней связи, посол снова повернулся ко мне, поблагодарил за помощь и сочувствие, которое я оказываю сербскому народу в их справедливой борьбе и направил меня в… торговое представительство Сербии.

Для того, чтобы попасть в торговое представительство Сербии, мне надо было выйти через ту же дверь, в которую я вошел, и пройти сто метров до рядом стоящего здания.

Я вышел из посольства под перекрестным огнем тысячи глаз, стоящих перед посольством людей, и, сжимая в руках коробку с новогодним подарком, отправился в торгпредство.

Это были, пожалуй, самые ужасные шаги в моей жизни. Мне казалось, что в самый последний момент возле меня обязательно должен будет остановиться черный автомобиль. Из него выскочат крепкие парни в черных костюмах и на глазах у всех людей затолкают в машину и увезут в неизвестном направлении.

Но голливудские сценарии политических детективов пишут не в Москве. Я без особых проблем преодолел эти сто метров и зашел в другое серое здание.

Как оказалось, именно здесь находился, если можно так выразиться, штаб борьбы сербского народа против американских империалистов. И этот штаб состоял из одной единственной девушки по имени Света. Конечно сербки.

Нет, Милош, конечно, тоже существовал. Это был такой же седой красивый серб, точная копия посла, только в синем костюме. Он занимал должность главного торгового представителя Сербии и просторный кабинет, из которого практически никогда не выходил. Ну, если только на обед.

Милаш так же, как и посол, впрочем, как и все остальные сотрудники посольства, выслушал меня внимательно, а потом все же вызвал Светлану.

И это был именно тот самый человек, который, наконец, принял окончательное и судьбоносное решение для всей своей страны и, может быть, всего человечества.

Если бы я знал, что именно этот невысокий человечек с черными живыми глазами и в зеленом, довольно нелепом, брючном костюме, который занимала скромную должность «помощник торгового представителя», а по простому говоря, «секретарь», и есть вершитель человеческих судеб, я бы сразу пошел к нему.

И все, может быть, было по-другому.

Но мне пришлось пройти долгий и тернистый путь борьбы с самим собой и обстоятельствами, прежде чем я дошел до нее. Поэтому к последнему и самому важному разговору со Светланой я был уже совсем не готов. Я обрисовал ей свою идею вкратце и достаточно общими словами, из которых Светлана поняла только то, что я предлагаю сделать гроб, который в качестве устрашающей декорации можно использовать на различного рода, митингах и демонстрациях протеста.

— Отлично, — сказал мне Светлана, — сколько тебе надо денег, чтобы ты изготовил гроб и привез нам его к пятнице. У нас будет как раз митинг протеста перед Британским посольством.

Пытаясь донести суть своей идеи до ее сознания, я ответил:

— Что для благого дела первый гроб я могу изготовить сам, но у меня нет средств для отправки его в Америку. Я всего лишь скромный студент. Мы должны запечатать его в большую посылку и отправить его в Штаты. Только тогда эта акция будет действенной. И это должны видеть все.

Светлана захлопала глазами:

— Зачем отправлять его в Америку? У нас на следующий день запланированы митинги перед французским, а потом и перед немецким посольством.

— Для этих митингов мы сделаем еще гробы, а потом отправим их за океан.

Светлана снова захлопала глазками и произнесла самую сокровенную фразу всех времен и народов. Фразу, которую я запомнил раз и навсегда:

— Нет, мы себе этого позволить не можем. Это будет дорого.

Я не знал, что мне делать. Плакать или смеяться. Там, в Белграде, чужие люди уничтожают ее дома, ее друзей, может быть, даже ее родителей, а она с видом рачительной домохозяйки, на шее у которой сидит большой дом и куча домочадцев, говорит мне об экономии.

Дорого? Что дорого? Отправка посылки? А что дороже? Человеческая жизнь или…

Я мог сказать еще сотни слов о том, что сейчас не может идти речи о деньгах или о том, что на это дело деньги можно найти. Просто скинуться, например.

Но я не сомневался, что все, кому я сегодня рассказывал свою идею, меня очень хорошо понимали.

В конце концов, я ведь говорил не ахти какие новые вещи.

В свое время Пикассо рисовал голубя мира на почтовых марках, чтобы остановить мировую бойню, а девочка, умирающая после ядерной бомбежки в Нагасаки, лежа на больничной койке, складывала из бумаги голубков и посылала их в Соединенные Штаты. Я очень хорошо помню это, потому мы в школе тоже делали таких голубей.

Я же придумал всего-навсего гроб, потому что на прагматичную и циничную Америку голуби сегодня уже вряд ли бы подействовали.

Моя идея могла бы подействовать, однозначно. Но, я это только что понял… мной поиграли в бюрократический футбол несколько холеных господ с дипломатическими паспортами в кармане и перенаправили с глаз долой к этой милой, в общем-то, девушке, которая действовала в рамках своих скромных полномочий.

А значит что? Все мои усилия — бесполезны.

В кабинете Милоша на стене висел большой телевизор. В его руке был пульт. Он постоянно переключал каналы в поисках новостей о Белграде и с напряжением в лице всматривался в кадры ведущих мировых телевизионных агентств, где показывали события в их столице. И при всем при этом мне, краем глаза слушая наш разговор, он также подтвердил, что моя идея дорогая, а значит, по сути, не нужная!

Это было похоже на театр абсурда. Но это не было абсурдом, это была обычная жизнь. Жизнь обычных людей. Они привыкли жить по указанию сверху. Привыкли жить в хороших условиях. Они не любили принимать экстраординарных решений и все, происходящее на экране телевизора, воспринимали как заранее и хорошо срежессированное шоу.

Они не проецировали все происходящее на экране на себя. Сейчас им было хорошо, над головой ничего не взрывалось — и ладно.

Можно было, конечно, заподозрить их в том, что они состоят в сговоре с мировым закулисьем, или даже в том, что передо мной сидят не люди, а куклы, выполняющие определенные функции, но такое предположение было бы самым простым из всех возможных предположений.

Любая мафия, любая масонская ложа ничто по сравнению с замыленным взглядом хорошо оплачиваемого чиновника и прямолинейностью молодой девушки.

Поэтому я не стал ни плакать, ни смеяться.

Я согласился со Светланой!

— Да, — сказал я ей. — Это конечно дорого, но ведь мы можем попробовать? Хотя бы один раз?

Я попытался объяснить ей еще раз, насколько это важно, но она профессионально ушла от прямого ответа и снова предложила мне для начала просто поучаствовать с мои гробом в одной из акций протеста.

Все! Дальнейшее препирательство было бесполезным. Да и выглядело просто глупым.

Наверное, это была нервная разрядка после бессонной ночи и длинных хождений по кабинетам. В тот момент мне уже не нужно было два луча света, да и одного, пожалуй, тоже, чтобы понять бесполезность всех моих усилий.