Александр Новиков - Записки уголовного барда

— Вставай на проверку, — толкает его Андрюха.

— Не могу... Что-то с сердцем опять хуево, — цедит он сквозь одеяло.

Камера встает, строится. Распахивается дверь, коридорный привычно орет:

— Стройся! Дежурный по камере, докладывай...

В этот момент «второход» срывается с кровати и пулей вылетает в коридор.

— Гражданин начальник! В камеру больше не войду!.. Меня хотят убить!

Дверь захлопывается. Через полчаса — повальный шмон. Утром меня — в карцер, Андрюху — на другой корпус. А с ним до кучи еще несколько человек. Судьба «не- додавленного» так и осталась неизвестной.

Маленкович наваливается на стол, растопыривает локти, как паук, и орет мне прямо в лицо:

— Ты вернись, бля, на землю! Хуля сидишь мечтаешь? Слушай и запоминай! Мы тебя закопаем так, что никто не отроет. И даже если отроешься, мы тебя снова закопаем! И будем, блядь, закапывать до тех пор, пока не станут расти одуванчики! Понял, бля? Вот тебе постановление еще на десять суток. Расписывайся и пиздуй в свои хоромы!

Хотелось плюнуть и поскорее уйти. Но уходить, вернее, быть уведенным просто так не хотелось.

— Можно мне сказать, гражданин начальник?

— Тебе что-то неясно?

— Нет, все ясно. Просто хочу сказать, что все в этом мире относительно и не вечно. Сегодня я сижу перед вами на этом привинченном стуле, а завтра — вы можете сесть. Может так случиться, что жизнь поменяет местами.

— Ах, вот ты о чем!.. Тогда слушай меня еще раз. И запоминай каждую букву. То, что ты можешь сесть в мое кресло, я верю — такое может случиться. Но то, что я сяду на твое — не случится никогда! Никогда! Блядь буду, если хоть дэцл совру!..

Он все-таки соврал. Через несколько лет его посадили — то ли за взятки, то ли за превышение полномочий. Заключен был в эту же тюрьму, ходил — руки за спину — по тем же, что и я, коридорам. И сидел на точно таком же стуле. А может быть даже и на этом.

Начало лета ознаменовалось нежданным путешествием. Июньским утром в дверь камеры трижды шарахнули ключом, и голос следом пролаял:

— Новиков, готовься с вещами!..

Собираюсь мигом, на ходу прощаюсь. Ведут по коридорам незнакомой дорогой.

— Куда меня?

— На этап.

Этапка — грязное, зловонное помещение размером со школьный спортзал. В ней уже с десяток разношерстных персонажей — кому куда. У параши — пара опущенных, остальные по худости рода — кто где. Двухъярусные нары вдоль стен, вместимостью человек этак на сто, а то и более. Место на первом ярусе под оконной решеткой свободно. Занимаю его. «Сидор» — под голову, в телагу — с головой. С мыслями, куда и зачем везут, пытаюсь заснуть.

К обеду народу прибывает. У параши — аншлаг. Нары — кишмя.

Кому не досталось места — тусуются по камере.

Приходит офицер, выкрикивает фамилии.

— Кого назвал, выходим на коридор, быстро!

Доходит до меня, с ног до головы рассматривает, качает

головой и провожает взглядом.

— Куда этап, начальник?

— Тебе — в Камышлов.

Воронки набивают, как всегда, до треска. Меня по традиции — в «стакан». Едем на вокзал, в этапный двор на улицу Стрелочников.

На воле я часто ездил по ней и хорошо знал, где это. Однажды даже заглядывал в щель трехметрового забора и видел процедуру погрузки в «Столыпин». По иронии судьбы точно напротив этого двора через дорогу стояла пятиэтажка, в которой жил мой компаньон по изготовлению «Маршаллов» Юра Юнцевич. В этом доме мы с ним сделали не один комплект.

Воронки влетают один за другим в открытые ворота, становятся гуськом. Начинают выкрикивать по фамилиям. Все как обычно: быстро выскочить, пять шагов вперед, сесть на корточки, руки за голову, вещи рядом, смотреть в землю. Вокруг — собаки, русские и нерусские лица с автоматами. Мат, крики. Здесь понимаешь, что такое плен и окружение.

Меня выкрикивают последним. Вышагиваю из воронка. В одной руке телага, в другой — пожитки. Передо мной — по четыре в ряд, с обхваченными руками затылками, на корточках — попутчики. Стою в рост. Садиться в эту позу обидно и унизительно.

— Сесть! — орет какой-то сержант. — Сесть, говорят, чего вылупился, длинный?!

Хочется плюнуть в эту морду. Продолжаю стоять.

— Сесть, сука, сейчас собаку спущу!..

— Спускай, чего орешь?

— A-ну, в сторону! — орет сержант и толкает с разбегу меня в плечо.

Отлетаю на несколько шагов.

