Элена Ферранте - Моя гениальная подруга

— Ты молодец! Неудивительно, что тебе ставят одни десятки.

В ее словах не было иронии, она говорила вполне искренне. Но потом неожиданно резко добавила:

— Больше никогда не показывай мне, что пишешь. Я ничего не буду читать.

— Почему?

Она задумалась.

— Потому что это больно. — Она ткнула себя пальцем в центр лба и рассмеялась.

Я вернулась домой счастливая. Заперлась в туалете, чтобы не мешать домашним, прозанималась до трех часов ночи и только потом отправилась спать. Встала в половине седьмого, чтобы успеть переписать текст. Я перечитала страницу, исписанную круглым Лилиным почерком, не изменившимся со времен начальной школы, — в отличие от моего, который стал мельче и прямее. Текст остался моим, только обрел ясность и живость тона. Вычеркивания, перестановки и небольшие добавления, а также ее почерк подарили мне странное ощущение: как будто я сама себя обогнала и бежала шагов на сто впереди себя — бежала легко, полная осознанием своей гармонии с миром, о чем еще вчера и не мечтала.

Я решила не переписывать текст и отнесла его Нино как был, чтобы в моих словах сохранился след присутствия Лилы. Он прочитал его, часто хлопая длинными ресницами, и неожиданно грустно сказал:

— Галиани права.

— В чем?

— Ты пишешь лучше меня.

Я смутилась и стала отнекиваться, но он повторил ту же фразу еще раз, повернулся ко мне спиной и ушел, не прощаясь, даже не сказав, когда выйдет журнал и где я смогу его получить. Его реакция меня разозлила. Я смотрела, как он уходит по коридору, и с ужасом узнавала в его походке походку его отца.

Так закончилась наша новая встреча. Мы опять все испортили. Нино несколько дней игнорировал меня, будто хотел дать мне понять, что писать лучше его с моей стороны непростительно. Меня это бесило. Потом он вдруг смирился с моим существованием и предложил мне ходить из школы вместе, но я холодно ответила, что меня встречает жених.

Сначала он решил, что мой жених — Альфонсо, но как-то раз в школу после уроков прибежала Мариза, которой понадобилось срочно что-то ему передать. Мы с ней не виделись со времен Искьи. Она радостно бросилась мне навстречу и сказала, что очень расстроилась, не увидев меня летом в Барано. Мы как раз стояли с Альфонсо, и я их познакомила. Мариза предложила нам немного прогуляться вместе — все равно брата она уже не застала. По пути она рассказывала нам о своих любовных переживаниях, но потом, убедившись, что у нас с Альфонсо чисто дружеские отношения, полностью переключилась на него. Дома она, разумеется, сообщила брату, что между мной и Альфонсо ничего нет, и уже на следующий день он принялся ходить за мной по пятам. Но меня передергивало от одного его вида. Неужели он такой же, как его отец, хоть и терпеть его не может? Неужели так же истово верит, что перед ним никто не устоит? И настолько самовлюблен, что ни за кем, кроме себя, не признает никаких достоинств?

Я попросила Антонио встретить меня после школы. Он согласился, удивленный и в то же время обрадованный моей просьбой. Я у всех на глазах взяла его за руку, переплетя его пальцы со своими. Раньше я наотрез отказывалась брать его под руку, и не только когда мы передвигались по своему кварталу, — не хотелось казаться маленькой девочкой на прогулке с отцом. Но теперь я знала, что Нино смотрит на нас, и сделала это намеренно. Пусть наконец поймет, кто я такая. Я пишу лучше его, у меня вот-вот выйдет статья в журнале, который печатает и его, я учусь на отлично, и у меня есть парень — и я не собираюсь вечно бегать за ним, как преданная собачонка.

Я попросила Антонио пойти вместе со мной на свадьбу Лилы: не оставлять меня одну, разговаривать и танцевать только со мной. Я боялась этого дня, который должен был ознаменовать наш окончательный разрыв с Лилой, и мне хотелось, чтобы рядом был кто-то, кто меня поддержит.

Эта просьба, должно быть, сильно осложнила ему жизнь. Лила разослала приглашения на свадьбу всем соседям. Мамы и бабушки квартала давно шили себе платья, подыскивали шляпки и сумочки и обходили магазины в поисках свадебных подарков: наборов бокалов, тарелок или столового серебра. Старались они не ради Лилы, а ради Стефано — прекрасного человека, который разрешал платить за продукты в конце месяца. Кроме того, каждая помнила, что свадьба — это событие, на котором никак нельзя ударить в грязь лицом, особенно девушкам, у которых пока нет женихов: на свадьбе можно познакомиться с хорошим парнем, чтобы через пару лет тоже выйти замуж.

