Николай Прокудин - Мятежный капитан

— Между прочим, я их не в штабе заработал, не на паркете выслуживался, награждали за боевые заслуги. Да и вы — не Родина.

— Не знаю я Ваших заслуг, не в курсе, что Вы там делали, а бумага всё стерпит. Знаем случаи, как покупаются награды разными проходимцами…

— А вот это уже перебор, товарищ подполковник и свинство. Почему же тогда Родина Вас не наградила, раз Вы такой образцовый. Или тогда надо было поучаствовать в сорока боевых операциях: в горах, в кишлаках, на вертушке в Панджшер десантироваться, пулю схлопотать, осколок, контузии получить, тепловой удар…

— Вот только не надо спекулировать на военных заслугах и орденами прикрываться.

Эдуард резко вскочил на ноги, у него даже зашумело в голове, он сосчитал про себя до пяти, но не сумел сдержать ярость.

— Попрошу не передергивать! Я ничем не прикрывался! Но на Север в почти расформированную часть не поеду! Я и без того недавно прибыл из удалённого района с крайнего юга! Вы сами об этом только что сказали. Почему я должен уезжать к новому месту службы?

Подполковник недовольно поморщился.

— Как я понял, по-хорошему у нас ничего не получится? Значит, разговор будет долгим и примет иной оборот. Ну, ладно, приступим…

Подполковник подсунул Громобоеву пачку листов бумаги и предложил писать объяснительные по каждому кляузному письму и по каждой жалобе. Пришлось пояснять письменно, что именно говорил, когда, где, по какому поводу, в каком контексте. А также: зачем и что этими словами хотел сказать. Громобоев объяснялся примерно два часа, почиркал и порвал несколько листов, сломал от злости одну шариковую ручку.

Вскоре к этому худому и высокому присоединился второй подполковник, толстенький, с красным лицом гипертоника и с глубокими залысинами на голове. Войдя в кабинет, он сходу поинтересовался:

— Как дела, Александр Викторович?

— Работаем, Сергей Сергеевич, — ответил высокий.

— Хорошо, я у вас в кабинете посижу, почитаю объяснительные, помогу вам Александр Викторович. Может, подскажу что-то дельное, как нам удачно выйти из создавшейся ситуации.

Оба подполковника по очереди и с интересом почитали пространный текст, написанный торопливыми каракулями Эдуарда.

— Ого! Вот это да! — обрадовался лысоватый Сергей Сергеевич. — Да вы ни от чего не отказываетесь? Искренне признался, как минимум на увольнение из армии. Ты посмотри, честен, совсем не пытается врать и юлить!

— За что увольнение? За мысли?

— За вольнодумство, ревизионизм и оппортунизм, — продолжал клеймить Сергей Сергеевич. — Да тут чистой воды антисоветчина: разрешить частную собственность, допустить к производству частный бизнес, раздать землю, многопартийность, свобода прессы, парламент, свободные выборы… Да вас бы за такие речи лет пять назад…

— К счастью сейчас уже не лет пять назад!

— Вот именно, приходится с вами цацкаться, — недовольно поморщился Александр Викторович. — В последний раз по-хорошему предлагаю убыть на Север.

Громобоев на минуту задумался и вновь отрицательно покачал головой. Ему стало даже интересно, по какой именно статье политработники управления кадров хотят его уволить, с какой формулировкой, и за что именно.

Длинный подполковник собрал все бумаги в стопочку, сложил в папочку, завязал тесёмочки и произнёс:

— Беседа наша затянулась, рабочее время окончено, приходите завтра. Вы подумаете, мы подумаем, и продолжим наш разговор. Утро вечера мудренее…

Вечером Громобоев сбрасывая напряжение, пил пиво с тестем на кухне. Воссоединившиеся родственники, отхлёбывая из бокалов, неторопливо вели разговоры на политические темы: снова ругали власть, жуликов, торгашей, ни о чём не спорили, у рабочего и офицера было единство во взглядах на жизнь и внутриполитическую обстановку. Внезапно из комнаты, где беспрестанно работал телевизор, завопила тёща:

— Скорее сюда! Тут про нашего Эдика говорят! Зять, Женя! Да бегите же вы быстрее!

Эдуард и тесть поспешили на зов в дальнюю комнату. Там жена Ольга и тёща Анна Филипповна внимательно слушали общественно-политическую передачу известной журналистки, посвященной перестройке в армии. Помимо этой дамы в очках в студии сидел молодцеватый Андрей Гаранин и ещё один седой поджарый полковник, знакомый по партклубу и застольям в рюмочной.

— Так вы заявляете, что демократические перемены Советской армии совсем не коснулись? — спросила журналистка.