— Этап, встать, пошли вперед к вагону! Смотреть под ноги! Не озираться! Оружие применяем без предупреждения!

Строй молча поднимается и бредет в сторону путей.

В этот момент на спину мне прыгает здоровенная собака и сбивает с ног. Падаю и инстинктивно собираюсь в клубок. Пес рычит, хрипит, очень больно вцепляется в плечо и волочет по земле, мотая мордой. С каждой секундой становится все страшнее и больнее. Хватает за ноги, бьет лапами и наконец начинает рвать и таскать волоком. Между дворовой-сторожевой собакой и конвойной при одних и тех же размерах есть большая разница. Первая — лает, пугает и кусает, как повелела природа. Вторая — обучена: рвет молча и знает, как загрызть. Оттого и страшнее.

Челюсти животины наконец хватают мой шиворот вместе с кожей и захлопываются с хрустом. Зверюга тащит меня по пыльной земле к воронку, и вдруг крик:

— Отставить! Убрать собаку! Вы что, твари ебаные, делаете?!

Проводник дергает псину изо всех сил за поводок и оттаскивает на себя.

Со стороны путей бежит какой-то офицер в форме вэ- вэшника. На ходу орет диким матом:

— Вы что, чурки ебаные?! Кто приказал?!

Конвойные молчат, начинают рассредоточиваться.

Подбегает ко мне:

— Вставайте, Александр. Извините, что так...

И в сторону сержанта:

— Вы что, твари? Это же Александр Новиков, певец... Кто приказал собаку?..

Тишина. Стволы опускаются вниз.

— Пошли к вагону.

Отряхиваюсь, иду. Офицер шагает за спиной, бормочет матом под нос. Несколько конвойных — сбоку. Собака — позади. Боли не чувствую, как в лихорадке.

Клетка, в которой предстоит ехать, переполнена. Размер ее — обычное купе. Только вместо двери — решетка, а вместо четырех пассажиров— шестнадцать, не считая меня. Ехать всего полдня, потому не смертельно. Предстоящее путешествие— одно длинное интервью и знакомство артиста с истинными поклонниками. Между делом — общение с прогуливающимся по коридору узкоглазым конвоиром и его собакой. Правда, уже другой.

— Начальник, своди на оправку, — долетает голос из соседней клетки.

— Оправка дома делять будишь, — откусывается тот, не оглядываясь:

— Начальник, пить охота!

Конвоир несет чайник, просовывает через решетку. Подставляем по очереди кружки. На всех выходит по несколько глотков. В вагоне жара. Хочется пить и пить.

— Начальник, давай еще.

— Сам давай. У мене один место щекатливая.

— Так давай пощекочем. А-га-га!..

— Адын хахатал, его виебли, он перестал! — огрызается солдат и уходит в конец вагона.

— Начальник, а в туалет?..

— Не хуй било вода глатать. Три часа терпи.

Приходит начальник конвоя:

— Приготовились на шмон.

— Какой шмон, начальник? На тюрьме шмонали.

Начинают выводить по одному в пустую клетушку — последнюю в дальнем конце. Конвойные вытряхивают мешок, роются в вещах. Цель шмона понятна: отобрать что приглянется. Хоть и отбирать-то уже нечего. Я, как всегда, на процедуру — последний, и в скарбе моем копаются с особой тщательностью. Разбойничий интерес вызывают две упаковки мыла, сигареты с фильтром вроссыпь, новые носки и носовые платки. Чего еще солдату надо?

— Мыля целим куском не положена. Будем резать папалям. Сигареты тоже папалям.

Конвойные откладывают в сторону мыло, выгребают из мешка половину сигарет и какое-то тряпье, кажется, свитер.

— Это на дембель наш земляк пойдет, давай падгани и тогда тут адын паедешь.

В разгар дележа появляется начальник конвоя. Понимает, что изъятие незаконное, по «Столыпину» может подняться шум. Во избежание оставляет в клетке меня одного. Торговаться и взывать к совести бесполезно.

— Новиков, не жадничай, тебе еще сидеть долго.

Аргумент убедительный. Считаю обмен состоявшимся.

По вагону перекрикиваются. Где-то в начале — такое же

«купе» с девками, потому остроты в оба конца — в голос и под общий хохот. Тема одна: варианты единения полов в различных формах при полной невозможности такового в данных условиях. Пошлятина жуткая. Но здесь и сейчас — смешно.

Из «козлодерки» начальника конвоя потянуло тройным одеколоном и моими сигаретами. Несколько раз он проходит по вагону, с каждым разом все шатче. Каждый раз останавливается напротив и заговаривает. Наконец, изрядно поднабравшись то ли водки, то ли одеколона, прислонив лоб к решетке, шипит:

— Новиков, бабки есть?

— Чего?

— Червонец есть? Могу бухалово взять. Есть же бабки, я знаю, в тетрадке в обложку заклеены. На спор?

— Откуда бабки, начальник, твои вон даже мыло забрали.