Я хотела пойти с Антонио еще и по этой причине. У меня и в мыслях не было официально объявлять о том, что мы встречаемся, и мы не торопились афишировать свои отношения, но мне настоятельно требовалось подтверждение собственной привлекательности. Я мечтала об одном: быть не хуже других, несмотря на очки, бедное платье, сшитое матерью, и поношенные туфли, и думать про себя: «У меня есть все, что должно быть у шестнадцатилетней девушки, и больше мне ничего не нужно».

Но Антонио воспринимал все это иначе. Он любил меня и считал самой большой удачей в своей жизни. Порой он с наигранной веселостью, за которой крылась тревога, спрашивал, почему я выбрала его, ведь он такой глупый и двух слов связать не может. На самом деле он с нетерпением ждал, когда я представлю его родителям и мы официально объявим о помолвке. Вот и сейчас он подумал, что я наконец решилась открыто показать, что мы с ним встречаемся. Он влез в долги и сшил себе у портного костюм — это не считая расходов на свадебный подарок и наряды для Ады, братьев и Мелины.

Я ничего этого не замечала — была слишком занята школой, бесконечными просьбами Лилы, которая обращалась ко мне каждый раз, когда свекровь с золовкой особенно ее донимали, и приятным волнением в ожидании выхода статьи. Что-то во мне говорило, что мое настоящее существование начнется не раньше, чем я увижу напечатанную в журнале подпись «Элена Греко». Поэтому, когда Антонио упомянул, что хочет к новому костюму приобрести пару ботинок марки «Черулло», я не придала этому особого значения. Он то и дело спрашивал у меня: «Не знаешь, еще не готовы?», на что я отвечала: «Спроси у Рино. Даже Лила не в курсе».

Так оно и было. В ноябре отец и сын Черулло вызвали Стефано, даже не подумав сперва показать готовую работу Лиле, хотя она пока жила с ними. Стефано взял с собой невесту и Пинуччу: все трое выглядели так, словно шагнули в наш мир прямиком с телевизионного экрана. Лила потом говорила мне, что, когда она увидела настоящую обувь, сшитую по ее старому эскизу, то испытала потрясающее чувство, будто появилась добрая фея и исполнила ее желание. Пинучча от удивления аж раскрыла рот и бросилась мерить понравившиеся туфли, осыпая комплиментами Рино, которого считала подлинным автором этих обувных шедевров — легких, прочных и невероятно элегантных. Только Стефано остался недоволен. Перебив Лилу, которая поздравляла брата, отца и работников, он велел Пинучче, сладким голоском восхвалявшей Рино — при этом она кокетливо приподнимала ногу, демонстрируя, как прекрасно сидят туфли, — закрыть рот и принялся в пух и прах разносить их работу, указывая на многочисленные отклонения от эскизов. Особенно он обозлился, обнаружив, что мужские ботинки, сшитые по той же модели, над которой Рино с Лилой когда-то трудились втайне от Фернандо, отличаются от оригинала. «Зачем тут окантовка? Что это за швы? Откуда золотая пряжка?» — раздраженно спрашивал он. Фернандо объяснял, что немного изменил модель ради усиления прочности, ну и еще с целью скрыть кое-какие ее недостатки, но Стефано ничего не желал слушать. Он вложил огромные деньги не для того, чтобы они шили какую-то там обувь, сказал он, а для того, чтобы они сшили модели, придуманные Лилой.

Обстановка в мастерской накалилась. Лила попыталась защитить отца: дескать, ее рисунки — всего лишь плод детской фантазии, а изменения, кстати совсем не заметные, и правда необходимы. Но Рино стал на сторону Стефано, и спор разгорелся с новой силой. Наконец Фернандо в изнеможении опустился на пол в углу и, глядя на картинки на стене, сказал:

— Если тебе нужна обувь к Рождеству, бери эту. А если нужна точно такая, как нарисовала моя дочь, ищи того, кто ее сделает.

Стефано отступился, а за ним и Рино.

К Рождеству обувь появилась в витрине, украшенной падающей звездой из ваты. Я ходила на нее посмотреть: элегантные, невероятно красивые туфли и ботинки создавали впечатление благополучия, резко контрастировавшее с убогой витриной жалкой мастерской, в которой посреди лоскутов кожи, шил, деревянных колодок и прочих сапожных атрибутов до потолка высились коробки с обувью, дожидавшейся покупателей. Несмотря на изменения, внесенные Фернандо, это была обувь из нашей детской мечты, не имевшая ничего общего с реальной жизнью квартала.

На Рождество они не продали ни одной пары. Как-то раз в мастерскую зашел Антонио, попросил у Рино ботинки сорок четвертого размера и примерил. Потом он говорил мне, какое испытал удовольствие, чувствуя себя хорошо обутым. Он уже видел в воображении, как мы с ним идем на свадьбу, и он — в новом костюме и этих ботинках. Но ничего не вышло. Когда он спросил, сколько стоят ботинки и Рино назвал цену, Антонио так и замер, разинув рот: «Ты что, с ума сошел?» Рино предложил ему рассрочку: «Будешь выплачивать каждый месяц». Антонио только рассмеялся: «Лучше уж машину куплю».