Джули Пауэлл - Джули & Джулия. Готовим счастье по рецепту

Трое маленьких детей сидели на ковре перед экраном. И всякий раз оживленно хихикали, когда Джулия решительным движением брала в руки скалку, как будто замахивалась. Мы с Эриком ждали удобного момента, чтобы спокойно водрузить на выбранное место пачку масла как символ кулинарного искусства великой Джулии Чайлд. И в эту торжественную минуту кто-то из невинных детишек очаровательным голосочком произнес: «А по-моему, эта Джулия просто сумасшедшая». Но тут на экране возникла Элис Уотерс[71], и детишки убежали смотреть миниатюрные модели «фордиков», прежде чем я успела среагировать. Момент истины настал.

— Эрик, бери фотоаппарат. Давай сделаем это!

У меня не возникло сомнений, где именно оставить свой дар, — в центре выставки, под большой черно-белой фотографией Джулии в поварском фартуке и синтетической кофте с безумным орнаментом из семидесятых. Под фотографией была узкая полочка, точно это и вправду был алтарь, на котором паломникам следовало оставлять свои дары.

Я вгляделась в фотографию. Она выглядела добродушной, сильной, наделенной отменным аппетитом; широкоплечая, с широким лицом и открытым сердцем. Именно такой она представала передо мной по вечерам весь этот год, когда в моей голове звучал ее голос. И пусть та Джулия, что живет в доме престарелых в Санта-Барбаре, считает меня пустой грубиянкой и выскочкой. Может, если бы я познакомилась с той Джулией, она бы мне даже не понравилась. Но эта Джулия, что существовала в моем воображении, — по сути, единственная, которую я знала, — очень даже нравилась мне. И самое главное, я нравилась ей.

— Ну что ж, Джулия, bon appétit и все такое… И спасибо. Правда.

Я положила масло на полочку под фотографией, и мы с Эриком удалились.

Вот на этом все и кончилось. Секретарша из Квинса рискнула своей семейной жизнью, здравомыслием и здоровьем собственных котов, чтобы за один год приготовить все пятьсот двадцать четыре рецепта из «Искусства французской кухни», книги, которая изменила жизнь тысячам американских домохозяек. Это был самый сложный, самый смелый и самый лучший поступок, который когда-либо совершала трусиха вроде меня, и все это никогда не случилось бы, не будь на свете Джулии.

Июнь 1949 года

Париж, Франция

— Так вот, Пол, я пошла и сделала это.

— Подойди поближе к окну, чтобы на заднем плане были видны крыши. Что ты там сделала?

— Нашла себе занятие. — Кошка прыгнула на подоконник, Джулия почесала ее за ухом и улыбнулась в объектив.

Пол нажал на кнопку, отмотал пленку и сделал еще один кадр. По квартире разливался мягкий свет, и красиво оттенял широкое округлое лицо жены. Он любил фотографировать, это всегда поднимало ему настроение.

— И что за занятие?

— Подожди, сейчас покажу. — Тяжелой походкой она направилась в спальню, кошка последовала за ней. Пол слышал, как жена шуршит бумагами в секретере, где царил венный беспорядок. Она вышла из спальни и протянула ему листок.

— В нашей группе одиннадцать ветеранов войны, а обучение оплатит «солдатский билль»[72]. Я там единственная женщина, так что лучше тебе не спускать с меня глаз!

Пол взял из ее рук листок, отпечатанный на мимеографе[73].

— «Cordon Bleu»? Кулинарная школа? Будешь учиться готовить?

Джули фыркнула.

— Не просто готовить. Это профессиональная школа для шеф-поваров. По окончании я смогу открыть свой ресторан, если пожелаю. Назовем его «У Полски», как считаешь?

— Я не против. — Он вернул ей анкету и обнял ее. В ответ она стиснула его в объятиях, едва не переломав ему ребра.

— Я буду учиться готовить ради тебя, муж мой. Нет — ради тебя я овладею искусством французской кухни! Ха!

Пол сделал еще один снимок жены — она подняла над головой кошку, к большому недовольству животного.

— А знаешь, Джули, возможно, это и есть самое что ни на есть подходящее для тебя занятие.

Она задумчиво произнесла:

— А знаешь что? Думаю, ты прав. — Она рассмеялась, вслед за ней рассмеялся и он. — Может, у твоей старушки теперь начнется новая жизнь?

Как я выяснила, конец ничего не предвещает, он не наступает неожиданно, он вообще никогда не наступает.