— Конечно, нет! Наоборот, стало только хуже. Проводится зачистка от недовольных режимом, либо имеющих иные взгляды, расходящиеся с линией КПСС, — ответил ей Андрей и кинул взгляд на пришедшего с ним товарища, уступая микрофон.

— Так точно! Например, меня уже уволили, отправили на пенсию, — подтвердил полковник.

— А ещё примеры можете привести? — допытывалась ведущая, поправляя огромные очки.

Гаранин передал какие-то списки и копии документов дотошной и принципиальной журналистке.

— Вот полюбуйтесь! Тут у меня Директива Главного Политического управления о чистке армии, а вот Приказ Министра обороны, это список уволенных офицеров по дискредитации, они все наши коллеги по демократическому движению. Меня исключили из партии и оформили документы к увольнению в запас. Повторюсь, как уже сказал ранее, увольняют даже заслуженных, боевых офицеров, орденоносцев, таких как капитан Эдуард Громобоев!

Дальше передача пошла на другую тему, а зять и тесть поспешили на кухню допивать оставшуюся половину бидончика пива и с тайными планами перейти к бутылке водки.

В дверном проёме нарисовалась тёща.

— Что теперь будет? — спросила она с ужасом отчётливо читаемым в её глазах.

— А ничего, — отмахнулся захмелевший Эдик. — Хуже точно не будет! Ибо хреновее уже некуда. Завтра посмотрим, что опять предложат. На Крайний Север не хочу, лучше уволюсь и пойду в кооператоры. Пойду помогать Саше Деригу куриный помёт по бочкам грузить! Начнём богатеть на дерьме, это будет наш стартовый капитал. Тестя к делу пристрою, вместе создадим артель говномешателей!

Эдик громко и заразительно заржал, тесть тоже рассмеялся и под шумок разлил по первой стопке.

— Э! Куда? А ну прекрати спаивать зятя! — запоздало подала голос тёща. — Поставь бутылку на место, старый алкаш!

Но было уже поздно, собутыльники звонко сдвинули стаканчики, чокнулись и закусили селёдкой.

— Не мешайся, мать, — рявкнул тесть на жену. — Не до тебя! Тут судьбы страны решаются!

— Это ты-то решаешь? Забулдыга! Молодость мою загубил, жизнь мне испортил, теперь молодых с толку сбиваешь! Пропади ты пропадом, захлебнись ею проклятой!

Тёща ушла прочь, а мужчины быстро допили содержимое бутылки и разошлись по комнатам спать.

…Утро вечера мудренее…

Утром капитан Громобоев вновь прибыл в катакомбы штаба округа, и опять заблудился, ведь в этих бесконечных лабиринтах, так было легко заплутать, и с непривычки можно бродить не один час, если тебя не встретят и не проводят к нужной двери. Эдуарду пару раз в тёмных переходах даже показалось, что впереди мелькнули силуэты царских офицеров, в далёком прошлом обитателей этих помещений, из углов повеяло холодком.

«Ой! Привидения! Не может быть!» — мелькнула в голове мысль. — «Мистика!!»

Капитан из любопытства даже ускорил шаг, пытаясь догнать тени, но скорее всего, действительно просто показалось. Наверное, перенервничал… Громобоев чувствовал себя не в своей тарелке, гораздо хуже, чем в предыдущий день. Вдобавок ещё и голова трещала после вчерашнего: сказывалось долгое общение с тестем под кислое пиво, а потом под водку. Сколько раз давал себе зарок не смешивать напитки, зачем было после полуночи догоняться?

Спал мало, тяжело и беспокойно, утром встал с превеликим трудом, еле-еле сумел привести себя в порядок. Хотя в принципе внешний вид был уже не важен: действительно, какая разница, за что тебя уволят — за пьянку, или за политику? Конечно же, быть изгнанным за политические убеждения звучало бы солиднее и приличнее, но увольнение «за пьянство» для слуха рядового обывателя или работника отдела кадров — привычнее и нейтральнее. Политический — это несмываемое клеймо на всю жизнь!

Итак, побродив минут пятнадцать по коридорам, лестницам и переходам, Эдуард упёрся в искомую и уже знакомую дверь кабинета кадровых экзекуторов. Прислушался — тишина. Постучался. Подали в ответ голос — пригласили. Вошёл, сел, осмотрелся. Жертву видимо ожидали. Напротив него восседали всё те же вчерашние подполковники, как будто и не расставались вчера, но к тем двум сатрапам, добивавшимся накануне чистосердечного покаяния, прибавился ещё один: третий начальник был статный холёный полковник.