За неделю до окончания Проекта я купила две бутылки шампанского. Одну из них мы откупорили в предпоследний вечер с Салли и Гвен на торжественной церемонии Окончания Проекта. Вторую я приберегла для церемонии Настоящего Окончания. Но так ее и не открыла, ведь нельзя считать Проект оконченным, пока не вымыта последняя тарелка, верно? А мыть посуду в тот вечер мы не собирались. Потом у нас возник план совершить паломничество на выставку Джулии, после чего и наступит Настоящий Конец. Но тут на моем горизонте замаячила перспектива публикации книги, и, подписав контракт, я подумала, что это плохая примета устраивать праздник, пока мне еще не заплатили и пока я не уволилась с работы, я или не смогу дописать книгу, или или или…

Конечно же я вру. Вторую бутылку мы тоже выпили. После всего, что я здесь о себе рассказала, вряд ли у кого возникнет подозрение, что я позволю целой бутылке шампанского просто так, без дела, пролежать в холодильнике целый год. Разумеется, нет. И все же мои рассуждения не лишены смысла. С книгой все проще — нетрудно понять, где у нее конец, а вот что считается Концом в реальной жизни?

Весь год был подготовкой к этому моменту, но ответ, который все время был перед глазами, почему-то не приходил мне в голову, до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Случилось это в пятницу утром, я писала книгу — я теперь только и делала, что «писала книгу», хотя, если выразиться точнее, я писала и «до чертиков боялась, что у меня ничего не выйдет». Зазвонил телефон, и сработал автоответчик, я даже не особо прислушивалась, кто там.

— Джули? Джули? Ты дома? Если дома, возьми трубку.

Всем знаком страх, который испытываешь, когда слышишь по телефону тревожный голос родного человека. По дороге на работу мама по радио услышала о случившемся и сразу позвонила мне. Она сидела в машине, припаркованной у входа в ее офис, говорила со мной по телефону и плакала.

— Представляю, что ты чувствуешь, — сказала она, — после всего, что тебе пришлось пережить.

Я не знала Джулию Чайлд. Никогда не встречалась с ней лично. Я, правда, написала ей письмо, и она на него ответила. «Спасибо за замечательное письмо, — говорилось в нем. Листок с логотипом Джулии Чайлд был отпечатан на компьютере. — Я рада, что мой пример оказался таким положительным». Понятия не имею, сама она это написала или нет. Но подпись выглядит настоящей.

Даже если бы я была с ней лично знакома, я бы не считала трагедией ее мирную кончину после столь долгой и ярко прожитой жизни. Многие захотели бы умереть именно так. Или, скажем, так: обнаружив у себя смертельную опухоль мозга, пойти и прикончить авторитарного ублюдка, который систематически уничтожает американскую демократию кирпичик за кирпичиком, после чего геройски умереть от пули, купаясь в лучах славы. Я что, единственная, кто об этом мечтает?

Это не трагедия, это праздник жизни, прожитой в великой (если не сказать великанской) благодати. Я это так понимаю. Поэтому и отреагировала очень спокойно, даже, не расстроилась — поначалу.

— Спасибо, что сказала, мам.

Она шмыгнула носом.

— С тобой все будет в порядке? Тебе что-нибудь нужно? А как же твой блог? Ты что-нибудь напишешь? Наверняка все очень расстроятся. — Ее голос дрожал.

— Все у меня будет в порядке. Я сегодня же напишу. Зайдешь на мою страничку попозже, ладно?

Я понимала, что должна написать что-то в блоге, хотя уже несколько месяцев туда не заглядывала. Знала, что люди зайдут посмотреть, что я написала. Мне захотелось написать о Джулии не простой некролог, а что-нибудь светлое, жизнеутверждающее. Я взялась за работу и прямо загорелась, не вру. Я выдавала искрометные, проникнутые светлой печалью и восторженной благодарностью строки; я была в ударе.

А в конце написала: «Я вовсе не утверждаю, что у меня с этой женщиной есть что-то общее, если только утопающий может не иметь ничего общего с тем, кто вытащил его из океана».

И тут я разрыдалась.

Еще недавно я была заурядной секретаршей. А теперь я писательница. Я получаю немалые деньги за то, что сижу себе в пижаме и печатаю на своем навороченном «Маке», а в промежутках сплю. Можете меня ненавидеть — я бы сама охотно себя возненавидела.

Мы с Эриком по-прежнему живем в нашей отвратительной квартире в Лонг-Айленд-Сити (хотя если книга станет бестселлером, ноги нашей тут не будет). Эрик по-прежнему пашет на своей дерьмовой работе. Он работает там же, только его повысили, — все, конечно, относительно, но его работа по сравнению с моей — просто отстой. Зато мы завели собаку, поэтому отстойная работа уже не кажется Эрику такой уж отстойной. Песика зовут Роберт, он весит полцентнера и любит пугать гостей. Не считая нездоровой страсти к куриным косточкам, это идеальный пес. Мы планируем родить ребенка, и, если он получится таким же милым, как наш песик, можно будет смело утверждать, что мы просто везунчики.